Пять минут из его жизни - для взрослых

               
Он постучал в светящееся окно. Громко лаял пес, совсем не тот, что был раньше, тот сбежал.
Будка тоже стояла другая, ту, что была, стащили. Он немного подождал, щелкнул крючок, и двери отворились. Перед ним стояла она. Он сразу обратил внимание, на стоявшие в коридоре мужские туфли. Еще проезжая мимо ее дома он увидел свет в  окне. Сердце его стукнуло, что ему не поверилось самому. Он ухмыльнулся над самим собой и вслух сказал.
- Дурак твою мать!
Развернув машину, он подъехал к ее дому. Теперь он шел  твердо и уверенно, не было ни какой дрожи, исчезло волнение. Он вспоминал за каких-то двадцать шагов от калитки до дверей, как когда-то говорил ей, что если он придет, а у нее кто-то будет, то он за каких-то две, три минуты, многое успеет. Он знал, что все так и будет, еще тогда, когда она его крепко обнимая, целовала и божилась, что у нее ни кого не будет до тех пор, пока он к ней будет приходить хотя бы раз в месяц. Он хорошо знал эту сторону жизни, и знал, что это вранье. Она тоже это прекрасно понимала, но она хотела говорить ему приятное и говорила, а он слушал, и улыбался своей слегка ехидной улыбкой.
Она стояла в дверях в халате, только, что накинутом на голое тело.
- Ты попозже не мог прийти?
Она говорила спокойно, говорила, упрекая, хотя ни в чем его не упрекала, просто хотела, показать это.
- Я только, что приехал.
Шел второй час ночи.
- Ты не одна?
Она молчала.
- Выйди ко мне.
Она молчала.
Он хотел, что бы она была ласковей.
Она смотрела на него с какой-то брезгливостью. Его это коробило и начинало раздражать.
- Хочешь, я зайду.
Он думал, она откажет.
- Заходи.
 Спокойно сказала она.
Он вошел в коридор. На дверях, что вели в кухню, и были со стеклами, не было занавески. Он увидел на кухне не прибранный стол, за которым недавно сидела она с тем другим, который сейчас лежал в ее постели. Через следующие двери в спальню, они были открыты, он видел край койки, и видел как тот другой, ворочает ногами под одеялом.
В памяти промелькнуло как они когда-то,  при свете  на полу занимались сексом, а кто-то другой приходил и точно так же стучал, и она точно так же выходила. И тот точно так же стоял с ней в коридоре. О чем тогда думал тот? О чем он с ней говорил, что они делали?
Он лежал тогда на полу спокойно, стараясь ни о чем не думать. Он знал, что если там в коридоре дурак и начнет, кипишь, то он за себя ответит, здоровье есть. Еще он знал точно, что там не просто разговор. Он знал, что там, в коридоре смеются над ним. Он улыбался, зная, что над ним смеяться пустое дело. Он сам может посмеяться над кем угодно. Ведь в разврате он не из последних. Хотя точно так думает любой мужчина, потому, что он не знает, до чего может дойти в этом другой. И будь он не развратным, а совсем простым  и не сведущим в этих делах, он все равно будет думать, что кто-то по отношению к нему остался с соплями, хотя с ними может остаться сам. А женщина каждому из них будет говорить, что он не такой как другие, что он особенный. И он будет доволен и горд, потому, что именно он ее удовлетворил, а ни кто-то другой.
Так и случилось. Она вернулась, легла рядом на пол и спросила.
-Милый мои, любимый, что ты хотел? Давай я возьму.
Он знал, что она сей час сделает все, что он захочет, потому, что ей надо загладить свою вину.
Он опять ухмылялся.
- Он больше не придет. Вот увидишь.
- Придет.
Он знал все. Все знал наперед. Знал, что тот еще придет, и придет по ее согласию. А она его убеждала, что нет.
- Почему?
И вот теперь она стоит перед ним в коридоре, и он прекрасно знает, что он придет сюда и знает, что она будет убеждать того в постели, Что он больше сюда не придет.
Он еще раз глянул на ноги под одеялом и подумал.
- О чем сей час думает тот, что лежит на постели. О нем, что он здесь, а тот там на постели и тот который на постели вроде бы как победил.
Но если он мужик, то он прекрасно понимает, что здесь в коридоре ни семечки лузгают. И вполне вероятно, что он тоже бывал в таких ситуациях.
Он протянул к ней руку.
- Не надо.
- Почему же?
- Не хочу.
Он опять улыбнулся, и подумал.
- А кто тебя  будет спрашивать.
Он был подл и дерзок. Она смотрела на него с ненавистью, а может так только делала.
- Ты помнишь, я когда-то тебе обещал, что успею за три минуты многое. Ты тогда  возмущалась.
- Что мы могли там сделать за три минуты?
- Вот сейчас мы сделаем тоже. Я думаю, что тогда не ошибался.
Она молчала.
- Ну как сама возьмешь?
- Нет!
- Чем больше будешь упрямиться, тем дольше ему придется ждать, тем трудней тебе будет оправдываться.
Он вспомнил первую их ночь.
Они лежали в постели. Она хотела, чтоб он работал на ней, а он хотел, чтоб она взяла в рот.
Какой  тогда она подняла крик, сколько было шуму, сколько слез. И он вспоминал, что было после того через месяц. Как она его ласкала, как она вокруг его крутилась, не могла налюбоваться.  Она делала все, что он хотел, и делала с жадностью, с азартом проститутки.
Он ей говорил.
- А помнишь первый вечер?
Она улыбалась.
- Так ты меня чуть не задушил.
- А как же теперь, ведь теперь ты берешь  сама.
- Но как же его не брать такой.
Она баловалась им, целовала и брала в рот. Ему нравилось это до одурения. Он задыхался, стонал. Особенно ему нравилось, когда она засовывала его далеко. Она делала это, давилась, вынимала, вытирала слезы и опять брала, засовывая его полностью, опять давясь. Он никак не мог кончить. Он еще ни разу не кончал ей в рот. Она продолжала с жадностью, а он уговаривал ее.
- Ну, давай лапочка кончим в рот.
  Она в ответ только отрицательно укала.
Но видя, как он этого желает, как у него дрожат колени, как он задыхается, но не может кончить, она согласилась промычав.
- Угу.
И сразу же теплая струя ударила ей в горло. Она подавившись, отстранилась, плюясь и кашляя.
Потом успокоившись, глядя на него улыбаясь,  спросила.
- Тебе понравилось?
- Еще бы.
Он голый сидел на койке, под спину подложив подушку, широко раздвинув вытянутые ноги.
Она лежала на животе между его ног, целуя ему живот, ноги.
Он гладит ей голову, спину, ягодицы.
  Он опять глянул на ноги под одеялом.
- Хочешь, чтоб он узнал, что он мой молочный братик?
- А, что это такое?
- Я тебя кормлю этим, а он тебя целует.
Она глянула на него с испугом, но промолчала.
У него опять быстро промелькнули воспоминания.
Сколько раз он сидел с ней за вот этим столом. Он никогда не притворялся и никогда не врал, хотя часто получалось, что врет. В нем  все было до того перемешано, что наверное сам черт не разобрался бы. Он был очень нежным и ласковым, но через секунду мог стать грубым и дерзким.
Он мог любую грубость и подлость принять снисходительно и мог разозлиться из-за пустяка. Он мог пожалеть, посочувствовать, влезть в шкуру другого, поставить себя на его место и помочь советом и материально, даже не задумываясь об отдаче. И в то же время он мог ненавидеть,
оскорблять и унижать.
Он не врал, он говорил то, что думает, когда в постели, лежа на ней и задыхаясь от страсти, он шептал.
- Лапочка, заинька.
Это была чистая правда.
Сразу же после этих слов он ей шептал.
- Халява, пришмандовка, вафлистка.
И это тоже была чистая правда.
Он никогда не выставлял себя в хорошие, хотя был очень самолюбив.
Сам себя он тоже называл любыми словами, тварь, сволочь, ****ь. Но другим он этого не позволял. Женщины этого не говорили, а с мужчинами разговор совсем другой.
Он часто не понимал сам себя. Он точно никогда не знал, что ему хочется.
Месяца через три после их знакомства он ей уже хотелось чего-то нового. Она начала искать повод, чтоб расстаться.
Он это прекрасно понимал. Ему ни чего не стоило это сделать, но твердо он этого решить не мог.
Она тоже не могла решить твердо. Ей хотелось, чтоб он больше не приходил. Но проходил день, два, неделя. Она вспоминала, вспоминала все хорошее. Она вспоминала его крепкие объятия.
Он был не высок, но крепок, он свободно носил ее на руках как ребенка, хотя в ней было под 70.         
Ей это нравилось больше всего. Таких у нее до него не было. Ее бывший муж не мог  носить ее на руках, не мог удовлетворить в постели. Еще когда она о чем-то просила, он всегда помогал.  Ей очень нравился его голос. А особенно его губы. Закрыв глаза, она представляла как он лежа на ней,  нежно целует и шепчет  нежные слова. Потом она слышит, как также нежно он шепчет.
- Вафлистка.
У нее сразу внутри все обрывается. Она готова, была его разорвать, но потом его губы касаются ее глаз, и язычок нежно поглаживает ресницы, и ей опять хочется быть с ним. Он действительно был в этом деле очень крепким. И если были такие, что их хватало только на пять минут, а про второй заход и разговора не было, то он один заход  мог растянуть больше чем на час, при этом пот с него тек ручьями, но он работал без всякой усталости. Потом когда он кончал, он грубо командовал.
- Ныряй быстрей.
И как она могла его не послушать, ведь  за этот час он ее не раз доводил до безумия.
Она  послушно и очень быстро выворачивалась из любого положения, хоть сверху, хоть снизу,
хоть тогда когда он был сзади, и хватала  в рот, потому, что он сердился, если хоть капля пролетала мимо. Он взвывал, весь дрожа и напрягаясь. Теплая струя ей била в горло и она послушно под его команду высасывала все до капли, уже не давясь и не вякая. Она готова была тогда делать все, чего бы он ни пожелал. Но вспоминая, и прокручивая все это, она понимала, что он с ней обходится как с тварью. Получалось, что она тоже толком не знала, что ей надо.
Он приходил снова и был очень ласков. Все повторялось, и она опять делала так, как он хотел.
С другими чаще было наоборот так, как хотела она.
Когда он был груб и не ласков, ей было противно, и она злилась,  выгоняя его, но он переходил на нежность, брал ее легко на руки,  и улаживал на кровать. Он распалялся от желания, начинал вздрагивать и тяжело дышать с какой-то дикой страстью, и эта страсть передавалась ей. Она закрывала глаза и уплывала куда-то, шепча ему.
 - Милый, любимый мой, как я за тобой соскучилась.
- За мной или за ним.
- И за тобой и за ним.
- Тогда покажи, как ты его любишь.
Она быстро расстегивала ширинку, доставала его и шептала.
- Какой он хороший, как я его люблю.
Она с дикой жадностью начинала его сосать, потому, что ей хотелось долгого изнуряющего, доводящего до безумия секса.
Он прекрасно знал, когда ей хорошо, когда ей плохо. Знал, когда он ей нужен, когда нет.
Но он никогда не подстраивался, он всегда делал не то, что бы по своему, а даже сам не зная как.
А может ему просто казалось, что он все знает. Душу человеческую постичь не возможно. И он тут же понимал, что он ни черта не знает, а знает только одно, что все людишки низкие и подлые, и верить нельзя ни кому. Так его научила жизнь.
Они стояли в коридоре, в комнате горел свет, а третий лежал на койке. Его ничуть бы не удивило, если бы их на койке оказалось двое. Он бы и сам разделил эту компанию. Он даже намекнул ей на это.
Он представлял, что она будет рассказывать тому, что в постели, и знал точно, что она никогда не скажет ему правды, так же как ни когда не говорила правды ему.
Он взял ее за голову и привлек к себе.
- Будь хорошей девочкой, возьми.
- Не надо.
Она отвечала очень грубо. Ему это не нравилось. Он знал, что если бы она сей час относилась к нему с лаской, он бы отпустил ее и ушел. Но она настаивала на своем, а он на своем. Он знал, что большого стеснения в ней нет.
Раньше к ней часто приезжала сестра с хахалем. Сестра со своим уходили в ту комнату, где сейчас шевелились ноги, а они оставались на кухне. Сестра со своим, если не занимались сексом, то смотрели телевизор, и им не было видно их.
Он сидел за столом на стуле, она у него на коленях. Они  пили вино,  закусывали, потом целовались. Он что-то шептал ей, она ему. Потом ему очень захотелось, и он предложил ей взять в рот.
- Ты что, ведь они вот, рядом.
- А ты потихоньку.
Возможно, потому, что он мог уговаривать, а может потому, что ей тоже очень хотелось, она слезла с его колен, опустилась перед ним на колени, расстегнула молнию на брюках, аккуратно, чтоб не сделать ему больно достала.
- Какой красавиц.
 Прошептала она, и поцеловав взяла в рот и начала качать головой, то погружая его полностью, то вынимая, оставляя во рту только кончик.
- Быстрее.
Прошептал он.
  Она послушно начала быстрей двигать головой.
Он сидел и смотрел то на двери, откуда могла появиться сестра, то на то как она работала головой. Ему очень нравилось смотреть, как она с усердием это делает.
Раньше она это делала плохо, но теперь у нее это получалось не  хуже чем у профессиональной проститутки. А может она раньше притворялась? Ведь в душу к человеку не залезешь.
Только раньше когда она брала, и ему не очень нравилось, она, видя это, просила, чтоб он подсказывал, как надо делать, чтоб ему было очень и очень хорошо.
Он не знал, что  говорить, но знал, что она будет экспериментировать и сама узнает, когда ему лучше и приятней.
- Делай, как можешь, жаль только, что у тебя язык не шершавый.
 Она улыбаясь, продолжала, ей нравилось, что он такой твердый, как деревянный, и закрыв глаза она представляла, что он у нее там где ему положено быть.
 Он не знал о чем она думала сей час, стоя перед ним в коридоре. Вспоминала ли она, что ни будь? Вспоминала ли она, как лежа под ним, задыхаясь от страсти, обвивала его ногами, а пальцами рук впивалась ему в спину. Как каждый раз доходя до оргазма, она не контролируя себя,  дико кричала.
- Тише детей разбудишь.
Но она этого не боялась. Она кричала и умоляла, чтоб он работал еще и еще быстрей. Задыхаясь, она хвалила его за то, что он молодец, что он стоит как деревянный. За это его можно целовать, и разрешать ему, высунувшись оттуда, кончить ей в рот или на лицо, на глаза, на губы, а потом опять засунуть туда и продолжать до тех пор, пока она не насытится полностью.
 Вспоминала ли она о том, что по началу она говорила, что ей надо очень мало, один, два раза от силы и то не более десяти минут и она будет довольна, если он будет приходить раз в месяц.
Он приходил гораздо чаще. Одной и двумя ходками, которые затягивались более чем на час,
Это не кончалось. Это заканчивалось минимум тремя часами  разврата. Они сами удивлялись, откуда у них столько энергии, и вместе радовались этому. И так продолжалось уже больше года.
Он прекрасно знал, что она за это время была с другими мужчинами. Хотя она божилась, что верна ему. Он этого не запрещал, но и не очень желал, что бы кто-то посмеивался над ним.
Этого он боялся больше всего.
Она кое, что ему рассказывала, говоря, что это было до него, хотя понятно было, что это происходило именно недавно. Она прекрасно знала, что в ее верность он не поверит, но рассказывая, она старалась, убедить его, что ей нужен только он один и больше ни кто.
Он выслушивал, зная, что она многого не договаривает, и с удовольствием принимал это вранье.
Он опять привлек ее к себе.
- Давай лапочка, возьми, покажи, как ты это хорошо умеешь.
- Не хочу.
- Ну и, что.
Он расстегнул ширинку и достал его. Он не стоял, потому, что обстановка была не из лучших.
Но он знал, что сделает то, что решил, а поднять его это дело плевое.
Он прижал ее к себе левой рукой, а правой дрочил.
- Опустись быстрей, я не буду долго, я просто сдрочу в рот.
Она молчала.
Он взял ее за голову и наклонил, она немного упрямилась, потом присев взяла его в руки, он был твердым. Она с низу взглянула ему в глаза. Они смотрели друг на друга просто, без ненависти и без страсти. Просто смотрели. Потом она попросила.
- Только давай побыстрей.
- Я быстро.
Она взяла в рот и начала усердно работать головой, сильней сжимая его губами и языком, чтоб он быстрей кончил. Ей надо было спешить, ведь там ждет другой, которому она про это никогда не расскажет.
Сколько раз у них это было во время их встреч. Вероятно, не перечесть. Она говорила, что это ей тоже нравится, но пороться ей нравится куда больше. Но когда, как она выражалась, он зарабатывал, тем, что долго стоял, она с такой жадностью и наслаждением его сосала, что казалось, она от этого получает огромное удовольствие. Хотя может, в это время, оно так и было.
Наслаждаясь, она вынимала его, целовала, лизала, водила им по ресницам, по шее, по соскам, и радовалась как ребенок новой игрушке.
Но он знал все наперед, да и она тоже, хотя убеждала, что она только с ним такая, и больше никогда ни кому такого не позволит. Он, конечно, ей не верил. Если человек попробовал что-то        в сексе  один раз пусть даже с небольшим принуждением, он обязательно захочет  попробовать это еще сам, без всякого принуждения. Она это тоже прекрасно понимала. Но он никогда не встречал женщину, хотя у него их было и простых, и до беспредела развратных  не мало, чтоб она сама на себя сказала, что она ****ь. Он знал женщин, которые торгуют собой, или просто дают и берут сразу у нескольких мужчин, и те ни когда не говорили о себе, что они ****и. Сам он их за это не презирал. Он рассказывал друзьям некоторые истории из своих похождений, но никогда не называл имен, где и когда. Он понимал, что такие женщины ему нужны. Он не знал, что бы он без них делал. Он их любил, не тех грязных и вонючих, а обыкновенных женщин таких как она или таких же замужних, у которых мужики по разным причинам не могут дать им того, что он проделывает с ними.
Если бы она знала, сколько он о ней передумал. Он часто закрывал глаза, и перед ним проходило все,  с самого  начала, все, все без всякого упущения. На память он не жаловался. Он переживал все с самого начала, переживал не только то, что ему приятно, переживал каждое ее и свое слово, каждое движение, каждый его стук в ее двери, каждый поцелуй, каждое объятие, свою  дрожь желания и ее оргазмовый крик. И он не находил в ней ничего плохого. Презирать ее было не за что. Винить тоже не в чем. Он ни когда, ни кого, ни в чем не винил. Он говорил.
- Винить в неудачах нельзя никого, вини в неудачах себя самого.
Он не раз слышал о ней отзывы других мужиков, они не знали о их близости.
- Зубы у нее как у лошади.       
 Зубы у нее были не обычной белизны, большие и  ровные. Он завидовал таким зубам, потому, что у него половина уже сгнили.
Еще говорили, что она не смеется, а ржет как лошадь. Он ей тоже это говорил. Иногда , вместо шепота, то, что он должен был слышать только один, она говорила так громко, что слышала сестра с хахалем, и он ей закрывал рот ладонью.
-Ты, что орешь, они ведь поймут, что ты делаешь, и куда я кончаю. Шептал он.
-Я не хотела, но он у тебя такой хороший, что я  просто забылась.       
Он мало обращал внимание на то, что говорили другие. Он знал, что их жены не лучше. Среди таких как он сам, слухи о чужих неверных женах распространялись очень быстро. Сам он имен никогда не называл. Зачем лишняя болтовня, ведь у всех впереди жизнь. Он не хотел ни кому мешать, хотя знал, что останется у них как кость в горле. Они всегда будут бояться, что он про них все разболтает. Когда они с ним, то они про это  не думают, они наслаждаются развратом. Некоторые узнав о нем от других, пробовали все это просто из любопытства, потом ругали себя за легкомыслие. Ведь они никогда такого не позволяли даже с мужьями, а тут как-то это получалось просто и как само собой разумеющееся. Как  делать иначе, он не знал, верней знал как надо, но он никогда не хотел делать так, как показывают в кино и пишут в книгах. Он был реалист, а реальность это ни кино и не книги, это жизнь. Здесь никогда точно не узнаешь наперед, да он и не очень задумывался о последствиях. Зачем забивать голову, она и так была забита всякой ерундой и решением житейских проблем. Он знал, что и эти проблемы тоже ерунда. Как бы там не было, что бы не случилось, все равно будет весна, будет лето, осень, зима и люди все равно пойдут на работу, все равно жизнь будет продолжаться, и она будет прекрасной, что бы не случилось с ним.
И даже если ему очень плохо, то все равно надо радоваться, ведь в род доме обязательно кто-то родил, и от этого кто-то очень радуется, и в честь этого пьет горькую. Ведь все равно кто-то из людей любит, и любит по-настоящему. Кто-то сделал открытие и доволен, кто-то впервые познал женщину и тоже рад, хотя может, и нет. И еще много, много людей радуется тогда, когда ему плохо. Поэтому не надо унывать, лучше представить их радость, и радоваться вместе с ними.
И начхать на все серьезные проблемы, потому, что для кого-то другого это уже не проблемы.
Если бы его вдруг не стало, на это бы ни кто не обратил внимания, так самая малость родных.
Земля так же продолжала бы вращаться, Утром бы дети пошли в школу, а взрослые на работу.
Может быть, огорчился бы пес, которого без него некому было бы накормить. Все в мире относительно и когда он доходил до глупого поступка он не очень задумывался о последствиях.
Зачем? Кто ему даст на это ответ? Может она. Она, конечно, может поучить его, что с женщинами надо быть совсем другим, если хочешь, чтоб они тебя любили. Но опять вопрос. А зачем? 
Он жесток и груб. Но если вдуматься. Каждый человек жесток. Человек, чтоб существовать. должен питаться. И вот каждый пусть задумается, напихивая в свою утробу вкусного мяса. 
Ведь это мясо какого-то, вчера, очень красивого кролика, который радовался солнцу, радовался травке, по которой прыгал. Потом какой-то мужик, который очень ласков с женщинами, взял его за задние ноги, и так треснул по ушам, что у этого милого существа глаза выскочили наружу, и из ноздрей струйкой потекла кровь. А этот милый мужчина сдирал с кролика шкурку, когда тот еще дергал ногами. Страшно и жестоко, но так происходит с каждым кроликом. Ничуть не лучше дело обстоит с поросятами. Мы их кормим, ухаживаем, чистим, холим, любуемся ими, чухая им животик. Потом в один прекрасный день приводим резника или делаем это сами.  Понимает ли животное все это, понимает ли оно нашу человеческую бесчеловечность!? Проткнутое ножом, оно орет, орет сильно, и человек вынимает нож и всаживает его снова, проворачивая, чтоб сильней располосовать сердце. А поросенок вам верил, и когда его резали, он ждал от вас помощи, ждал до последней секунды, и верил. Потом под водочку нахваливая свежатину, мы жрем этого хорошего, безобидного поросенка.
Кто-то скажет
- Это чудовищно, такого нельзя писать. А делать можно?
Кто-то скажет.
- Я этого не делаю.
Но зато жрет, и когда жрет, пусть задумается чье это мясо. Пусть представит, как он умирал, как его убивали, может тогда этот кусок застрянет в глотке. Но надолго-ли?
Вот она человеческая добродетель. И не известно кто жесточе, тот кто убивает, или тот кто ест.
Зачем же тогда его любить, он ведь жесток как и все люди.
Хотя толком может он об этом и не думал, теперь, когда она сидела перед ним на корточках.
О чем же он думал?
Он опять вспоминал. В мозгах пробегала какая-то мишура.
Ему плевать было на того, который лежал там на постели, так же как и тому плевать на него.
Но!? Ей, как было ей?
Она только что обнималась с тем, что-то шептала ему, по всей вероятности, когда кончала, вскрикивала и хвалила.
Теперь на расстоянии каких-то семи метров, и на протяжении трех или пяти минут…
Она вынула его изо рта.
- Давай быстрей.
Она начала его быстро, быстро дрочить, широко открыв рот. Потом опять погрузила полностью и начала  быстро качать головой. Рот был теплый, губы мягкие, двигая головой, она засасывала с силой, так как он ее учил когда-то.
О чем думала она? Черт ее знает.
О чем думал он? По-мужски он радовался тому, что он сей час здесь, а тот второй там, а не наоборот.
 Это может было жестоко.
Ровно две недели назад они пришли от ее лучшей подруги, которая тоже пришла с ними. Она была чем-то не довольна. Она там  его очень ругала. Говорила подруге, что он очень плохой, что она его не хочет, и что вообще лучше бы он ушел к чертовой бабушки. Но он не ушел, он остался,
А подруга ушла.
Она не хотела ни чего. Но потом когда они легли в постель, все завертелось, все поплыло как в приятном сне. Она вдруг разгорелась таким желанием, что начала не раздевать его, а просто срывать с него одежду. Она не могла себя сдержать, быстро взяв в рот она с жадностью его сосала, потом быстро улеглась и чуть не силой затянула его на себя. И побежали приятные минуты. Работая на ней, он целовал ей глаза, шею и шептал ей на ушко что-то приятное и неприятное. Когда ей становилось очень хорошо, то задыхаясь, она почти кричала.
- Милый мой! Любимый! Люблю, ты, только ты!
Потом она опять выкрикивала ети слова.
А он как обычно в такие минуты городил что-то с чем-то.
- Лапочка, заинька, вафлистка.
- Да!
Кричала она.
- Да! Да! Твоя вафлистка. Твоя пришмандовка. Твоя тварь. Для тебя все, что хочешь и как хочешь!
На этот раз это продолжалось не очень долго. Она насытилась быстро, а может просто устала на работе, и шел второй час ночи. Как всегда в конце она быстро скользнула вниз и с жадностью высосала все до капли. Потом продолжая потихоньку сосать заснула. Он лежал на боку, приподнявшись на локте, он любил, смотреть, как она  сосет. Она спала, держа его во рту. Он потихоньку продолжал вынимать и не глубоко засовывать, ему было приятно. Ему нравилось, как она спокойно спит, ровно дышит. Он потихоньку гладил ее по голове и продолжал погружать и вынимать. Наконец ему стало очень и очень приятно. Он, сдерживая эмоции кончил.
Она во сне проглотила. Он не помнил, как он заснул, не вынимая изо рта. Спал он крепко, но всегда очень чутко. Он знал, что ему надо уходить, и хотя очень хотелось спать, через час он проснулся.
Она так же спала лицом у него между ног. Он не стоял, но ему опять захотелось, и он аккуратно всунул спящей в рот и потихоньку начал двигать. Ему опять стало приятно очень, очень и он опять кончил. Спала она теперь или нет, но скоро после этого она открыла глаза.
- Ты давал мне в рот?
- Да.
- И я во сне проглотила?
- Да, и не один раз.
Она улыбаясь, обняла его за ягодицы и поцеловала в живот.
В тот вечер он был уверен, что у нее кто-то есть. Ему что-то подсказывало, что теперь он у нее не один. Он спросил.
- Ты с кем-то спишь?
- Нет.
Правду она говорила или врала, он не знал, но знал точно, что даже если ни кого нет, то скоро будет, а быстрей всего, что уже кто-то занырнул.
И вот теперь прошло после того две недели и его выставляют из этого дома.
Если бы она могла, она взяла бы его за ухо как шелудивого котенка и  вышвырнула вон.
Если бы она могла, она бы наплевала ему в лицо. Если бы она могла, она бы избила его,  втоптала в грязь, и раздавила как таракана. И она не считала бы это подлостью. Но она сидела перед ним на корточках, и не считала, что  с ее стороны это подло. Он этого тоже не считал. Он ни когда не относился к ней с призрением. Но ее ждал там другой, которого она только, что обнимала и целовала. Другой, который ей только, что говорил очень хорошие слова, и поэтому был лучше.
ЧЕМ?
Тем, что он ест мясо кролика, которого убил другой?
Но это было не его дело.
Его что-то мучало, волновало. Но что?
Что может волновать того, кто убивает? Убивает просто и безжалостно. Убивает животных. Убивает веру в человека. Убивает веру в прекрасное. Убивает веру в любовь.
А может, убивает ни он сам, а люди. Все люди, которые вокруг давным-давно убили в нем все это.
Может это его мучало, может это его волновало? Этого он толком понять не мог.
Она продолжала, и ему становилось хорошо, он улыбался. Но чему он не знал.
Ему не было хорошо как обычно с ней. Обычно он задыхался, дрожал, закрывал глаза.
Сей час, нет, сей час он просто смотрел на нее и улыбался.
Может он ненавидит ее?
Нет.
Может он любит ее?
Тоже нет.
Но, что? Какое чувство он питал к ней? Может люди такому чувству не придумали название?
А может название есть, а он его не знает?
Он держал ее за волосы своими крепкими руками.
- Отпусти волосы.
Он отпустил.
Она продолжала сосать.
Он опять посмотрел туда, на ноги под одеялом.
Отдаст он ее тому или нет?
Сей час, она уйдет туда, а потом многое зависит от него. Она ему просто не сможет противиться.
Так же как  не смогла противиться тому, который год назад стоял здесь в коридоре. А может так все и пусть будет? Ведь когда-то тогда у нее был тот и она ему тоже говорила.
- Тебе хватает. А если мне попадется, то почему я должна упускать случай, почему я должна ждать и выглядывать  тебя? Я ведь у тебя беру в рот, и делаю все, как ты хочешь. А он приходит, он никогда грубого слова не скажет, с ним проще.
Да, это слова не того кто ест мясо, а того кто убивает. Почему же не приходить ему? Только вот смешно как получается. Он будет приходить, когда нет того, а тот будет приходить, когда не будет его. Это уже получается трое. А может, кто-то будет приходить еще. Почему тогда нельзя приходить ему?  И не дурно бы прийти сразу втроем. Нет ни из-за подлости. Просто сесть за одним столом вместе с ней, и обо всем, обо всем рассказать правду. Самую обычную правду, то, что было, что чувствовали те двое, или сколько там их еще. Что чувствовал он, что чувствовала она, кто о чем думал, и кто о чем думает теперь? Кто, что переживал? Он хотел бы знать, кто из всех после такой встречи, и после того когда каждый выложит всю правду и она тоже, кто к ней будет относиться лучше? Он уверен в одном, что никто бы из них не пожелал стать ее мужем.
Пусть они будут нежными и милыми, не такими грубыми, как он, и не известно, кто продолжал бы к ней ходить, а кто нет. Он знал только одно, что его этим удивить трудно.  И даже если бы те рассказали точно такое, о чем он сей час вспоминал  и даже большее.  И даже, если бы она рассказала ему гораздо большее, чем он сам с ней видел, его бы отношения к ней не изменились.
 Не было бы ни какого призрения, так как его не было за все время их встреч. Хотя он не раз представлял на  месте себя других. Не было бы ни какой ненависти, потому, что он понимал, что половое отношение прекрасно. Что половая страсть, это единственное чувство, которого не лишены все люди и все живое. И человек не всегда владеет собой в этих случаях. Он умел, вкусно есть мясо, и думать об убитом кролике.
Она продолжала сидеть на корточках. Ему стало еще лучше, и он кончил.
- Глотай все, глотай, чтоб все проглотила.
Он говорил грубо, приказывая. Он мог бы, заставить ее проглотить все, но на самом деле ему было  безразлично, проглотит она или нет. Просто его возбуждал его грубый базар.
Она поднялась с корточек, нагнулась над тазом, и громко сплюнула.
- Тише.
Предупредил он.
- А то услышит. Рот не забудь помыть перед тем, как пойдешь к нему.
После этого он всегда заставлял ее мыть рот.
Она смотрела на него с презрением.
- Уходи, и больше не приходи.
- Это не твое дело, ни тебе решать, приду я или нет.
- Я тебя ненавижу!
- А я вас люблю.
Кого он любил, толком он не знал. Но он любил женщин, любил развратных женщин.
Каждый человек, в сущности, развратен. Проявляется это у всех. Только кого то тормозят комплексы, кого то страх, кого то ответственность или сам до этого додуматься не может, а подсказать некому.
Он опять думал. Как же так получается, почему она так говорит?
Когда он давал ей в рот здесь на этом месте. Она сама с него снимала брюки, целовала ему ноги, гладила руками между ног, и доводила его до изнеможения. А там, в комнате находилась ее лучшая подруга с хахалем. Она тогда говорила  только хорошее, только ласковое, она любила его.
Точно так она брала и давала прямо здесь на полу и в детской спальне, когда там где теперь тот, была ее сестра тоже с хахалем. Она тоже шептала ему только хорошие, ласковые слова, и задыхалась от страсти. И если ему не нравилось, как она берет, она просила прощение, и просила подсказать как это сделать лучше и опять говорила только хорошее.
- Милый мой, любимый, хороший. Если бы ты только знал, как я тебя люблю.
Когда точно так же в комнате горел свет, и там ходила, приехавшая в гости бабушка, которой она боялась. Она все равно опускалась перед ним на колени и брала в рот без всяких его принуждений. Потом наливала ему сто грамм, и провожая, спрашивала.
- Когда ты придешь? Приходи поскорей. Пожалуйста. Я уже соскучилась. Я люблю тебя.
Что же изменилось? Почему она говорит, что она его ненавидит? Потому, что там теперь вместо тех, кто был раньше, в постели лежит вон тот и ждет ее, хотя прошло не более трех минут его присутствия здесь в коридоре.   
Почему!?
Да потому, что ей просто захотелось другого, и сей час ей казалось, что он, тот, что сей час в ее постели, лучше всех. В чем он  сильно сомневался. Да и сама она не раз говорила, что все мужики одинаковые. Он тогда представлял, что они такие же, как он.  Вероятно, так и было, она была права. Но в чем провинился он?  Он этого не знал. Он не чувствовал за собой вины.
- Ты меня проводишь?
Она молчала.
- Проводи меня.
Она молчала.
- А я не хочу, чтоб меня любили.
- А тебя никто, никогда не будет любить. Ты говоришь, что тебя бросают женщины. Тебе надо менять характер и меняться вообще.
  Как это меняться. Думал он. Зачем, он ведь всегда был таким. Если бы он был льстивым, лживым, и вдруг наружу выплыло его подлое нутро. Но он ведь такой и был. Ничего в нем не изменилось.
Меняться в лучшую сторону?
По ее понятиям это выходит так. За глаза обо мне можешь говорить, что угодно, а когда пришел ко мне, говори только хорошее, только приятное для нее, пусть это будет ложь.
Нет, он не хотел меняться, и не поменяется никогда, пусть даже женщины бросят его. В чем конечно он очень сомневался. Кто же тогда их будет ублажать, если ни такие как он?
Зачем они убегают от смертельно пьяных, не на хрен  способных мужей к нему? Они точно знают, что он будет делать с ними, но все равно прибегают и сами делают это с такой жадностью, с таким азартом, как будто это в последний раз. А они очень хорошие матери и хозяйки, и мужья у них как коты в масле. А что будут делать без таких как он, такие как она разведенки?
Так зачем меняться? Кому от этого станет лучше? Что от этого изменится?
Разве от этого изменится закат, которым он любуется, разве другими станут звезды, разве от этого люди перестанут, есть мясо? Разве осень подождет, и не будет входить в его жизнь, так быстро, как она это делает сей час?
Нет, он останется таким как есть. Дерзким и грубым, ласковым и нежным, веселым и грустным, добрым и злым. Он останется сам собой.
Кому не нравится, тот пусть меняет окраску по обстоятельствам.
Она что-то еще сказала ему в упрек.
Он что-то наплел на счет того, что им играют как игрушкой, хотя сам толком не знал, что болтает.
- Ты меня проводишь?
Она молчала.
- Проводи меня.
Она молчала.
- Пока.
Шепнул он ей как обычно.
И опять отмерял двадцать шагов до калитки. В прекрасную, тихую, звездную ночь, которую он очень и очень любил. Это он знал точно.

                Саня.

15 – 17 апреля 1986 год.    А. М. Щагольчин.


Глянь у коровы слезы.                Шмыгаю носом взрослым,
Сколько же боли в них?                Горький комок глотаю.
                Много.                Верю.
Вон и у пса цепного                Плачут от боли звери.
Слезы в глазах больных.                Люди зачем рыдают?
                Не знаю.
Лошадь тихонько плачет,                Не верю.
Всхлипывает овца.                08. 05. 86г  САНЯ
                Больно.
Проскакивает невольно
Слезинка в душе мальца.