На фото:София и Тамара Гребенюк.Запорожье.1939г.
В понедельник, 23 июня, Соня Гребенюк в Станислав ехать собиралась. Свидетельство об успешном окончании семилетки получать. Но вышло по-другому…
…О том, что война началась, заведующий Лысецким райфинотделом Родион Гребенюк узнал чуть ли не одновременно с сообщением о приказе вывозить семьи ответственных работников. Едва успел добыть для семьи подводу (их, приехавших сюда из Запорожья в 39-м, местные до сих пор не жаловали, считали чужаками) и под проливным дождём помочь тёще с женой погрузить четверых детей да нехитрый скарб: носильные вещи на первое время и продукты, что в кухонном шкафчике хранились.
Усадил, периной сверху от дождя накрыл – ничего, до станции в Станиславе километров семь, не более – и назад в контору финотдела: документы к эвакуации готовить.
Эвакуанты
…На вокзале вдоль платформы за редкой цепочкой красноармейцев с утра толпятся люди с узлами да чемоданами. Всё больше женщины и дети. Ждут поезда. Лишь подали – бросились к вагонам. Кто через дверь. Кто через окна.
Крики, плач. Паника. И забытые вещи из разорванных узлов на вмиг опустевшем перроне.
Кто побойчее – лавки занял, а Гребенюкам место в проходе на полу досталось.
Вот когда мокрая перина, что бросить на вокзале собирались, в дело пошла. На ней всей семьёй и разместились, когда к ночи эшелон отправился. И мама Дарья Ананьевна, и бабушка Ефросинья Никифоровна, и Женька, и Соня, и младшие – Толя и Тамара.
Под ней и прятались, когда налетали немецкие бомбовозы. И соседей пускали – жену военкома, учительницу Аню Коваленко, и её деток, трёхмесячную Аллочку и Валерика.
Валерик – большой. Года три уже. Соня с ним играет. В бомбёжку. Спросит «Ты бомбёжки боишься?» «Боюсь» – отвечает. «А как боишься?» Валерик глаза зажмурит, сгорбится, кулачки сжатые к подбородку прижмет и трясётся весь – «Вот так боюсь». Очень похоже получается. Потому что и не игра вовсе. Взаправду ведь – страшно. Все бомбёжки боятся. И Соня боится тоже.
А Женька, старший брат Сони, ничего не боится. Он и в вагоне не бывает почти. Всё с зенитчиками на крыше у пулемётов. Смеётся: чего бояться – в вагонах охрана, бойцы с винтовками и командиры в портупеях с кобурами. А если налетают немецкие самолёты тут же, откуда ни возьмись, появляются наши курносые вёрткие ястребки и вступают с ними в бой, не дают прицельно сбросить бомбы.
Диверсия
Состав с эвакуантами длинный. Два паровоза. Один спереди тащит. Другой сзади подталкивает. Эшелон на Одессу идет. Вдоль бессарабской границы. Через лес, по холмам. Мосты проскакивает над неширокими горными речками.
Когда два года назад Гребенюки из Запорожья в Лысец ехали – то через Львов добирались. Теперь так не получится. У Львова уже немцы. Город, говорят, дважды из рук в руки переходил.
За речкой Збруч дорога в гору. Там поезд толчками пошёл, а после и вовсе остановился. Под окнами взволнованные военные забегали. Приказали всем покинуть вагоны.
Насыпь в этом месте высокая. Слева крутая горка, поросшая лесом, справа лужайка. На ней пассажиры и собрались. Никто не знает в чём дело. Одни говорят – силы у переднего паровоза для подъёма не хватило. Другие – что надо пешком вперед идти, до ближайшей станции. Недалеко, дескать.
А вдоль состава снова военные бегут. И машинистов заднего паровоза со связанными руками в штабной вагон ведут.
Соня слышала шёпот взрослых: готовилась диверсия. У машинистов, якобы, был сговор: на подъёме передний локомотив сдаёт назад, а задний толкает вперёд. Вот вагоны вместе с людьми под откос и лягут. Но то ли испугались машинисты переднего локомотива, то ли до конца действия не согласовали, – лишь последний вагон с рельсов сошёл. Один, но, как позже оказалось, очень важный – в нём продукты для всех пассажиров везли…
Пока заменили машинистов да вагон повреждённый отцепили – ночь наступила. Лишь тогда и тронулись. И снова беда. Когда прозвучала команда «По местам!» оказалось, что Тамара со старшими девочками ушла вперед на станцию…
Тамара
…На станции после остановки из вагонов выходить до приказа не положено. Так военные говорят. Только тогда сестру вовек не сыскать. Соня выскочила украдкой, побежала вдоль состава. Спрашивала у всех встречных: может, видел кто потерявшуюся маленькую девочку Тамару Гребенюк.
В почти полной темноте станция живёт, суетится как встревоженный муравейник. На путях перемешались идущие к фронту эшелоны с танками и пушками под защитными чехлами, огромные цистерны с горючим, солдатские теплушки.
А между ними санитарные вагоны с красными крестами, поезда с эвакуируемыми и даже загнанные в тупик открытые платформы, на которых бегущие от войны простоволосые еврейки кутают плачущих детей в грязные перины и причитают на своём непонятном языке. То ли молитвы шепчут, то ли проклятия…
…Бежит Соня вдоль остановившегося состава и зовёт сестричку. И мама бежит. И бабушка следом вместе с братьями. А навстречу дежурный по вокзалу на руках заспанную Тамару несёт. И тоже её имя выкрикивает. Вот счастье-то!
Оказалось, уснула за буфетным столиком в ожидании поезда. А старшие девочки про неё забыли, когда к своим вагонам побежали. Хорошо дежурный вовремя спохватился.
Голод
Ко второй неделе пути еда закончилась. Кто как мог – так и выживал. На деток в сутки выдавали по две галеты и карамельку. А взрослым ничего. На станциях еды не добыть. Да и не останавливается эшелон. Разве когда встречный к фронту пропускает.
Валерик, сынок учительницы, от голода хнычет, хоть мама ему все четыре галеты отдаёт и две карамельки. А Аллочка – не плачет, не кряхтит. И кушать не просит. Лежит молча у мамы на ручках. Та её даже в свежее пеленать перестала. Всё качает без передыху, грудь даёт и колыбельную негромко напевает.
Лишь на третий день вокруг поняли – померла девочка.
А мама рассудком помутилась: уже, когда дочку здесь же возле насыпи солдаты хоронили, всё норовила свою высохшую без молока грудь ей в ротик сунуть. И из рук у красноармейцев тельце вырывала, не закапывайте, кричит, она же спит просто!
И у главбуха Лысецкого финотдела Баранникова Николая Егоровича и его жены, тётки Марии, что в соседнем вагоне ехали, доченька померла. Олечка. Как раз перед войной родилась.
Гребенюков от голода Толик спас. Главный в семье добытчик. Изредка, если от железной дороги до населённого пункта было не больше километра, поезд делал остановку прямо в степи. Тогда все, кто ещё мог, бежали в село и просили милостыню.
Радовались всему: хлебу, прошлогодней картошке, кусочку сала или даже насыпанной в фуражку шелковице.
На Толике Женькино не по росту длинное пальто с большими карманами. В них и складывал провиант для семьи. Благодарил людей, кланялся и краем уха прислушивался: как сигнал паровоз подаст – два длинных, один короткий – к эшелону бежать надо. Ждать не будут.
В Одессе на вокзале эшелон цветами встречали. Ждали. Тут же на платформе котлы с горячим говяжьим бульоном уже приготовлены. Мясо. Хлеба вдоволь.
Кто-то кричал, предупреждал – не ешьте сразу много. Да разве голодные послушают!?
Многие после животами маялись. Иные едва выжили.
А бабушка Ефросинья Никифоровна как вышла из вагона в слезах, так и упала на колени. Землю целовала. Едва поверила, что домой добралась. Так боялась умереть на чужбине.
Запорожье
В Запорожье к ночи прибыли.
Эшелон дальше на Москву пошёл, но многие из этих краёв были. Остались.
И Гребенюки тоже. Хотя документы до Москвы были. Уж больно Дарья Ананьевна голода пережитого в чужих краях испугалась. Здесь хоть – дома.
Тех, кто остался, накормили, но из здания вокзала выпускать запретили.
Потому что видели в дороге многое. К чему ненужные разговоры. Да и не гоже среди запорожцев панику сеять.
Так и легли спать вповалку на вокзальный пол. Лавок ведь на всех не хватило.
А среди ночи погасли огни, завыли сирены, гулко захлопали зенитки и на город посыпались первые немецкие бомбы.
Бабушка выскочила с детьми в сквер перед вокзалом, прижала их к земле под кустами роз, но Соня успела разглядеть в блеске осветивших небо перекрестий прожекторов привычную уже безумную и страшную круговерть немецких бомбардировщиков и наших подоспевших истребителей.
И тогда она подумала, что сегодня – 22 июля 41-го года. С момента, когда она собралась в Станислав, чтобы получить документ о завершении семилетки, прошёл только месяц.
Целый месяц.