Мама* сидит на своей кровати, укутанная одеялкой, и рассказывает:
- Попивал мой муженёк… И здорово попивал. Дважды, еще до рождения Виктора, таким привозили домой, что еле отхаживала. – Поправляет одеялку, смотрит в пол. - А-а, у них, у Листафоровых, все пили: и старые, и молодые. За все ж работы кузнечные мужики магарыч ставили, вот они и пили. Когда Сенька рядом жил, так я следила за ним, а когда в Брянск уехал... Да и с Махнырихой тогда же связался на этой почве. Как-то собралися он, она, муж ее и всю ночь пили. А Сеньке-то на утро утром идти… а он и не можить. Что делать? И пошел за него муж Махнырихин, он покрепче был. Пошел, а в голове-то всеодно шумить? Вот и наехал автобусом с людьми на перила, что на Черном мосту, и повис над водой. И хорошо, что не растерялся! Потихонечку, помаленечку всех и повывел. – Замолкает, натягивая сползшую с ног одеялку. - Посадили тогда Махныря на год, а мой Сенька и остался вроде как опекуном возле Махнырихи, и завел с ней шуры-муры. Раз приехала к нему, так ахнула: ни-ичаво у него из вешшей не осталося, все попродал! Пальто, часы, сапоги... Надо ж было развлекать-то ее? Но всё ж вначале не верила, а потом, когда переехали к нему жить... Уехала эта Махныриха как-то в Орел, а вскорости и пишить нам: приеду, мол, завтра. Ну, думаю, если у нее с Сенькой что-то есть, то обязательно пойдёть встречать! И пошла на вокзал, спряталася так-то за угол, стою, жду... Гляжу: Сенька идёть! И поезд как раз подходить. Вот и она... крутить головой, глазами... его ишшыть! А он уже и бягить ей навстречу. Обнялися, расцеловалися...
Да нет, после не ругалися… Я ж не любила его, так думала: пусть хоть с Махнырихой, порадуется, но… А только и сказала ему: учти, раз ты так… то и я когда-нибудь. И не упрекай тогда. На том-то и кончилося дело, и больше не вспоминали мы об этом.
А пил Сенька и до войны здорово, когда из Белоруссии в Карачев вернулися. Он же тогда работал в пожарной части, а когда война началася и вывезли Юрасовский спиртзавод, то всей пожарной командой ездили они туда и привозили спирт бочками, и напивалися каждый день беспробудно. Говорила ему: что ж ты делаешь, залил глаза свои и не думаешь о семье? А он придёть домой пьяный, отоспится и опять... Потом и ругать перестала. И только опомнился, когда немец уже в Карачев входил, да заехал за нами на своей пожарной машине и кричить: «Скорей, скорей»! А что ж скорей-то? На прогулку чтолича! Да и на машине этой люди уже гроздьями висять, куда ж и нам-то ишшо? Вот и пристроила кой-как Кольку… он же комсомолец был, я и боялася, что расстреляють. Так и уехали они, а мы и осталися под немцем.
*Мама, Сафонова Мария Тихоновна (1903-1994) – героиня моей повести «Ведьма из КарАчева», написанной по её рассказам.
Фото: Я и мама. 1947-й год.