Тонк-тонк – это мои часы. Они висят на южной стене и напоминают кукольный домик. В молодости мне не раз хотелось их разбить, но со временем я с ними свыклась. Я слышу, как за окном ветер ломает ветки, они царапают крыши и стекла окон, разъяренный муж бьет свою молодую жену, называет ее жалкой потаскушкой, дворник запирает скрипящую калитку, позвякивает цепь соседского пса, слышу топот детских ног за дверью. Сейчас откроется дверь и вбежит мой внук. Он будет ластиться, и лобызаться, класть свою рыжую голову мне на плечи и на колени. Его мать, жена моего сына, пропитанная материнством как бисквит сиропом русская девка, внушает своему сыну, что каждый год в конце августа они всей семьей едут в гости к любимой бабушке. Я не умерла в пятьдесят, чтобы прожить остатки лет в спокойствии, которого мне не хватало в молодости. Я не могла позволить себе тогда эту роскошь, и вот, когда я, уединена в своем удовольствии, мой сын, высокий офицер, взял в жены деревенскую девку и стал примерным семьянином. Это месть, всем своим выводком он тычет мне в нос «смотри мама, смотри! Это то, чего не хватало мне в детстве!» думаю, сейчас он за стеной в своей комнате в объятиях молочной девицы с прямым пробором русых волос, смакует, представляя как грызет меня совесть, каждый август на протяжении восьми лет со дня рождения Петеньки он приезжает в мой дом, нарушая мое спокойствие и бог весть, что про себя думает.
Петенька. Ужасные ласкательные. Пётр. С детства ребенок должен научиться гордиться своим именем. Современное время разрушило всякое значение гордости. Моего внука не учат быть Петром, он у них Петенька. Он не похож на меня совсем, ни глазами, ни повадками, ни духом. Это не мой внук, но он настырно связывает мою шею своими объятиями.
С утра мне пришло письмо, разглядев адресата, я долго сдерживала трепет, в груди ожидая позднего вечера, уединится под абажуром, изорвать конверт на мелкие кусочки, чтобы извлечь содержимое.
Моя насмешливая карикатура в виде Петеньки сидела напротив и болтала под столом ногами, она подпирала ручками свое веснушчатое лицо, и пучило глаза. Конечно, я не в силах сдержаться под этим гнетом.
- я постелила тебе в угловой комнате. Ты можешь взять с нижней полки любую книгу. Нет, не любую, пожалуй, в красном переплете тебе еще рано читать, да и те… можешь взять газету.
- я боюсь спать один, батька сказал, что я могу спать с бабушкой.
Батька? Мой сын, Георгий Карлович Гофман, человек которому я дала образование в лучших заведениях России и Европы, он знает в совершенстве несколько языков, все свое детство он путешествовал со мной по Европе и по латинской Америке, и вот восемь лет брака с девкой Баженой пустило все мое старание под откос. Столько лет я потратила впустую и сейчас все мои старания разбились вдребезги.
Но я женщина выдержанная, я не подам вида, ни Петьке, ни Георгию. Он будет смаковать и думать, что одержал вверх над своей ветреной матерью, а я задушу его своим безразличием. Но полно. Ведром холодной воды я остужу свой пыл.
Я перебралась в кресло к окну, прихватив с собой письмо и холодный чай
- ложись – я кивнула мальчику на свою расстеленную кровать
- а сказку?
- сказку? Тебе же восемь лет, какая еще сказка?
- бабушка Малуша и мама всегда читают мне на ночь, даже батька бывает, только он не сказки , а боевые истории, про бои…
- ладно, ладно…но у меня нет ни одной книги со сказками. Чёрт возьми
- ты ругаешься!
- извини, извини, закрывай уши. Так, так, так… - я с сожалением отложила конверт, Каталина Монрой, безупречно выведенным почерком в строке адресата потускнела в тени, куда не доставал электрический свет абажура. Я оглянулась и посмотрела еще раз на голубой конверт.
Каталина, вторая жена моего первого мужа, тогда она была совсем юной девушкой. Мы гостили с Эдуардом у его родственников в их доме, в каком то глухом уголке Испании. Я увидела Каталину, танцующую, у костра. Были сумерки. Стрекотали кузнечики. Деревенские мужчины хлопали в ладоши, из толпы доносились удары по струнам, гитариста совсем не видать. Нас усадили за импровизированный стол как дорогих гостей, молодой винодел подливал мне вино после каждого глотка. Эдуард, трепался со своим дядей и старым испанцем. Кажется, мы застали какой то праздник. Кажется, это была весна.
- так какую ты сказку мне прочитаешь?
Он смотрел на меня слезливыми глазами, он хотел, требовал от меня моей любви. А я вот чего не понимаю, почему я должна любить этого ребенка, он мне чужой, даже если в его венах струится моя кровь, это чужой мне человек. Даже мой сын, по сути, ни когда не был близок мне. Я его растила от того, что так положено, от того, что он наследник моего мужа. Моей ошибкой было забрать сына после развода и таскать за собой по всем странам, где я была. Вот он и мстит мне на старости лет. Мне чужды семейные ценности, а он насильно вешает мне их на шею. Мол, посмотри матушка, как они блестят на солнце, но как же мне осточертели эти побрякушки, что меня держит прилюдно содрать их с себя и бросить Георгию в лицо? Сдержанность. Внешне я учусь быть хладнокровной.
- так что? Что за сказка?
- ах, да…тебе, наверное, следует лечь в постель, иначе я не буду рассказывать тебе твои сказки.
- а ты ляжешь рядом?
- боюсь, что нет, у меня есть еще дела и потом, я люблю спать одна.
Петенька, тьфу ты, Петр, скрутил губы в трубочку и не довольный с надутыми щеками прыгнул в кровать. Это конечно невинная шалость, но на секунду я представила, как швыряю в него томик русской классики. Хватит, хватит горячиться.
- что ж… - представляю себя учительницей старших классов, которую направили подменить заболевшего учителя младшей школы. С чего начинать и как говорить с детьми? Прохаживаюсь от стены до стены, одиннадцать шагов в ширину, семнадцать в длину. Большая голова с копной рыжих волос выглядывает из-под одеяла и следит за мной. Это не может не раздражать. Пришлось поставить настольную лампу на прикроватный столик. Теперь Петр морщится от света, но, по крайней мере, не видит меня.
- ты бывал, когда-нибудь в Испании?
- я только в деревне был, у бабушки Малуши, мы пасли с ней гусей и ходили в Новофедоровку..
- ладно, ладно, оставим твои сказки на потом, сейчас я рассказываю.
Представь себе, Севилья провинция Андалусии, оливы вдоль пыльных дорог, в сухой траве копошатся козы и овцы, лазурное небо без единого облака, жара стоит нестерпимая, на липкую кожу садятся мухи, мы едем в Морон-де-ла-Фронтера, то есть не мы конечно, тут я оговорилась. Героиня нашей сказки, назовем ее… Эрика, она из холодной России. Она и ее муж отправились в медовый месяц путешествовать, родственник ее мужа имеет свою землю недалеко от Морон-де-ла-Фронтера, там есть деревня, маленькая, но очень шумная, таковы испанцы по своей природе, Эрика и ее муж приехали туда, когда местные испанцы отмечали день своего покровителя Инмакулады Консепсиона, не спрашивай что это такое, я не знаю. Вся деревня собралась на рыночной площади, молодые мужчины и юноши вставали в круг, им на плечи взбирались другие и так выше, выше и образовывалась пирамида, они кричали и строились дружно, Эрика подумала тогда, что они долго готовились, все это выглядело эффектно. К вечеру воздух разрядился и стал свежим, хотя в воздухе чувствовался хмель, сгущались сумерки, местные разожгли огонь. Начались танцы. Мужчины и женщины в костюмах махо, страстные, яркие, черные жилетки, расшитые в красные цветы, длинные юбки женщин, в распущенные волосы они вплели себе цветы.
Старый дон Элиас, уважаемый не только в деревне, но и за ее приделами сидел за одним столом с гостями, его внук подливал им вино из их погреба. Дон Элиас часто смеялся, хлопал по плечу мужа Эрики и целовал его в губы. Эрика, глядя на него, была не в силах сдержать смех, половина еды с его тарелки висела на его широких усах.
-Исабель! Душа моя, позови Каталину! Пусть танцует! – послышались крики за спиной толпы. Толпа дружно расступилась, пропуская молодую женщину дикой красоты. Она вызывающе посмотрела на Эрику, весь ее вид, вздернутая грудь и поднятые уголки губ кричали «что ты здесь делаешь? тебе здесь не место!»
Невидимый музыкант стал рвать струны, Каталина щелкала кастаньетами и черными каблучками. Яркая расшитая юбка раскрылась как павлиний хвост. Отблески костра, лица, быстрый такт, горящие глаза Каталины, все это закружилось в нескончаемом хмельном танце. Эрике стало дурно, но не от хмеля, Эрика вдруг осознала, что влюблена в эту дикую испанку. Ей стало сладко за закрытыми глазами, но потом голос ее молодого мужа осек ее как кнутом
- что с тобой? Все в порядке?
- просто голова закружилась…мне нужно прилечь…
Эрика качаясь шла среди кустов винограда пытаясь выбить дурь из головы… боже. Что я такое рассказываю…
Я опомнилась, спохватилась, но на счастье ребенок уснул. Он не дослушал до этой части моей сказки, впрочем, это вовсе не сказка. Печальная история из жизни его бабушки.
Когда-то, много лет назад, когда мне едва исполнилось девятнадцать лет, я в первый и в последний раз влюбилась в женщину, которая увела у меня мужа. Я не сожалела о решении своего мужа, я не любила его, к тому же после развода он оставил мне солидный капитал, а женщина, которая была самой прекрасной, самой пленительной в моей жизни, как я надеялась, получила свое счастье. И вот, мне шестьдесят три года, и у меня на столе лежит письмо, написанное ею, написанное мне. Я впала в воспоминания, они размягчили мое сердце, и этот рыжий мальчишка уже не раздражает меня совсем. Хотя будет разумнее сказать, потому что он спит и не смотрит на меня своими большими глазами.
Под кроватью у меня лежит большая коробка, в которой я храню все свои письма, я достала из нее маленький нож, и аккуратно вскрыла письмо.
Сквозь слезы я смеялась.
«…Вы решите, что я сошла сума, двадцать, тридцать лет назад это имело бы для меня значение, но не сейчас. Вы были единственным человеком, которого я любила, но только сейчас я переступила через свою гордость, спустя столько лет я могу вам об этом сказать. Скорее всего, когда вы прочтете это письмо, я отойду к богу. Я молю вас о прощении.
Каталина Монрой»
Расстроенный грохот рояля гремел в моей голове. Так много, мы упустили.