Какой уж день, как слепая курица в г…, долбят по телевизору, что нам, пенсионерам, сам президент на крыльях любви к народу пообещал базисную пенсию аж на шесть процентов к облакам приблизить.
Честно говоря, в моей душе это плясовой мелодии не прибавило. Сорок с гаком лет я эту пенсию зарабатывал, но в свои шестьдесят четыре года ее концы с концами хотя бы кое-как связать в элементарный бытовой узелок не получается. Может потому, что перед очередным приходом в мой дом почтальонки с пенсионной ведомостью копейки в кармане все чаще перешептываются, опасаясь, что их на молоко и булку маловато будет? А может, крылья цен, и не только на молоко с хлебом, оказываются гораздо мощнее крыльев любви к народу президента? Мои ответы шлепаются лбом о толстенную стену непонимания.
А вот моя бабушка, когда ее более сорока лет назад партия и правительство прибавкой пенсии осчастливили, вроде бы помолодела, встретив меня, щедро эмоции расплескивая.
- Ты молодец, что на выходной приехал. Говоришь, в институте у тебя все нормально? Ну и слава, тебе Господи!
А я хочу с тобой радостью поделиться. Какой? Ты телегу-то не спеши впереди лошади запрягать. Мне ведь судьба за каждую минуту разговора с тобой жизнь на этом свете продлевает. Когда ты рядом, я о своих назойливых болячках забываю. А то ведь они наедине со мной во всех моих внутренностях ежиками копошатся.
Я уж и не помню, когда в последний раз в мою душу светлый лучик заглядывал. А вчера – на-ка, Гавриловна, тебе подарочек! Пусть поздно, но это же лучше, чем никогда. И ты так думаешь? Вот и хорошо!
Я давно хотела признаться о своем, теперь, наверное, полностью растаявшем потаенном желании в отношении тебя. Каком? Ты меня, как беременная невеста свадьбу, не торопи. Успеешь и на танцульки попасть, и своей крале губы поцелуями нарумянить…
Если бы ты знал, как я хотела, чтобы ты…священником стал. Да, да! При твоем росте и голосе тебе на службе в церкви цены б не было. Как ты только на свет появился, на второй год после войны, глянула я на тебя и чуть дар речи не потеряла, глазам своим не поверила: ты, как две капли воды, - Петя после родов, вот те крест. И с того самого мгновения надеждой жила, что ты церковного сана добьешься и будешь усердно Богу молиться, а твои молитвы помогут моему сыночку быстрее к дому тропинку протоптать. Конечно, я имею в виду дядю твоего – Петра. Ты же знаешь, что он в войну без вести пропал. А без вести – это не значит, что его косточки в какой-то земельке на чужбине вечный покой нашли. Я-то ни одного дня без молитвы о нем с того самого, сорок первого, года не прожила. Выходит, одной моей молитвы мало, если Бог меня почему-то никак не услышит. А тебе только девятнадцать. Ты еще и душой, и деяниями чист, совесть не успел густо запылить. Ты, если бы стал священником, поближе б к Господу нашему был, может, милость у него на моего сыночка вымолил быстрее, пока я-то жива.
А может, еще не поздно тебе Господу нашему себя посвятить? Учителем всегда мечтал стать? Что ж, тоже служба важная. Христос тебе в помощь!
Плохо только, что ты какой-то там комсомолец. Почему? А то ты не знаешь, что в тридцатых годах эти антихристы святые храмы оскверняли и раскулачиванием занимались. Вы не такие? Какие же? Если и они, и вы у красной власти на побегушках служите. А она, власть-то эта, наши судьбы непроглядно-жгучим горюшком накрыла, тысячи великие жизней скомкала, словно бумагу в уборной.
И за примером ходить далеко не надо.
Чем я, твоя мать, Петенька мой прогневили ее? Может, тем, что я, задрав подол, в колхоз в первых рядах не побежала, не захотела на общий двор свою корову свести? К тому ж, могла ли я со своей Матушкой по собственной воле расстаться? Некоторые люди друг друга хуже понимают, чем я, бывало, Матушку, а она меня. Я с ней, когда разговаривала, знаешь, какая она внимательная была? Вот те крест, лишний раз, бывало, хвостом не мотнет, меня слушая. И доиться ни за что, кому-либо другому не давалась. Умница была! Разве что говорить не умела.
Твой дед Николай молодым от тифа ушел на тот свет еще в начале двадцатых годов, а мне один другого меньше дочку с сыном оставил. Вот и подумала я тогда, баба безмозглая, когда в колхоз надо было записываться: "Чем же я буду детей кормить, если мою красавицу на общий задворок поставлю?" И до того дотянула в своих думках-то, что ее у меня силой отняли. Я ж тогда себе места не находила, в постель слегла. И она смогла только дней десять тоску стерпеть, видно, не выдержала моя бедняжка колхозного бардака-то. У меня же, внучек, не только кормилицу из души вырвали, еще и с сиротами из дома выгнали – раскулачили, как злейшего врага колхозного строя. А ты знаешь, кто тогда из нашего же дома нас полураздетых в три шеи выталкивал? Примерно твоих годков члены комсомольской ячейки какой-то. Вот так-то. Ну, да Бог им судья. А только случилось это трескучей зимой. Как выжили, не замерзли, когда ходили по деревням и побирались? Один Господь ведает. Выжили как-то…
В колхоз-то потом все равно я вступила, только с голым задом. Мы с твоей матерью на ферме работали, а Петя корма на скотный двор подвозил. Вроде бы на ноги подниматься начали. Семья-то наша всегда на жизнь и работу неуёмная, пятижильная была. А тут, как на грех, война своим злым вихрем почти каждый дом от мужиков опустошила. Петя в ее ненасытное пекло в первые же дни шагнул. Не успела я, как следует, слезы после его проводов высушить, как сообщение с фронта получила, что моя кровиночка без вести в неведомых краях запропастился. После этого я стекла на окнах чуть ли не до дыр просмотрела, его ожидаючи. До нынешнего дня вроде бы замороженное горе и закупоренная тоска мне дышать мешают. Думки мои боль сверлит: где он? что с ним? сыт ли? Двадцать лет, как та черная военная буря утихла, а я верю, что мой Петя обязательно домой возвратится. Говорят, были ж такие случаи, что люди из какой-то Америки или другой далекой стороны к родному порогу дорожку находили. А может, и Петя мой где-то в дальних краях горе-нужду мыкает, своего часа возврата домой ожидает. Да ты не отговаривай меня, как твоя мать или отец, что, мол, все мои жданки давно былью поросли. Говорю тебе, придет он, мой касатик!
Спросишь, наверно, почему я с тобой об этом балакаю, свою исковерканную судьбу наизнанку выворачиваю? Сердцем чую, лампадка моей жизни чадит и вот-вот погаснет. Потому-то и просьбу к твоему приезду припасла - очень важную!
Да!..
Какую?
Дождись Петю моего ненаглядного, если я…
Об этом я твою мать и отца умоляла, но они мне говорят, что его косточки давно истлели.
Скажи, почему у них на языках мозоли не появляются после таких слов?
А ты мне обещай, что дядю своего родного дождешься. Ах, как же ты на него похож! Ну, прям две капли воды вы с ним, вот те крест! Если приедет? А куда же он денется? Принесет обязательно яркий свет в наш дом, касатик мой! Ты только встреть его так, чтоб от твоих объятий вспотел. Обещаешь? Ну и спасибо тебе за это, внучек!
Ах, да! Я ведь тебе про свою радость-то еще не открылась. А все потому, что мысли в моей голове, как в дыму, клубятся. Так вот…
Я из своей пенсии каждый месяц два-три рублика для встречи сыночка откладывала. А как же? Придет он, а ему и костюм новый купить надо, старый-то моль посекла, и сапоги хромовые, да мало, что моему богатырю понадобится…
Сколько я пенсии получаю? Ее мне через три года после смерти Сталина назначили. И то потому, что признали: наша семья была раскулачена не по закону, не по человеческой совести, выходит. Про какие-то там перегибы буровили.
А пенсию мне дали девять рублей двадцать копеек.
Хватало на жизнь, спрашиваешь?
А в какие такие времена простому человеку хорошо жилось? При любом царе, при любой власти народ бедствовал. Я так разумею: мы всем правителям нужны, как мне насморк. И так будет всегда. Но я понемногу откладывала на черный день, а если придет Петя - то и на светлые денечки. А что смогла скопить, тебе завещаю, если до своей смерти сыночка не дождусь.
Но теперь можно рублика по три-четыре откладывать. Ведь мне со следующего месяца пенсию прибавили!
Радость-то, какая!
Сколько прибавили?
Буду теперь одиннадцать рублей получать!..
* * *
…После той, последней, моей встречи с ней прошло около двух недель.
Но моя бабушка, Ефросинья Гавриловна Суляева, редкой искоркой счастья свою душу так и не согрела.
Почтальон принес новую пенсию на другой день после ее смерти.
Одиннадцать рублей матери не отдали без росписи пенсионерки. Мать-то хотела их на похороны бабушки потратить…