Антон ТЮКИН
ПАМЯТИ ПАВШИХ
Миллионы убитых задешево…
Осип Мандельштам, “Стихи о неизвестном солдате”
Над нашей Родиною – дым…
Булат Окуджава
В те минувшие дни представлялось,
Что не бывает, вернее, не будет такого…
Все промчалось. Истлело и сгинуло.
Канули в ночь поезда - города.
В безразмерное, черно – луковое, лживое слово
Повалились и унеслись неизвестно куда,
Словно волк от погони - нелепо умершие люди,
Словно тень за вагонными стеклами - в мрачные, злые года.
В то тревожное, смутное, как молоко и туманы -
Странно - жуткое время, что зовется - “Уже Никогда”.
* * *
Это станет с годами отчетливей,
Только страшнее и проще.
Ты память и совесть помучай…
Это словно бы взгляд с колокольни
Иль с высоченнейшей кручи.
Сколь пустыми стихами листа не карябай -
Это будет острей и больнее с каждой новой весной,
С каждой новой погибшею снежною “бабой”.
Сколько дрянь не стучи на компьютере, но
Прорастает сквозь память и душу живое зерно.
Сердце бедное рвется, колотится в узкой груди.
Вот стоишь ты на круче и думаешь: “Может быть все-таки лучше,
Тем, кто с кручи - да вниз”, понимая, что “все позади”. -
Позади? –
Успокойся. -
Неужто “давно позади”?
* * *
Ты как эти и те.
Вот поэтому нет объяснений.
Нет “у этих” сомнений.
Не расскажет историк…
Истерик не надо.
Не жди.
И не важно ли “им”: кто ты?
“Дворник”,
“Дворецкий”,
“Непризнанный гений”…
Всех омыли и всех спеленали
Октябрьские, злые дожди.
* * *
Это было действительно просто и ясно,
Как выстрел в упор – в человека.
Да собой не гордись.
Негодяев кончай перечет.
Серый, хмурый, удушливый сумрак
Над миром течет,
Словно мозг на горячий московский асфальт.
Мир без солнца, как боль – без ответа.
Прореха.
Девять граммов надежды
Без глупых в тревожной ночи объяснений
Время влепит в свой срок - прямо в лоб.
Глупою верою вниз истечет.
Вон – наш мертвых парад,
Вот последний отсчет
Перед стартом ракеты.
Вот он - выстрел – они улетают.
Какой же там счет?
Чет ли? Нечет?
Неважно им это уже.
Только кто еще жив
Пребывают всегда в мандраже!
Пропадают из мира, теряются,
Как в пустоте. Говорят:
“Не достанут нас “эти”…
Вот “эти”. А “те”?..
Кто пополнит наш славный отряд?
Для чего ж вы внизу остаетесь?”
* * *
Плотно заперты в полузапретное прошлое гулкие двери.
Нет доверия. Просто порядочных…
Нет?
Или на перечет.
Словно кречет кричать.
Кукарекать до срока, как кочет.
Кто захочет откликнуться?
Неужели никто не захочет?
Не откликнется и
Не узнает никто.
Где мальчишка
В расстрелянном легком пальто?
* * *
Да, действительно жутко
Подсчитывать в сорокалетие потери,
Вспоминая мальчишку в простреленном, легком пальто.
Кровь и слезы смывают дожди,
Да недвижны запретные - в прошлое - двери. -
Так за что ж его так? –
Ни за что. –
Ни за что? –
Ни за что!
Погоди,
Не спеши,
Успокойся. -
Наверно… за легкость?
Прямо - в легкое.
Словно прямою наводкою – в Белый,
Разрывную для счета - влепили в пальто.
* * *
Ощущения опасности мертвый любитель,
Где твоя безразмерная, сверхмировая обитель?
Над твоей головою леса да поля.
Полумертвая наша (ох, “наша ли”?) с горького горя - земля.
Светлым ангелом,
Духом под ней
И над ней –
В ледяной пустоте.
Где же мы? На гвоздях ли висим?
Нет.
Мы тут – “в простоте”.
В наготе непристойной.
Да нафталинной пропахшей, побитою молями пошлости,
Мерзостной грязи,
Словно старая шуба – в платяной и душно’й темноте
Посреди подчинившейся мрази.
* * *
Нет дороги в растерзанный танками рай,
Да и кто теперь вспомнит про это?
Жизнь глумится и кривится грязною рожей в пустых зеркалах:
“Выбирай!”
В отвратительно - злой наготе -
Без ответа.
Оскорбительно, словно в ночном переулке влепили по роже.
На тончайшей веревочке
Да на вонючей рогоже,
Истончаемся, шкуру свою продаем – в мерзоте.
Вот поэтому с каждым родящимся солнечным летом - дороже,
Все больней и дороже,
Все острее и жутче так ясно привидится мне
Тот мальчика в простреленном солнцем троллейбусном, старом окне.
Умереть ли? Воскреснуть ли? Кому – нибудь просто отдаться?
Ни за грош пропадает “богатство” истории. Источается жертвенный дым
Из убитого третьего года. Там – осени (Юриной) мертвое братство
Поднялось, как птицы, и кануло в Лету. Осталось в веках - молодым.
Замело его снегом седым. Снег на волосы.
Время ложится на плечи.
Бесполезные годы летят и летят, и летят.
Не воротишь ты век не снаряды - назад
И не выстрелы “Града”.
А, впрочем,
Неужто и правда,
Словно в волка – охотно лепили в тот детский “отряд”?
Этажи куполами и перекрестиями окон
Над Москвой до ныне
Закатно - всевечною славой горят,
Помня Имя Твое.
* * *
Источается водами серый гранит.
Это верно. Все это как - будто бы просто.
Но это – болит и болит.
В час вечерний, в час розовый, необоримый
Все яснее саднит мое сердце,
Мучительней, горше: “Как ты?..”
За тебя я дышу и живу, мир не знавший,
До выдоха – верный,
Убитый. Никем не любимый.
Ты - растерзанный маленькой пулею,
Вроде, очкарик? Недужный?
Ты – нелепый и странный.
Ты – жил.
Ты есть - Всечеловечный.
Ты гордому миру ненужный –
Ты Единый Живой –
Среди мира гробов и могил.
* * *
Никому не желаю добра или зла.
Не ломаю в негодовании пера.
Не сужу, вспоминая сегодня о нашем “вчера”.
Не хочу самому быть судимым – рядимым.
Нелюбимых?
Ненужных? -
Куда их? -
Да только под плеть!
Это право ужасно.
Но счастье – вот так умереть!
Счастье верным Апостолам
Быть век от неронов гонимыми!
Всем уйти “в никуда”.
Всем упасть и пропасть “в пустоте”.
Только это пальто,
Как Христос на кресте!
Это то, что в грядущее двери
Нам всем отворит! – так я верую.
* * *
С каждой новой весною
Вновь карябают старые двери
Мою душу - давнишних, умерших троллейбусов
СССР.
Вот заходят в салон.
Они - вечно живые.
А мир?
Мир за окнами грязен привычно и сер.
Молодые Святые грядущей России.
Ты и сам с ними едешь сейчас
На звенящем апрельском “хвосте”.
В продуваемой всеми ветрами
Простуженной той простоте.
Вот они, улыбаются мне.
Все - знакомые,
Все - Воссиявшие,
С давнишней весны,
С той свободы нежданной –
Вовеки хмельные. Навек молодые.
Пусть приходят другие,
Что будут гореть и шуметь…
Вот припомнил я их.
Неужели под плеть
Их?
Вот этих – то?
Вечно они –
Верно - все и бессметно живые.
Вот они.
Вот я с ними лечу и бегу.
Не предам вашу веру!
Забыть не смогу!
Вы - живые и мертвые – все дорогие!
* * *
Пусть приходят другие,
Что будут попроще и жестче.
Быстро крутятся резвые стрелки.
Да пляшет по крышке подлец - молоток.
Мне тебя не увидеть.
Не встретить.
Не чувствовать в радости больше
От дыхания хмельного весны.
Тебе ростом не стать хоть бы и на чуток
Выше и здоровей.
Повзрослей.
Но и
Не повеситься с горя,
Да с отчаяния было не спиться.
А русского горя, как моря.
(Не пойму: как с отчаяния русским
Сегодня ж не спиться?)
Не сколола, не спутала -
Смирно - тебя психбольница.
Не дурманила глупая церковь
И не глумилась жена.
Ты упал, ты погиб молодым
Не испив эту горькую чащу до дна.
Мне не стать тебе другом.
Мне просто не встать с тобой рядом.
Не узнать. Не схватить за рукав.
Ничего не исправить. Не встретиться взглядом.
Знает дело рубанок, пила, молоток.
Ты поднялся,
Ты встал за Великое Право.
Выше Вышних Святых - твоя Славная Слава,
Великаном над миром пигмеев,
Чья совесть, душа ль - с ноготок.
Вставший затемно,
Веривший в свет – спозоранок.
Современник, товарищ,
Ты - вечно живой!
Это ты посреди городских пустырей
Меж кустарников, свалок и банок
Пробуждаешься каждой весной
Прорастая зеленой травой.
Пусть другие соврут,
Пусть “не знают”, “не ведают” это.
Я то знаю, я решительно знаю “за что”,
Поднимался над скорбной землей
Этот мальчик, хотевший рассвета,
Восходя на свой крест Краснопресненский,
В том пробитом легчайшем пальто.
Над растерзанной Родиной -
Странный подросток
В расстрелянном, легком пальто.
Вечно помню!
Клянусь!
Не прощу.
Никогда не забуду об этом!
8. 05. 13