Его полное имя звучало смешно и непривычно - Нафталин. Но, хотя нрава он был крутого, все местные звали его ласково и тепло – Нафаня. Кто придумал такую своеобразную кличку для жеребца, осталось для меня тайной. Орловский рысак серой в яблоках масти, с тёмно-серой мордой и выразительными чёрными глазами. «Чулки» на ногах тоже отливали стальным, и когда он, разминаясь после стойла, радостно носился в одиночестве по манежу, зрелище было завораживающим. Казалось, его светлое крупное тело плывёт по воздуху, легко перелетая через мелкие препятствия. Отдыхающие и гости военного пансионата «Боровое» невольно стали собираться вокруг ограды, любуясь и ахая от восхищения.
А он, вот зараза такая, понимал, что происходит вокруг, и грациозно «выкопытивался» перед зрителями, меняя направление движения и аллюры, задорно поигрывая хвостом и гривой.
В этом манеже мы с ним и познакомились.
Увидев это гривастое чудо, я плюнул на необходимость беречь плёнку и аккумуляторы, и, извинившись перед моим корреспондентом, очаровательной умницей Светланой Униговской, шмыгнул через ограждение, на ходу подыскивая точку съёмки. Света только улыбнулась и согласно кивнула в ответ.
Лучшей точкой для съёмки, как ни странно, оказался центр манежа. Я ловил ракурсы, менял крупность съёмки, понимая, что такому артистизму, которым обладал Нафаня, мог бы позавидовать любой выпускник московских театральных ВУЗов. Мои чувства двоились и троились.
А он иногда косил то на зрителей, то на меня хитрым глазом и, казалось, ещё больше раззадоривался. Конечно, его снимали и фотографировали уже не раз, и он понимал, что является объектом внимания. Это все живые всегда понимают.
То, что Нафаня сделал в следующую минуту, предугадать не мог никто.
Видимо, какая-то мысль остановила его плавный бег. Он замер, задумчиво повернул ко мне свою морду и внимательно посмотрел. Секунды три, не больше.
Тихонько фыркнул.
И побежал по кругу, плавно ускоряясь.
Я снимал, не переставая.
С лёгкой рыси Нафаня перешёл в галоп, потом в бешеный аллюр, отпугивая зрителей, прислонившихся к ограде манежа. И вдруг, развернувшись по широкой дуге, понёсся на меня во весь опор.
Я просто не успел испугаться. Хотя, наверное, надо было. Как в медленном сне видел круп приближающегося жеребца, раздувающиеся ноздри, куски глинозёма, выбиваемые копытами и рассыпающиеся от удара о брюхо. Руки рефлекторно отрабатывали ширину кадра и фокус, а мыслей почти не было. Где-то невдалеке сбоку женский голос вскрикнул и замер. В наступившей тишине слышен был лишь стук приближающихся копыт.
«Всё» - понимание было таким ясным и спокойным. Однажды на реконструкции Бородинского сражения меня во время съёмки чуть не сбила галопирующая лошадь, управляемая плохим всадником. Лишь по спине чиркнуло стременем, порвав жилет. Но на ногах удержался и камеру не уронил. Никаких чувств ни тогда, ни после, тот случай не вызвал.
А тут… Мыслей не было, одни чувства. Да и картинка была завораживающая. Просто не оторваться. И потому я почти окаменел, понимая, что этот удивительный кадр – последний в моей жизни.
Когда до столкновения оставалось примерно пять метров, я уже перестал переживать. Какой смысл? При таком ударе я уже ничего не почувствую. Камеру, конечно, жалко...
И тут Нафаня сделал невероятное.
Когда дохожу до этого места моего рассказа, меня почему-то начинает трясти. Думаете, от пережитого страха? Как бы ни так!
Задали бы мне вопрос: что такого сделал Нафаня? Отвернул? Перепрыгнул? Встал на дыбы? Киношники исходят на мелкий помёт, ожидая ответа, пока я закуриваю и проглатываю ароматный дым.
Ну да, при нашей вселенской человечьей гордыне, мы либо придаём объектам и обстоятельствам черты собственной неумелости, либо, как нам сдаётся, логичного действия.
Так вот, трясёт меня от восторга.
На полном скаку Нафталин богатырски упёрся всеми четырьмя ногами в набегающую планету и встал, как вкопанный, на расстоянии протянутой руки от меня. Спокойно и внимательно глядя мне в глаза, он молчал, ожидая моей реакции.
И убедите меня после этого, что лошади не имеют разума!!!..
Когда я погладил его твёрдый лобешник и, потрепав гриву, укоризненно попенял: «Ну и хулиган ты, Нафаня…», он заржал и замотал головой. Он был доволен собой, и, быть может, мной.
Это уже потом я таскал ему из человечьей столовой кусочки ржаного хлеба вперемешку с колотым сахаром, и он узнавал меня в группе, радостно кивая головой.
С тех пор не могу спокойно смотреть в магазине на консервы с надписью «конина».
Успокаиваю себя формулой, придуманной по случаю.
Всё живое во Вселенной, в той или иной степени, обладает Разумом. Но кушать всё-таки надо! И потому количество Разума во Вселенной неуклонно стремится к нулю…