Предыдущая часть: http://www.proza.ru/2013/05/06/538
По достоинству оценив кулинарные способности ресторанного повара, точнее их полное отсутствие, и оставив блюда почти нетронутыми мы с соседом уже собирались покинуть вагон-ресторан, когда я заметил за дальним столиком, рядом с дверью на кухню, Нину, склонившуюся над тарелкой и из-под лобья наблюдавшую за моими попытками попасть в такт раскачивания вагона, чтобы выбраться из-за стола с наименьшими потерями.
- Скоро приду, - сказал я седовласому.
Подходя к Нине, я изобразил на лице улыбку и широко развел руки.
Она подняла голову и отодвинула тарелку.
- Я вижу, что моя физиономия до сих пор портит тебе аппетит? - спросил я.
- Ты ошибаешься. Я наелась, а ты здесь совершенно ни при чем, - холодно ответила она и придвинула к себе чашечку с кофе.
- Если ты не возражаешь, то я попытаюсь скрасить твое одиночество на время десерта, - я присел напротив нее.
- Что ж, я думаю, мои возражения никак не повлияют на тебя, так что пожалуйста.
- Извини, забыл поздороваться. Здравствуй, дорогая, - я привстал и поклонился: - Прости, но через стол не дотянуться до твоей румяненькой щечки.
- Не юродствуй, - поморщилась она.
- Как тесен мир! Только подумай, покидаю Городок, тоскую и вдруг такой сюрприз! Можно сказать, родного человека встретил, - я покачал головой, с удовольствием отметив про себя, что, судя по ее виду, аппетит я ей все же подпортил, я не мог понять радует меня это открытие или нет.
- Не могу разделить твое умиление. Для меня это не столь неожиданно, если учесть, что я вчера наблюдала, как грузили твое тело, - она сделала маленький глоточек и начала помешивать кофе ложечкой, я хорошо помнил эту ее привычку - размешивать чай или кофе, чтобы он быстрее остыл, сахар она никогда не употребляла.
- Ах! И ты не подошла, чтобы поприветствовать старых друзей?
Она вновь брезгливо поморщилась:
- Твой пьяный боров - Маэстро чуть не спихнул меня с платформы. Я удивляюсь, как он умудрился дотащить тебя до вагона.
- Ты к нему по-прежнему несправедлива. Он прекрасный, отзывчивый человек и талантливый музыкант, - сладко улыбнулся я.
- Прекрати, - она отвернулась к окну.
- Куда же ты, если это не интимный секрет?
- В отпуск.
- Зимой? Фи! Это не в твоих правилах. Как же пляжи и море?
- Представь себе.
- Не могу. Ты что ж будешь весь отпуск в Городе?
- Почти. Если тебя этот вопрос так интересует, то еду хоронить тетю Любу.
- Прими мои соболезнования, - я попытался припомнить тетю Любу, но кроме смутных свадебных воспоминаний о чем-то большом одетом в цветастое платье в памяти не возникло.
- Не стоит.
- И все-таки сюрприз за сюрпризом. Представляешь, какая это радость для меня, в первые дни жизни на чужбине иметь возможность почувствовать рядом плечо родного человека, я уж не говорю о других частях тела, - вздохнул я.
- Нет уж, уволь.
- Ты не подашь соломенку, утопающему в лабиринтах огромного чужого города, провинциалу?
- Мне надоел твой шутовской тон!
- Ну вот, а я увидел тебя, такую печальную и, превозмогая собственную грусть, решил развеселить. Раньше-то тебе не нравилось, что я бываю излишне серьезен и молчалив.
- Когда же это было? Ты себя оговариваешь.
Я засмеялся:
- Может быть ты и права, но ты никогда меня по-настоящему не знала, твоя страстная любовь ко мне лишала тебя объективности, - она надменно хмыкнула: - А я в сущности довольно хороший человек, если разобраться.
- Что ж, мне оказалось не по силам разбираться.
- Жаль. Мы были прекрасной парой. Отлично смотрелись, собенно на фоне новой мебели и плюшевой обшивки.
Метнув на меня злобный взгляд, она попыталась встать, но я удержал ее за руку:
- Ладно, не бесись, можем же мы спокойно поговорить. Смешно же ссориться теперь, после стольких лет. Мы взрослые люди.
Сев она вновь отвернулась от меня, продолжая изучать фонари, проносившиеся за стеклом.
Я с любопытством рассматривал ее. Нина почти не изменилась, все та же высокомерная независимость, аристократическая бледность и холод в глазах.
Я вспомнил, как мы познакомились.
... Это было в тот год, когда я возвратился в Городок, после окончания Института.
Был Новый Год, меня пригласили в компанию мои новые сослуживцы, народу собралось много, но я мало кого знал и поэтому начало вечера проводил почти в одиночестве, не имея возможности ни с кем поддерживать разговор. Но постепенно, по мере опустошения закупленных в неограниченном количестве бутылок, я перестал чувствовать себя чужим, скованность прошла.
Нину я заметил еще в самом начале застолья.
Ее нельзя было не заметить: высокая, стройная, яркая, веселая, все время в центре внимания и при всем этом очевидно-непреступная.
Видимо я неприлично долго наблюдал за ней, и она с некоторым недовольством несколько раз перехватывала мой взгляд, при этом вежливо улыбаясь и чуть кивая головой, как будто показывая, что только воспитание не позволяет ей скорчить какую-нибудь рожицу или показать язык в ответ на мое любопытство и что давно пора бы уже прекратить так откровенно разглядывать незнакомую женщину.
Но мне было не заставить себя не смотреть на нее, мой взгляд помимо моей воли возвращался к ней, каждый раз, как я пытался отвлечься и переключить свое внимание на кого-нибудь другого.
Наконец, когда столы были сдвинуты к стенам, а на центр большой просторной комнаты был вынесен магнитофон, я решился подойти и пригласить ее танцевать. Я сам поразился своей смелости, потому что почувствовал, что опередил многих желающих, а, следовательно, попал в центр внимания, чего обычно не любил в плохо знакомых компаниях.
К моему огромному удивлению, она приняла приглашение, правда сделала это с некоторой долей снисходительности и явно без особого желания.
- Вы меня так разглядывали, что со мной что-то не в порядке? - почти сразу спросила она.
- Напротив. Вы очаровательны! - расхрабрился я.
- Спасибо, но может быть стоит для начала хотя бы познакомиться, прежде чем раздавать комплименты?
- С удовольствием. Валентин.
- Нина. И не прижимайтесь, пожалуйста, так ко мне. Здесь и без того достаточно жарко.
На меня как ведро холодной воды вылили:
- Простите. Просто здесь тесно.
Но она даже не заметила моего замешательства:
- Вы кто?
- Начинающий физик, - я изобразил гордость.
- Понятно, - она как будто сникла и каким-то блеклым голосом то-ли сказала, то-ли спросила: - Еще значит один физик в нашем Городке.
- А разве их здесь так много?
- Вполне достаточно, - вздохнула она и с какой-то ехидцей добавила: - А работаете вы, видимо, в "Шайбе"?
"Шайбой" назывался в Городке институт, в который меня распределили. Название это он заработал засчет формы здания, в котором располагался, являвшем собой шедевр современного зодчества российской провинции.
- Да, - ответил я и удивился: - А откуда вы знаете?
- Не трудно догадаться. Наверное, вы очень талантливы, а вам не дают возможности развивать вашу тему, вас наверное не ценят, заставляют заниматься текучкой, давят на корню добрые начинания в науке, - говорила она слегка нараспев с деланным сочувствием в голосе.
- Да нет, - я недоуменно пожал плечами, не понимая, шутит она или говорит серьезно.
- Так да или нет? - настойчиво уточнила она.
- Нет. Мне вполне здесь нравится.
- Значит, вы довольны своей судьбой и звезд с неба не хватаете? - подвела Нина итог.
- Неужели я произвожу впечатление ограниченного человека? - в шутку возмутился я, строго посмотрев на нее.
- Нет, нет, не волнуйтесь так, - она ободряюще похлопала меня по плечу: - У вас наверняка блистательное будущее, грандиозные успехи на научном поприще. Вот только главное правильно начать, верно поставить, вытащить старшего козыря? Так?
- В некотором смысле вы конечно правы. Но я выразил бы это в других словах.
- Более туманно и менее конкретно. Важен смысл.
Танец кончился. Я подвел Нину к столу и, наполнив бокалы, предложил:
- Давайте за знакомство.
- Вы Валентин? - уточнила она, прищурившись посмотрев на меня.
- Да, - я был несколько обескуражен.
Сдвинув брови, она серьезно сказала, глядя в свой бокал:
- Странно, мне почему-то кажется, что вам больше подошло бы какое-нибудь другое имя.
- Какое же? - улыбнулся я.
- Какое-нибудь менее звучное и менее приметное, незапоминающееся, такое серенькое.
Мне, наверное, стоило обидеться и уйти, или хотя бы прекратить этот разговор, но мне все казалось, что это шутливый, ни к чему не обязывающий треп в подвыпившей компании.
- Вы не оскорбились? - с интересом спросила она, внимательно глядя мне в лицо.
- На вас!? Ну что вы! - улыбнулся я, подливая ей вино.
В ее глазах промелькнула тень презрения, но я решил, что мне это показалось.
- Не слишком-ли вы ко мне снисходительны? - прижалась ко мне и спросила шопотом, почти касаясь губами моего уха: - Вы достаточно рассудительны? - и тут же отстранилась.
- Это вопрос? - не понял я: - Или ваше хобби психология?
- Приходится быть психологом при таком обилии физиков.
К нам подошел какой-то мужчина:
- Ниночка, вы позволите похитить вас у вашего кавалера?
- По-моему, этот вопрос и следовало адресовать кавалеру, - ответила она и, с усмешкой взглянув на меня, ушла танцевать.
Я в задумчивости закурил, продолжая наблюдать за ней.
Мне была непонятна ее реакция на обычное в таких компаниях ухаживание.
Магнитофон смолк, и, пока меняли пленку, она отошла вместе с мужчиной, с которым танцевала, в противоположенный от меня конец комнаты. В полумраке свечей, которыми был украшен вечер, причем свечи, как я заметил, принесла Нина, я почти не видел ее, только смутный силуэт.
Опять зазвучала музыка.
Я решительно пересек комнату и, приблизившись к Нине, поклонился ее собеседнику:
- Следуя совету дамы, но не расчитывая на вашу щедрость, я не спрашиваю у вас разрешения, а ставлю вас в известность, что увожу вашу партнершу на время следующего танца.
Нина рассмеялась:
- Какая прелестная смесь изысканности и канцелярщины! Я не могу устоять против такого коктейля.
- Хоть что-то во мне вы оценили по достоинству, - сказал я, когда мы вышли на середину комнаты.
- Особенно я оценила вашу настойчивость.
- Я веду себя вполне естественно, было бы глупо отказаться от удовольствия танцевать с такой женщиной.
- Что ж, вам не откажешь в целеустремленности.
- Благодарю.
- Вы сочли это за комплимент? - она удивленно посмотрела на меня, откинув голову.
- Конечно.
- Напрасно. Хотя... каждому свое. Вы всегда такой решительный и быстрый?
- Это вы вдохновляете меня.
- Не будьте пошлым. Это не ваше амплуа.
- Простите.
- Вы меня не обидели, можете не извиняться. Время, как вы сказали, следующего танца кончилось, можете пригласить даму выпить.
- С удовольствием. Какое же по-вашему мое амплуа?
- Думаю, мы скоро это сможем выяснить.
Когда мы выпили, она предложила:
- Идемте, покурим, здесь слишком душно.
- С удовольствием.
- Вы счастливый человек - все делаете с удовольствием.
Она провела меня в какую-то маленькую комнату, где на двух, едва помещавшихся в ней кроватях были навалены пальто и шубы гостей. Нина щелкнула выключателем и под потолком замерцала слабенькая запыленная лампочка.
Я угостил Нину сигаретой.
Закурив, она освободила часть кровати, скинув на пол чье-то пальто, и села:
- Вы тоже можете присесть.
Я последовал ее примеру.
- И что? - спросила она.
- Что? - не понял я.
- Здесь нет шума, я готова дальше слушать ваши комплементы.
- Признаться я на них не мастер.
- Ну, уж? О чем же мы будем говорить, по-моему, лучше моих достоинств или вашей работы темы и не найти. Хотя, что там разговоры, существуют и более быстрые пути к цели. Вы согласны?
Внимательно глядя мне в глаза, она начала расстегивать блузку, потом встала и начала медленно раздеваться.
Я чувствовал себя совершенно по-идиотски. При других обстоятельствах, да даже не обстоятельствах, а при других оттенках ее поведения я бы прекрасно знал, как мне себя вести, а сейчас я сидел, как истукан, и с глупой улыбкой наблюдал за девушкой.
Оставив на себе только тонкое, прозрачное белье, она сделала шаг ко мне, в этот момент дотлевшая сигарета больно обожгла мне пальцы, я инстинктивно отбросил ее, и угольки пречудливым орнаментом рассыпались по чьему-то шикарному воротнику. Чертыхаясь, я бросился стряхивать их на пол, когда же я, наконец, обернулся, Нины уже не было.
Я вернулся в большую комнату, и, подойдя к столу, налил себе коньяка, думать о том, что произошло, не хотелось, тем более не хотелось разбираться в причинах произошедшего и оценивать правильность или неправильность своего поведения. Подливая себе в бокал, я незаметно, но внимательно осматривался вокруг, Нину нигде не было видно.
Наверное, она ушла, решил я.
Через некоторое время собрался уходить и я, транспорт еще не ходил, и меня прельшала прогулка пешком.
Зайдя в маленькую комнатку, чтобы отыскать свое пальто, я застал там Нину. Она сидела на кровати и курила, у ее ног стояла почти пустая бутылка коньяка и фужер.
- Ах, это вы. Это опять вы, - со вздохом сказала она, на секунду подняв голову: - Это снова вы, - она выпустила в мою сторону струйку дыма: - Всюду и всегда вы. Как вы мне все надоели, меня тошнит от вас!
- Во-первых, я зашел за своим пальто, - довольно резко ответил я, мне надоело ее поведение, к тому же я злился на себя и на нее за то, что возможно был недавно смешен: - А во-вторых, тошнит вас, наверное, с перепою.
- Что-то новенькое! - она опять подняла голову и даже попыталась встать: - Вы даже позволяете себе раздражаться на меня?
- Ничего оскорбительного я вам не сказал. По крайней мере, тон разговора задали вы.
- Да? - она потерла лоб и сморщила нос.
- Рекомендую вам выйти на воздух.
- И вы меня поведете? Вы все-таки не упускаете своей цели? - она бросила окурок в фужер и попыталась встать, я помог ей.
- Где ваше пальто или что там у вас было?
- Не почтительно, очень, очень не почтительно, - она погрозила мне пальцем: - Вот оно ваше истинное лицо!
- Да прекращайте вы.
- Вон моя шуба, - она ткнула пальцем куда-то в пол.
- Эта? - наугад спросил я, выбрав самую шикарную.
Она кивнула:
- И сапоги.
- Эти?
- Да. И попрошу вас, их застегнуть.
- Пожалуй, наклоняться вам действительно не стоит.
- И только поэтому?
Я махнул рукой, застегнул ее сапоги, накинул ей на плечи шубу и, крепко взяв за плечи, вывел на улицу.
- Простите уж, но придется вас поводить, иначе ...
- Что иначе?
- Неважно.
- Нет уж, вы договаривайте, договаривайте.
- Лучше скажите, куда идти.
- К "Шайбе".
- Вы там живете?
- Будто вы не знали, что там, рядом, есть такие шикарные домики, с такими большими квартирками, где живут такие большие дяди. А? - она остановилась и повернулась ко мне.
- Знаю. Откуда я мог знать, что вы там живете?
- Ах, вы не знаете! - она сделала вид, что удивлена, даже попыталась всплеснуть руками, но пошатнулась и чуть не упала: - Врете! Все вы одинаковые! Все подъезжаете с одним и темже! Только роли себе разные берете: кто в постель лезет, кто в высокие чувства играет. Вы вот, похоже, на высокие претендуете. Так? Так что и вы не лучше предыдущих.
- Что вы несете, извините?
- Все вы себе тепленькое местечко хотите получить! Как вы мне все противны! Физики! - она оттолкнула меня и быстро пошла прочь, иногда оступаясь, покачиваясь, но не падая...
- И что ты меня разглядываешь? - Нина отвернулась от окна и, подперев рукой подбородок, посмотрела на меня.
- Тебя это раздражает?
- Нет. Представь себе, нет. Меня это не волнует. Как это не обидно, но меня это совершенно не волнует. Меня не волнует, находишь ли ты меня постаревшей или нет, меня не волнует, что ты думаешь, глядя на меня. Слава Богу, больше меня это не волнует!
Уж что, а постаревшей ее нельзя было назвать, многие часы, потраченные на поддержание формы, не пропали даром.
- Признайся, по-настоящему тебя это никогда не волновало? - неожиданно для меня в моем голосе промелькнула грусть.
Она молчала, прикрыв глаза и слегка улыбаясь.
Я рассердился на себя за секундный всплеск сентиментальности:
- Что молчишь, Нина Дмитриевна? Ты этим молчанием хочешь выразить некую глубокую мысль или в очередной раз показать свое превосходство надо мной?
- Зря стараешься, Валентин. Зря. Тебе не удастся вывести меня.
- Олимпийское спокойствие?
- Представь себе. Видишь, как нас меняет время, мы становимся спокойнее, начинаем беречь нервы, экономить эмоции, и неожиданно оказывается, что в этом есть своя прелесть.
- Ты, как всегда, рассудительна.
- Да, хотя я не согласна с добавкой: "как всегда".
- Конечно, конечно, рассудительность и мудрость к тебе пришли с возрастом. Но мне всегда казалось, что в том, что ты называла любовью, было всеже больше рассудительности, чем эмоций, о которых ты говоришь.
- Тебе всегда казалось! - передразнила она: - Как ты можешь об этом судить, если ты меня и не любил.
- Ой, не надо опять этих разговоров. Наш опыт подсказывает, что они не укрепляют нервную систему.
- Какая забота о собственном здоровье.
- Просто я не терплю, когда ты в категоричной форме начинаешь за меня решать, что я думал, что не думал, что делал, что не делал. Твоя категоричность всегда угнетала меня, будто я плод твоей фантазии, и ты лучше меня знаешь, что у меня внутри. Ты, наверное, в детстве любила играть с пластелином, поэтому и из меня хотела лепить, что вздумается.
- Ты сам в этом виноват, ты же никогда особенно не сопротивлялся моей категоричности, мне ничего другого не оставалось, как гадать, что ты думаешь на самом деле, от тебя невозможно было добиться ничего конкретного. Ты никогда ни на что не решался. Вспомни сам. Мне все время приходилось думать за двоих, не надеясь на твою инициативу.
...Первый раз в дом директора института Дмитрия Егоровича Бережнова я попал совершенно случайно.
Как-то, той же зимой, когда я познакомился с Ниной, я помогал своему завлабу Семенову дотащить к нему домой осцилограф. Семенов частенько брал кое-что из лабораторного оборудования домой, на выходные, злые языки поговаривали, что он подрабатывает ремонтом радиоаппаратуры, но, по-моему, он был просто чокнутым на своих изобретениях и не представлял, как можно провести хотя бы день без работы.
Жил Семенов в одном из огромных желтоватых корпусов рядом с "Шайбой", возведенных когда-то для сотрудников института, и представлявших по первоначальному проекту что-то вроде муравейников слепленных из многокомнатных коммунальных квартир, но потом перепланированных и отданных городу для благоустройства крупных городских фигур. Семеновы каким-то чудом, наверное, ради отчетности и трогательной статьи в местной газете, получили вместе со своими пятью детьми квартиру в одном из этих дворцов.
Когда мы поднимались по лестнице, как не странно, но и в таких домах ломаются лифты, будто не понимают возложенной на них ответственности, Семенов указал на одну из массивных дверей с красивой медной ручкой и сказал:
- Запомни, здесь имеет счастье проживать наш дорогой и горячо любимый директор и великий учитель Бережнов. Его многочисленная семья из трех человек теснится всего в каких-то пяти комнатах.
Я хмыкнул в ответ, пытаясь по-удобнее перехватить скользкую коробку, в которую пришлось прятать прибор, чтобы не смущать зорких вахтеров у выхода из института.
Насилу отказавшись от настойчивых приглашений угоститься чайком и выслушав длительные благодарности за помощь, я наконец освободился и побежал вниз по широким пологим ступеням. Уже выходя из подъезда, я столкнулся с Ниной.
- Добрый день.
- Здравствуйте, физик. В этом доме не принято так носиться. Вы меня чуть не сбили.
- Простите. Рад вас видеть, - зачем-то сказал я, не зная, как еще отреагировать на неожиданную встречу, к тому же я действительно был рад ее видеть, потому что последнее время часто вспоминал ее, жалея, что не знаю, как ее найти.
Новогоднее ее поведение я объяснял для себя какими-то недавними и сильными переживаниями, в последствии я узнал, что был прав, хотя подробностей и не помню, и ругал себя за то, что тогда всеже обиделся на нее.
- Неужели.
- Давайте помогу, - я протянул руку и взял у нее большую спортивную сумку, которая оказалась удивительно легкой.
- Что ж, помогите, - пожала она плечами и пошла вверх по лестнице.
Остановилась она у дверей квартиры Бережнова:
- Спасибо.
- Как, и вы здесь живете?
Она с нескрываемым интересом посмотрела на меня, но мое удивление было настолько искренним и неподдельным, что не вызывало сомнений. Она вдруг громко и заразительно рассмеялась, потом успокоившись, сказала:
- Простите. Более глупой ситуации не придумаешь. Значит, вы действительно не знали, что я дочь Дмитрия Егоровича?
- Нет, - затряс я головой.
- Удивительно, тогда ночью ваше поведение... Простите, просто с некоторых пор я стала очень мнительной. Что ж, я приношу свои извинения за цирк, который устроила в Новый Год.
- Не стоит, я не обидчивый.
- Честно говоря, мне очень приятно, что я ошиблась. Знаете что, проходите-ка, я вас кофе угощу.
- Спасибо, не удобно вроде бы.
- Бросьте. Я вас приглашаю, - она распахнула дверь.
На кухне, по своим размерам напоминавшей квартиру, в которой мы жили с матерью, обставленной удобной светлой мебелью, Нина усадила меня за большой обеденный стол покрытый клетчатой скатертью, подобранной в тон занавескам на окне, поставила перед мой красивую серебрянную сахарницу, вазочку с печеньем и большую хрустальную пепельницу.
Кофе она сварила вкусный.
- Вы отлично делаете кофе.
- Должна же я хоть что-то уметь и делать сама, - она усмехнулась: - Представляю, какое я на вас произвела впечатление в прошлый раз.
- Я уже все забыл.
- Благородно. Вы откуда, здешний?
- Нет, вернее почти. Родился-то я в Большом Городе. Потом отец погиб и ...
Она была разговорчива, спокойна и доброжелательна.
Мы уже довольно долго сидели и разговаривали, когда где-то далеко хлопнула входная дверь, в коридоре послышались шаги и в кухню вошел Бережнов – высокий, седой, в больших очках и, как всегда, в безупречном костюме без единой лишней складочки и белоснежной рубашке:
- Добрый вечер.
Я встал:
- Здравствуйте.
- Привет, - сказала Нина, не поворачиваясь от плиты, на которой она в очередной раз варила кофе: - Это мой гость - Валентин. Тебя я не представляю, он тебя знает.
- Очень приятно, - Бережнов кивнул мне.
- Все, папа, официальная часть закончена, иди к себе. Мама придет из парикмахерской, накормит. Мы скоро уйдем.
Бережнов поморщился, посмотрев на спину дочери:
- Не думал, что помешаю вам.
- Ладно, папа, не заводись, просто твое присутствие будет смущать гостя.
Он слегка поклонился мне и вышел.
- Что же ты так? - спросил я: - Неудобно.
- Это тебя не касается, - в Нининых глазах опять промелькнул холодок: - Пей кофе, и пойдем, я тебя немного провожу...
Наши с Ниной отношения развивались неровно.
Бывали недели, когда мы встречались почти каждый день, иногда же не виделись очень подолгу. Так же неровно было и Нинино поведение. То она была спокойна и дружелюбна, а то на нее находило какое-то возбуждение, агрессивность, она становилась высокомерна и заносчива, создавалось впечатление, что былые подозрения вспыхивали в ней с новой силой. Она очень болезненно переносила любое напоминание об отце исходившее от кого-либо из сотрудников института в ее присутствии. С одной стороны, она любила шумные веселые компании, а с другой, видела в любом приглашении ее на вечеринку или на прогулку скрытую корысть. Такая подозрительность в сочетании с ее несдержанностью часто приводили к скандалам, либо выливались в идиотские выходки с ее стороны.
Мне было тяжело с ней, но в тоже время те часы, когда она была весела и открыта, доставляли мне истинное удовольствие, я был горд, что постепенно превращался в ее постоянного спутника, и даже в гости нас теперь начали приглашать вместе.
По всей видимости, я влюбился.
Я никогда не заговаривал с ней о своих чувствах, она никак не проявляла своих. Наши отношения скорее можно было назвать дружескими. Я мучался этим, но не проявлял никакой инициативы, боясь быть неправильно понятым, еще слишком свежи были воспоминания о нашей первой встрече, хотя с тех пор Нинина мнительность ни разу больше не распространялась на меня.
Так продолжалось до того вечера, когда я познакомил Нину с Маэстро.
Мы были у кого-то в гостях и уже почти ночью, возвращаясь домой, проходили мимо ресторана, из которого вышибала Эдик как раз в это время выпроваживал последнего посетителя.
- Маэстро еще не ушел? - спросил я.
- Здесь, - Эдик зябко повел плечами и посмотрел на темное небо, щедро посыпавшее землю крупными хлопьями мягкого снега.
- Зайдем погреться?
- Что ж, давай, - согласилась Нина: - Ты оказывается завсегдатай разных забегаловок.
- Это шикарный ресторан, ты ничего не понимаешь.
- Где уж нам, мы в столицах не учились, - Нина сегодня была в хорошем настроении, и я не хотел отпускать ее домой.
Мы прошли в зал, где уборщица уже мыла пол. Навстречу нам шел Маэстро, широко улыбаясь и потирая руки:
- Какие гости! А я уж думал, что радости сегодняшнего дня закончились. Привет, Валька. Ну-ка скорее познакомь. Давай, давай.
- Маэстро, Нина.
Нина улыбнулась, когда Маэстро, пригладив усы, бросился целовать ей руку:
- Знаете ли, не всякий день после закрытия нас посещают очаровательные дамы. Мы как-то не были готовы, поэтому простите, что не звучит туш, и нет моря цветов и толпы восторженных поклонников.
- Что ж, на первый раз прощаю.
- Кое-что конечно еще не поздно исправить.
Вскоре мы сидели за угловым столиком вокруг бутылки коньяка. Уборщица ушла, и наше уединение нарушали лишь голоса официанток, подсчитывавших выручку у стойки возле освещенного выхода на кухню.
- Значит, вы и есть Нина, - Маэстро поднял рюмку: - Много, очень много наслышан и теперь счастлив лицезреть. Предлагаю выпить за Валькино везение.
Признаться, я не помнил, чтобы когда-нибудь рассказывал ему о Нине, может быть, как-то раз сослался на нее, отказываясь от лыжной вылазки на дачу, но Маэстро не волновали такие мелочи, зато Нина мгновенно среагировала:
- Хороший тост. И как, отчеты вашего товарища соответствуют реальности или он слегка приукрасил меня? - Нина чуть отодвинулась от стола, как будто демонстрируя себя.
- Что вы! - не унимался Маэстро: - Он и сотой доли не смог бы выразить с помощью своего куцего лексикона. Он, можно сказать, онемел, поняв, какая удача выпала ему в его скучной ранее жизни.
- Что ж, теперь у вас будут более предметные беседы.
Маэстро покосился на меня, я незаметно и безнадежно махнул рукой.
Пока наливали коньяк, появилась Вера, на ее лице светилась радостная улыбка:
- Валя, приветик.
Я напрягся в ожидании, что она полезет целоваться, но она только потрепала меня по плечу и присела к столику.
Я познакомил их с Ниной.
Посидев еще немного, мы ушли, оставив Маэстро и Веру за недопитой бутылкой. Прощание было довольно прохладным, а на Верины приглашения и предложения встретиться снова, произносимые с ее обычной сияющей улыбкой, Нина едва заметно хмыкнула и, чопорно поклонившись, отвернулась.
На улицу мы вышли молча.
Нина пресекла мою попытку взять ее под руку, довольно резко оттолкнув меня, и прибавила шаг, уверенно и сердито поскрипывая снегом.
Уже когда мы почти подошли к ее дому, она вдруг заговорила:
- Что ж, значит, ты обсуждаешь меня со своими собутыльниками? - неких подобных обвинений я и ожидал: - Очень приятно, я жутко благодарна тебе за твою заботу о моей рекламе. И как, твои дружки советуют тебе продолжать приударять за мной? - она посмотрела на меня.
- Я не понимаю, на что ты обиделась. Обычный треп...
- Я не желаю становиться предметом обычного трепа! А эта - влюбленная кошечка - с каким обожанием она на тебя смотрела, только что не мурлыкала в экстазе. Поразительный успех среди ресторанных девочек, - Нина брезгливо передернула плечами.
- Брось, Нина, это же друзья детства, - попытался улыбнуться я.
- Друзья? Детства? Да ты весь расцвел, когда появилась эта пигалица, - у Нины в глазах сверкнули злые слезы.
- Что ты такая мнительная, - я сразу же понял, что говорить этого не стоило, поблагодарив Бога, что не ляпнул ничего насчет ревности, хотя это слово и мелькнуло у меня в голове.
- Мнительная? - она прищурила глаза и поджала губы: - Ты - дурак, если считаешь, что меня это все интересует! Это твои личные дела, и они меня не касаются, но в будущем прошу избавить меня от необходимости общаться с подобными ..., подобными девицами!
- Нина, успокойся, все это ерунда, - я попытался погладить ее по плечу, несмотря ни на что эта вспышка обрадовала меня.
- Не тронь меня, - стряхнула она мою руку.
Мы подошли к ее дому.
- Благодарю, что порводил. Прости, что отвлекла тебя от твоих дел.
- Нина, не сердись.
- До свиданья.
- Спокойной ночи, - вздохнул я.
Она резко отвернулась и скрылась за дверью подъезда.
Я понуро побрел прочь.
Не успел я сделать и нескольких шагов, как за спиной вновь скрипнула дверь, и послышались поспешные шаги. Я обернулся, Нина подошла слегка запыхавшись:
- Может, ты конечно и не стоишь того, но я решила напоить тебя кофе, - на ее лице не было видно и следа от недавней суровости: - Пошли, - она взяла меня под руку и потянула за собой.
Я попытался сопротивляться:
- Поздно...
- Это тебя не касается, я тебя приглашаю, или ты посмеешь мне отказать?
- Конечно, нет, - улыбнулся я, смена ее настроения, казалось, сняла с моей души тяжелый камень.
Мы поднялись пешком, хотя лифт и работал, но Нина никогда не пользовалась им. Она отперла дверь, прошла вперед и зажгла свет в прихожей. Квартира была погружена в темноту и тишину. Я помог раздеться Нине, снял свое пальто и на цыпочках пошел за ней в комнату.
- Что ты крадешься? - громко спросила Нина: - Иди нормально.
- А что никого нет? - на всякий случай шепотом спросил я.
- Все дома и, наверное, спят, но что это меняет. Ты же пришел ко мне в гости. Веди себя нормально.
Мне было не по себе от тишины вокруг и от Нининой уверенности.
В эту ночь я в первый раз остался у нее ночевать, точнее было бы сказать, что это Нина оставила меня у себя.
Но ночь не принесла особых восторгов, несмотря на то, что обставлено было это событие со всей присущей Нине шикарностью: кофе, свечи, шампанское, накрахмаленное белье, шикарная постель... Это была ночь, как, впрочем, и большинство последующих, мучительной битвы Нининого психического и эмоционального темперамента и ее физической холодности, битвы, в которой с безнадежным упрямством принимал участие и я, пока под утро, когда меня перестал вдохновлять даже Нинен горячий шепот, не понял бесполезность этой битвы и меня не одолела тяжелая тоска и непреодолимое желание плюнуть на все и уснуть.
Утром я был подавлен, измотан морально и физически.
Нина же была спокойна и весела, улыбалась, глядя на меня, с несвойственной ей ранее предупредительностью ухаживала за мной. Я не понимал ее настроения, я ожидал раздражительности и скорее обозленности, а уж никак не нежности, ее, казалось, совершенно не огорчала вынужденная капитуляция в ночной битве.
Мое плохое настроение усугубилось еще и тем, что по Нининому велению мне пришлось завтракать в кругу ее семьи, в более идиотское положение я еще не попадал, и, хотя со мной были вежливы и делали вид, что все так и должно быть, я постоянно чувствовал витавшую в воздухе вполне естественную натянутость. Интересно, думал я, были-ли уже счастливчики получавшие приглашение к завтраку? В том, что были счастливчики приглашенные в постель я не сомневался, хотя меня это неочень волновало.
После той ночи Нина изменилась.
Она, казалось, успокоилась, как будто приняла какое-то окончательное решение и согласовало его со мной. Вела она теперь себя более ровно, постоянно находясь в приподнятом настроении, назначала ежедневные встречи, при этом, не проявляя никаких сомнений в моем согласии, при каждом удобном случае приводила меня к себе домой, не упускала возможности поцеловать меня, не обращая внимания на присутствие своих родителей либо случайных прохожих на улице. В ней как будто просыпалось чувство собственника.
Изменилось и мое отношение к ней.
Нет, нельзя сказать, что я совсем охладел к ней, но стал более сдержан и рассудителен в своих чувствах, я мог теперь наблюдать за ней и самим собой как бы со стороны, любой всплеск ее эмоций и непосредственности вдруг начинал видеться мне наигранным и фальшивым, мне казалось, что она искусно плетет вокруг меня сети, все крепче привязывая к себе, не оставляя не малейшего шанса на отступление. Мне продолжали приносить радость наши дневные встречи, но каждый вечер я старался искать благовидные предлоги, чтобы уйти, сокращая до минимума количество ночей, проводимых с ней, когда же все-таки приходилось остаться, то мне стоило неимоверных усилий скрывать возникавшее вдруг во мне раздражение и делать вид, что не замечаю тщетности ее попыток зажечь, перебороть себя. Во мне начала зарождаться неуверенность в себе, некий комплекс неполноценности, который, с одной стороны, заставлял меня прилагать максимум усилий в ночных сражениях, отгоняя мысль об их бесполезности, чем еще больше, я это чувствовал, покорял Нину, а, с другой, все больше отдалял ее от меня...
- Ты не права, Нина, - покачал я головой: - По крайней мере один из наиболее серьезных шагов я сделала сам.
- Да? О чем это ты? - она удивленно подняла брови.
- Вот уж инициативу создания нашей крепкой, здоровой семьи ты у меня никак не отнимешь.
- Ты прав, ты меня тогда сразил на повал.
- Согласен, что моя инициатива в этом вопросе и привела, в конце концов, к плачевным результатам, но все же она существовала.
- Я до сих пор не пойму, что тебя на это толкнуло?
- Глубокие чувства, дорогая, только глубокие чувства.
...К тому времени, Ниниными стараниями я уже стал почти своим человеком в квартире Бережновых, и бывали даже случаи, когда попадал туда в Нинино отсутствие.
Так было и в этот раз. Мы договорились, что я зайду за ней, чтобы пойти в гости, но Нина где-то задерживалась, и мы оказались один на один с Дмитрием Егоровичем. В ожидании прихода Нины мы сидели на кухне и пили чай, сначала разговор шел о каких-то международных событиях, потом перешел на житейские проблемы, затем скатился на погоду и, наконец, увял.
Бережнов, помешивая ложечкой остывший чай, незаметно поглядывал на часы, видимо куда-то торопился, но не решался оставить меня одного, наконец, вздохнув и видимо решив, что молчание слишком затянулось, вспомнив об обязанностях хозяина дома, бодрым голосом спросил:
- Ну-с, молодой человек, каковы же ваши дальнейшие намерения и планы?
Я растерялся, ранее никогда разговор в этом доме не заходил о моей личности, и, рассудив, что вопрос не может касаться только меня одного, брякнул:
- Самые серьезные, Дмитрий Егорович. Мы с Ниной любим друг друга и...
Он даже крякнул от неожиданности, и только сейчас я понял, что вопрос, скорее всего, касался моей работы, а уж никак не его дочери, сам начать разговор о которой, я думаю, он никогда бы и не решился. Как я тогда уже понял, он безумно любил дочь, слушался ее во всем и в некотором смысле даже побаивался ее.
Повисла неловкая пауза.
Деваться было некуда, и я продолжал:
- Дмитрий Егорович, я хотел бы просить руки вашей дочери.
Получилось как-то очень напыщенно и неискренне, и я видел, что Бережнов тоже почувствовал это, мне даже стало жалко его, такой у него был растерянный и несчастный вид. Суровый директор огромного института, лишенный поддержки стен своего родного кабинета, оказался неспособным быстро среагировать на неожиданную ситуацию и сидел, молча и удивленно глядя на меня.
Я же сейчас благодарил Бога за свою непонятливость, ибо случай предоставлял мне возможность разом разрешить все сомнения и проблемы моего нынешнего положения. Либо так, либо этак, подумал я с облегчением. Я сам давал ему повод выставить меня из дома раз и навсегда и сделать это в вежливой форме ответа на мою просьбу. Но через минут его вид уже убедил меня, что ничего он не решит и что, хотя больше всего на свете он видимо боится потерять Нину, моя просьба поставила его в самое трудное положение, выхода из которого он даже и не попытается найти.
В этот момент на кухню вошла Нина:
- Привет. Все чаи гоняете? Папа тебя еще не заболтал?
Бережнов с видимым облегчением поднялся и, чмокнув Нину в лоб, чего он раньше не позволял себе в моем присутствии, он вообще любил при посторонних держать марку и не скатываться на роль добродушного, пристарелого главы семейства, сказал:
- Решайте все сами. Вы взрослые люди.
Похлопав Нину по плечу, он поспешно вышел из кухни.
- Что это с ним? - удивилась Нина: - Как это он решился признать меня взрослой? Ну-ка, признавайся, что здесь произошло?
Я встал и, готовясь к очередной вспышке надменности или подозрительности с ее стороны, признался:
- Я просил у твоего отца твоей руки.
- Великолепно! - Нина села: - Ты, наконец, решился сделать мне предложение.
Она вскочила и, обняв меня, начала целовать.
Я был поражен таким всплеском эмоций.
Вскоре после этого я познакомил Нину с матерью.
По такому случаю мама надела одно из немногих нарядных платьев, не забыв, однако, накинуть на плечи старую, заштопанную шаль. Она испекла свой фирменный пирог с брусничным вареньем.
Чаепитие прошло тихо и спокойно.
Нина маме понравилась.
Свадьба была назначена на конец осени, которая в том году ознаменовалась раннеми снегопадами, укрывшими белым ковром, еще не успевшие окончательно расстаться с листвой деревья...
- Глубокие или неглубокие, но я до сих пор тешу себя надеждой, что какие-то чувства у тебя ко мне были, тогда, во время свадьбы, - говорила это Нина, опять отвернувшись к окну, свет придорожных фонарей, проносившихся за стеклом, бросал блики на ее лицо.
Я промолчал: возражать было бы смешно и глупо, а соглашаться не имело смысла, да она, скорее всего, и не ждала никакого ответа, обращаясь больше к себе самой, чем ко мне.
- По крайней мере, ты был достаточно внимателен, и довольно снисходительно позволял любить тебя.
- Спасибо за столь лестный отзыв. Стоило прожить столько лет, чтобы узнать, что тебя любили.
- Что ж, можешь продолжать делать вид, будто ты этого не знал. Тебе так удобнее, так ради Бога.
- Что ты, что ты! Никогда в этом не сомневался, однако, странная это была любовь. Неужели любовь, в твоем понимании, выражается в постоянном стремлении унизить любимого человека?
Она резко повернулась ко мне, хотела что-то сказать, но передумала, взяла сумочку, лежавшую рядом, достала сигареты и закурила.
- Может, угостишь? - спросил я.
Она молча протянула мне пачку.
- По-моему, унижение должна была испытывать я, - наконец сказала Нина: - ведь случилось то, чего я, наверное, больше всего боялась.
- Да? - с интересом спросил я: - Что же это за ужасная вещь?
- Вещь действительно ужасная, во всяком случае, для меня. Ты очень быстро начал извлекать выгоду из нашего брака. И она заслонила для тебя все остальное.
- Ну...! - задохнулся я от возмущения, старые обиды всколыхнулась во мне с новой силой.
...Вокруг меня на работе стало что-то происходить буквально сразу же после моего сватовства. Я постоянно ощущал чьи-то взгляды, казалось, слышал шепот за спиной, как-то при встрече со мной Любовь Андреевна, секретарша Бережнова, поспешно перевернула папку, которую держала в руках, но мне показалось, что я успел заметить на обложке свою фамилию. Семенов стал со мной более сдержан, больше не просил помочь с доставкой аппаратуры, а однажды, пригласив к себе в кабинет, отгороженный от комнаты, занимаемой лабораторией, стеклянной перегородкой, не глядя на меня, сказал:
- Слушай, Валентин, я тут изучил твой отчет. Интересные у тебя результаты получились. Мне кажется, тебе надо оформить статью, да и вообще по-серьезней подумывать о научной карьере, не век же тебе в младших-то сидеть. Как ты?
- Да пока некогда, - я не был готов к такому разговору.
- Подумай, подумай.
Как-то незаметно с меня в лаборатории сняли различную повседневную работу, у меня оказалась уйма свободного времени, мне, действительно, удалось оформить и отправить статью, появилась возможность вернуться к теме, начатой еще при написании дипломной работы.
Я прекрасно отдавал себе отчет в причинах происходивших на работе перемен и не строил на этот счет никаких иллюзий, но мне не хотелось думать на эту тему, не хотелось принимать никаких решений, однажды я уже пожертвовал ради благородства своей карьерой и решиться на это второй раз мне не хватило бы сил, поэтому я продолжал делать вид, что воспринимаю все происходящее, как должное или вообще его не замечаю.
Но мое самолюбие подстегивало меня, я работал, как вол, пусть мне создали условия, но я не никому не позволю бросить мне упрек в безделье. Мои усилия не оставались бесплодными, и вскоре дали хорошие всходы в виде великолепных результатов, которые в свою очередь еще больше подхлестывали мое усердие. Я задерживался на работе до позднего вечера, забывая сходить на обед, дома по ночам, долго не мог уснуть, лежа в темноте и еще и еще раз перепроверяя в голове дневные расчеты, до мелочей продумывая планы предстоящих экспериментов. Я был одержим идеей добиться вопреки всему признания собственных заслуг.
Это было самое прекрасное время! Каждый раз, вспоминая те дни, я и по сей день испытываю какое-то радостное, лихорадочное возбуждение. Никогда еще не работал я так плодотворно и увлеченно.
Даже Семенов, который после моей свадьбы, перешел со мной на вы и начал называть меня по имени и отчеству, как-то незаметно подключился к моей работе, зараженный моей увлеченностью, и постепенно забыл о заведенных самим условностях.
Частенько по вечерам, когда за окном в кромешной тьме злобно завывала вьюга, он сидел на крутящейся табуретке, зябко кутаясь в огромный, домашней вязки свитер, тиская в ладонях стакан с горячим чаем, и уже отупело глядел на скрипящий самописец, но не уходил домой раньше меня, лишь периодически напоминая:
- Все, Валентин, пора. Голова все равно не варит. Утро вечера мудренее.
- Вы идите, я скоро.
Он вздыхал и оставался сидеть.
И вот, когда уже начинал отключаться я, он вдруг тихо, почти шепотом, говорил:
- Знаешь, у тебя, мне кажется, неверно выставлен терморежим, поэтому и кривуля нитуда идет.
И, как всегда, оказывался прав. Мы перечеркивали работу всего вечера и начинали сначала.
Домой, а жил я теперь у Бережновых, ни у кого и сомнений не возникло, что после свадьбы я должен переехать к ним, так вот, домой в те дни я приходил измотанный до предела, Нина кормила меня на кухне, не дослушивая мой рассказ о прошедшем дне, торопила:
- Пойдем, я сегодня очень устала.
Поначалу я не обращал на это внимание, но постепенно меня начало задевать такое невнимание к моим делам, при этом невнимание касалось только работы, если я рассказывал что-нибудь другое, то Нина всегда слушала с интересом, вникала, переспрашивала.
Однажды, придя домой после удачного завершения серии опытов, результаты которых, как мне казалось, должны были вывести мою работу на финишную прямую, я не выдержал и в ответ на напоминание о позднем времени возмутился:
- В чем дело? Тебя совершенно не интересует моя жизнь.
- Напротив, меня очень интересует твоя жизнь. Но неужели ты считаешь, что твоя жизнь ограничевается стенами "Шайбы"?
- Но это моя работа..., - я отодвинул тарелку и откинулся на спинку стула.
- И что? А я? Я тебя уже совсем не интересую? За последние месяцы ты ведешь себя, как одержимый. Мы с тобой никуда не ходим, нигде не бываем, я постоянно одна, - она подошла ко мне сзади, оперлась локтями на мои плечи, поцеловала в затылок: - Смотри, не стригся уже сто лет. Я скучаю без тебя, а ты приходишь, и для тебя дом, как продолжение работы, а я как послушная студентка должна вникать в непонятные мне вещи.
- Но как же иначе, это мое дело и должен довести его до конца, иначе я сам себя перестану уважать.
- Я знаю, как у тебя идут дела. Папа наводил справки, и твой начальник говорит, что через годик-полтора ты уже сможешь выйти на защиту диссертации. Я уверенна, что все будет хорошо, а иначе и быть не может, ты же у нас умница!
Я весь сжался, напоминание о папочке в сочетании с уверениями, что все будет хорошо, вывели меня из равновесия, я был уверен, что это намек на бессмысленность моих усилий, намек на то, что папочке достаточно ручкой махнуть и все будет отлично, и никому не нужны бессонные ночи и прочие муки творчества. Меня как по щеке хлестнули, мол, что ты пыжишься, что-то доказываешь, все равно от тебя ничего не зависит, все будет решаться без твоего вмешательства.
Я промолчал, ничего не ответил.
Как-то мы с Ниной договорились пойти на день рождения к ее давней подруге, мне было поручено купить цветы, а потом ждать Нину на автобусной остановке, рядом с домом именинницы, куда Нина придет прямо из бассейна.
И надо же было, чтобы именно в этот день у нас с Семеновым пошла удачная серия, первая за последний месяц. Семенов бегал вокруг стола с приборами, как мальчишка, отгоняя наших лаборанток - не дай Бог заденут какой-нибудь провод. Я лихорадочно заносил в журнал показания датчиков, которые, наконец, ожив, сыпали данные, как сумасшедшие.
И вдруг во всю эту кутерьму ворвался телефонный звонок.
Я сорвал трубку, чуть не уронив аппарат, прижал ее ухом к плечу и, продолжая писать, крикнул:
- Говорите!
- Рада узнать, что ты жив и здоров, - услышал я Нинин голос.
- Привет, - ответил я удивленно, раньше она никогда не звонила мне на работу.
- Что ж, можешь продолжать в том же духе. По всей видимости, семья для тебя уже ничего не значит. Пока.
Она бросила трубку. И только тут я вспомнил о приглашении в гости, о цветах и назначенной встрече, выругался и вернулся к работе, но сосредоточиться уже не удавалось.
Вечером Нина вернулась поздно. Она была сильно навеселе, делала вид, что не замечает меня, не реагировала даже на мои попытки заговорить и извиниться.
Утром, когда я проснулся, она уже не спала, сидела в постели, глядя на мое пробуждение восполенными глазами:
- Валя, я так больше не могу! Ты совершенно переменился, я не узнаю тебя. Неужели я уже для тебя ничего не значу?
Я обнял и поцеловал ее:
- Прости, Ниночка, прости, я просто скот. Давай сегодня куда-нибудь сходим.
Вечером мы чинно отправились в кино.
Через несколько дней, после обеденного перерыва, Семенов вернулся хмурый и задумчивый:
- Зайдите, - обратился он ко мне.
Я вошел в кабинет и закрыл дверь.
Семенов нервно прохаживался вдоль окна, явно не зная, как начать разговор. Наконец он решился:
- Вообщем так, я... я считаю, что полученных результатов вполне достаточно для оформления работы, пора подводить итог.
- Но, Николай Петрович, еще же не завершен полностью эксперимент.
- Это уже дело техники. Есть группа по схожей тематике, они доведут экспериментальную часть, вам же необходимо переходить к оформлению.
- Но...
- Все, вы свободны.
Вечером, едва дождавшись окончания семейного ужина и оказавшись вдвоем с Ниной в нашей комнате, я спросил:
- Это твоя работа?
- Что? - не поняла она.
- Это по твоему приказу папочка поговорил с Семеновым? - по смене поведения Николая Петровича я сразу понял, где он побывал во время сегодняшнего обеда.
- А что случилось?
- Ты прекрасно знаешь, что случилось! Мне велено заниматься оформлением еще недоделанной работы. За меня, видите ли, доделают.
- Ах, это, я просто вчера спросила папу, неужели для защиты диссертации необходимо гробить здоровье.
- Ах, ах, ты только спросила!
- Что ты на меня накинулся, я ничего не понимаю в ваших делах, разбирайся сам. Но я уверена, что ты слишком серьезно ко всему относишься, - она обняла меня: - Лучше поцелуй, а то пришел с работы и даже не приласкал.
Я махнул на все рукой: пусть идет, как идет, к тому же недавно тесть ездил в командировку в Москву на защиту Толстого и вернулся под впечатлением грандиозности проделанной моим приятелем работы:
- Он тебе привет передавал, - сказал тогда за обедом, устроенным в честь его возвращения (такова была традиция в семье Бережновых), Дмитрий Егорович: - Интересовался и твоими успехами. Говорит, что был когда-то твоим подопечным.
- Да, что-то в этом роде.
- Давай, давай, доганяй его. Как там дела?
- Все нормально, готовлюсь философию сдавать.
- Где сдаешь-то?
Я назвал один из учебных институтов.
- И как, двигается?
- С трудом, темный лес, никакой логики, одни цитаты.
- Ничего, все через это проходили, и ты перескочишь, - по его тону я понял, что все будет нормально, что он понял мою завуалированную просьбу.
Этой просьбы я и не стеснялся, она не касалась моей работы, ее удовлетворение лишь позволило бы мне больше времени уделить делу, так что совесть моя была чиста.
Философию я сдал без труда.
Аналогично проскочил я и остальные экзамены.
Как-то вечером, на работе мы с ним не общались, а, если и сталкивались где-нибудь в коридоре, то он чинно со мной раскланивался и быстро проходил мимо, после первой такой встречи, дома он сказал: "Ты уж прости, что я так проскочил сегодня, но давай договоримся - на работе я директор, ты сотрудник. Иначе, знаешь, сколько злых языков", так вот, как-то вечером Бережнов завел разговор о приближающейся защите:
- У тебя еще не выбран научный руководитель.
- Семенов, конечно, - не задумываясь, ответил я.
- Нет, Валентин, ты уж не обижайся, во-первых, он и юридически не имеет права, а во-вторых, Семенов - это несерьезно. Нужна фигура. Номинально, конечно. Семенов очень толковый специалист, и я понимаю, что реально он является твоим руководителем, но он не тот человек, чья фамилия должна стоять на твоем титульном листе. Ты меня понимаешь?
- Да, - вздохнув, согласился я.
- Ты не волнуйся, с Семеновым я сам поговорю, он не будет в обиде. И еще, один вопрос.
- Да?
- Я считаю, что тебе не стоит защищаться в родных стенах. Понимаешь, наше родство может быть неправильно истолковано, а я хочу сделать все так, что комар носа не подточит. Это, прежде всего надо тебе, чтобы потом какой-нибудь негодяй не мог тебя ткнуть носом. Кроме того, наше руководство бросает из стороны в сторону: то давай династии, то долой семейственность. Ты меня понимаешь?
- Конечно, но я никого не знаю в Городке, я имею в виду, в других конторах.
- Ой, прошу тебя, не называй наш институт этим модным сейчас словечком, меня от него просто коробит, есть в нем что-то недостойное.
- Хорошо.
- Не волнуйся, готовь работу, а представишь ее в Совет ..., - он назвал один из городских институтов: - Там и руководителя тебе подыщем, а с оппонентами я уже все решил. Так что готовь работу.
Дело шло к завершению работы, я уже мог чуть-чуть расслабиться. Нина уехала в саноторий, какой-то очень хороший, даже Бережнову, при всех его связях, путевка эта досталась с трудом.
- Валя, ты не сердись, что я тебя бросаю, - оправдывалась Нина, лежа рядом и прижимаясь щекой к моему плечу: - Но понимаешь, такая путевка, раз в жизни.
- Да что ты, - я уже строил планы о том, с каким удовольствием брошусь в работу, вспоминая период начала своей научной карьеры: - Поезжай, отдохни.
- Да ну, отдыхать без тебя. Я подлечусь и домой.
- Что тебе лечить-то? - искренне удивился я.
- Да там, по женской части. Не хочется без тебя уезжать. Отпуск истрачу, потом и вместе никуда не съездим.
Нина уехала, а моим мечтам о запойной работе не пришлось сбыться, вдохновение не приходило. Несколько первых дней я оставался в лаборатории по вечерам, но больше времени тратил на перекуры, чем на дело, азарт прошел, трудности уже больше не вдохновляли, и я, махнув рукой, начал по выходным ездить с Маэстро, а иногда еще и с Верой, к нему на дачу, где мы целый месяц обмывали новую Маэстровскую машину. В будние дни по вечерам я либо сидел перед телевизором, либо шел в кино, либо к матери.
Время летело незаметно.
И вдруг выяснилось, что необходимо провести дополнительную серию опытов, а большинство членов группы, занимавшихся ими, ушли в отпуск. Я в отчаянии пожаловался на судьбу Дмитрию Егоровичу. На следующий день к нам в лабораторию пришли три временных сотрудника. Семенов был недоволен, ходил вокруг них кругами, придирался к каждой мелочи, мрачно посапывал носом, со мной старался не разговаривать, от работы совсем отдалился. Мне пришлось самому вводить новичков в курс дела, забросив оформление работы.
Наконец все было готово, и я смог немного отдохнуть.
Ездить, как другим, за отзывами мне не пришлось, для этого достаточно оказалось нескольких звонков, сделанных Бережновым, и пока бумаги ходили туда-сюда, мы с Ниной наслаждались свободой.
Перед защитой Бережнов, сидя в кресле перед телевизором, инструктировал меня:
- Ты главное не волнуйся, мурыжить они тебя будут, но это уже ни на что не влияет. Работа сделана, работа серьезная, отзывы великолепные, акты все есть. Никуда они не денутся, все будет отлично. Так что пора уже думать о банкете, - засмеялся он, повернувшись ко мне: - Как там жена готовится.
- Ресторан заказала.
- Это самое главное. Пригласишь?
- Конечно.
Дома никого кроме нас не было, и Дмитрий Егорович расхрабрился:
- Давай по рюмоче опрокинем за твои успехи.
Я сходил на кухню за коньяком, бар в комнате почему-то использовался для хранения косметики, налил.
- Ну что ж, Валентин, ты оправдал мои надежды. Из тебя выйдет толк.
- Не сглазить бы.
- Ничего. Самое главное уже позади. За тебя.
- Спасибо.
Мы выпили.
- Надо уже подумывать и о продвижении, - продолжал Бережнов.
- Рановато, наверное.
- Самое время. Пойдешь на место Семенова.
- А он куда?
- Найдем что-нибудь, он у нас без степени, а времена сейчас знаешь какие: без бумажки ты козявка. Так что придется ему что-то подыскать.
- Да он многих остепененных стоит, с его-то опытом...
- Знаю, знаю, но против инструкций тоже не пойдешь. Он у нас мастер, рукодельник, так сказать, вот мы ему и найдем что-нибудь.
Я представлял, какой это будет удар для Семенова, да и для всей лаборатории, коллектив которой создавался и воспитывался им, но поделать ничего не мог, тесть был неумолим.
Защита прошла великолепно, я был в ударе. Маэстро, каким-то чудом пробравшийся без пропуска в зал, постоянно показывал мне большой палец с одного из последних рядов.
Еще прекраснее прошел банкет - как я добрался домой, не помню.
На следующий день отмечали мою защиту дома, в тесном семейном кругу, я был переполнен впечатлениям собственного успеха, много говорил, потылся вернуть постоянно уходящий в сторону разговор на тему вчерашнего события. Не смог я остановиться и когда мы с Ниной уже ушли к себе в комнату.
- Ой, Валя, хватит, я так устала со всеми этими хлопотами. Ты не представляешь, как тяжело сейчас что-нибудь достать, ничего нет, из-за каждой мелочи надо полгорода обегать. Ой, кошмар! - вздохнула она.
- Брось, Нина, все это мелочи. Попросила бы отца, он бы наверняка все устроил.
- Да ему не до этого было. Он весь в тебе, как там то, как там это, тому позвонить, с этим встретиться. Вон, он какой теперь довольный, я его давно таким не видела. Любуется тобой, как художник своей картиной.
Я плюхнулся на диван, старательно пропустив мимо ушей последние Нинины слова:
- Ух, я тоже устал. Столько нервов, все эти дурацкие вопросы, жалко, что тебя там не было, посмотрела бы, как они меня пытались замордовать.
- Ой, Валя, кончай, - у нее заело молнию на платье, и она, нервно дергая ворот, пыталась ее растегнуть: - Я за эти дни уже десятый раз слышу, как ты от них отбивался. Помог бы лучше.
Я встал и растегнул молнию:
- Тебя совсем не интересует мой успех, тебя больше волнует настроение твоего папочки, будто это он защищался.
- А разве не так? Еще не известно, чтобы ты без него делал, просиживал бы сутками на работе, как холостяк какой-нибудь.
- Может быть, по-твоему, это только его заслуга?! - теперь уж я завелся с полоборота.
- Успокойся, я действительно очень устала.
- Ах, ты устала! И поэтому ты можешь оскорблять меня, портить мне мой праздник. Что же это за жена, которая не верит в силы собственного мужа! - чувствуя, что могу наговорить, черт знает что, я выскочил из комнаты, оделся и вышел на улицу.
В эту ночь я не пришел ночевать.
Утром Нина меня встретила со слезами на глазах:
- Слава Богу, я уже что только не передумала! - она бросилась мне на шею: - Прости меня дуру такую! Прости!
С тех пор она никогда не упомянала об участии отца в моей научной карьере.
Через несколько месяцев Бережнов подписал приказ о моем назначении на должность заведующего лабораторией, за неделю до этого Семенов был переведен в другой отдел на ведущего инженера.
Почти сразу же после моего назначения несколько сотрудников лаборатории уволились по собственному желанию, а я занялся подбором собственных кадров.
Тогда же Бережнов назначил меня ответственным за выпуск институтского сборника статей, выходившего раз в полгода. Поначалу я был недоволен, зачем мне нужна эта дополнительная общественная нагрузка, но вскоре оценил прелесть этого назначения. Моя работа по выпуску сборника сводилась к тому, что я должен был собрать статьи желающих напечататься, подготовить их для передачи в типографию, написать коротенькое обобщающее вступление, что-нибудь о важности науки для решения стоящих перед обществом задач, и передать все материалы сначала машинисткам, а потом и в типографию. Вроде бы ерунда, но за то выходили все сборники под моей общей редакцией, и список моих научных трудов разрастался.
Через пару лет я уже дорос до заместителя заведующего отделом...
Переборов вспышку возмущения и слегка успокоился.
- Надо же, как тебя задевают столь очевидные вещи, - покачала головой Нина: - Не переживай так бурно.
- Ты умеешь с достойным тактом бить по больным местам.
- Ах, ах! Твое самолюбие не дремлет даже с похмелья.
- Причем здесь мое самолюбие? Ты всю нашу совместную жизнь пыталась лишить меня собственного я. Ты вспомни, я хоть раз просил тебя или твоего папочку о чем-нибудь. Нет, это вы пытались превратить меня в иждивенца, чтобы повязать по рукам и ногам. Я согласен, может быть вы, в частности ты, делала это не осознанно, из благих побуждений, но что должен был чувствовать при этом я, ты не думала?
- Прости, но ты со спокойной душой принимал все это и не задумывался. Вспомни, как ты воспринимал продвижение твоего этого школьного приятеля, Толстого что ли. Ты весь кипел от возмущения, узнавая про его взлет.
- Какое это имеет отношение к нам? Это наше старое соперничество, еще со школы. При чем здесь вообще Толстый?
- Очень даже причем. Ты был достаточно умен, чтобы в прямую не просить о чем-то, твое самолюбие никогда бы тебе этого не позволило. Однако намек на то, что твой школьный подопечный уже заведует отделом, да еще в столице, а ты здесь в провинции сидишь непонятый и неоцененный, был весьма прозрачен.
- Ну, знаешь! Так извращенно понимать чужие слова. Так можно все что угодно перевернуть, - я махнул рукой.
Она с улыбкой смотрела на меня:
- Какое оскорбленное чувство собственного достоинства. Ты великолепен.
- Бессмысленный разговор. Мы никогда не придем ни к чему, - я потянулся через столик и вытащил еще одну сигарету из ее пачки.
- Разговор-то может и бессмысленный, особенно теперь, когда ты добился, чего хотел. Насколько я знаю, ты перебираешься в Город не на пустое место.
- И конечно, по твоему убеждению, в этом заслуга лишь твоей семьи?
- Я этого не говорила.
- Но думала.
- Оставь мои мысли в покое, - сказала она это спокойно, без раздражения, но настойчиво.
- Ты видимо ждешь благодарности за то, что вывела меня в люди, дала, так сказать, путевку в жизнь. А я неблагодарная свинья сижу и молчу, а не ношу тебя на руках, не топлю в море цветов, не поливаю все вокруг шампанским.
Чуть склонив голову на бок, она внимательно наблюдала за мной, нервно постукивая ногтями по грязной скатерти.
Ее молчание, как всегда, выводило меня из себя:
- Благодарности, за то, что вы лишили меня возможности получать удовлетворение от работы! Я не мог с тобой поделиться даже своими успехами, на все был ответ: не волнуйся, папа поможет. Моих успехов не существовало, ты видела в них лишь результаты интгрижек твоего папочки, ты не верила в меня. «Мы опять сегодня опаздали в гости!» - передразнил я ее: - «Милый брось свои книжки, пошли в постельку, уже поздно.» А что твоя постель...
Видимо на моем лице было написано больше, чем я успел сказать.
На ее щеках вспыхнули красные пятна, на глаза навернулись слезы, я не ожидал этого и понял, что зарвался.
- Ты мерзок! - дрожащим голосом сказала она.
- Ладно, прости, - успокоился я: - Ты сама меня вывела.
- Как ты мерзок! Думаешь, я не знаю, что ты бегал к этой своей девке. Какой великолепный ты был сначала, а постепенно, я же видела, что каждый вечер ты шел, как на Голгоффу, ты как будто отрабатывал какую-то трудовую повинность. Ты быстренько нашел утешение у этой певички!
Я был уверен, что Нина ничего не может знать, она могла догадываться, но знать наверняка ничего не могла.
- Что ты чушь несешь, - как можно более искренне удивился я: - Какая певичка?
- Не ври! Теперь-то уж что! Я стерпела тогда, наверное, и сейчас уж как-нибудь. Только не ври больше. К чему? Я знаю, что это началось еще до свадьбы, а потом после защиты. Наш Городок слишком мал, чтобы что-то скрыть.
Я чувствовал себя совершенно по идиотски, все эти годы я был уверен, что моя связь с Верой является полнейшей тайной, а теперь... Мне стало мерзко, но не от сознания вины, а от того, что я представил, как смешны были мои объяснения об опозданиях, если учесть, что Нина все знала, как я должен был глупо выглядеть в ее глазах.
Нина плакала, тихо, без всхлипов, просто слезы струйками сбегали по ее щекам.
...Все началось с того, что я, как и полагается, решил перед свадьбой устроить мальчишник, решил я это конечно не сам, а под давлением Маэстро и еще нескольких старых приятелей.
- Собираемся в нашем кабаке, - предложил Маэстро: - В четверг, как раз санитарный день, клиентов не будет. Все будет хокей!
Больше всего я опасался неприятного разговора на эту тему с Ниной, но она удивительно просто согласилась: раз полагается, значит надо.
- Смотри, не упейся там, - смеясь, предупредила она.
Народу собралось человек пятнадцать, были приглашенные и с работы, но Семенов, которого я приглашал несколько раз и который обещал постараться, не пришел, сказав потом, что не с кем было оставить младшего.
Застолье получилось бурное и шумное, но настоящего мальчишника не получилось, потому что, естественно, пришла Вера. Поначалу она была грустная, но постепенно развеселилась, затеяла танцы и плясала от души со всеми гостями подряд.
После ресторана веселой толпой вывалились на улицу и как дети, радуясь первому снегу, затеяли игру в снежки. Под шумок Вера утащила меня провожать ее, сказав, что очень устала, Маэстро в это время сдавал ресторан ночному сторожу и ставил двери на сигнализацию.
Тогда еще Вера жила все в том же доме, возле которого когда-то давно мне разбили нос, и у которого я тогда выслеживал своего обидчика.
- Ну, вот ты и остепенишься теперь, - говорила Вера, когда мы стояли около ее подъезда: - Небось совсем нас забудешь, вон какую жену себе отхватил!
- Да ладно тебе, - лениво отмахнулся я, неуверенно опираясь о стену дома.
- Пойдем, чайком угощу, а то совсем пьяный. Мама уже все равно спит.
- Нет. Пора мне.
- Давай хоть поцелую тебя, пока ты еще не женатый, - она шагнула ко мне, обняла и крепко поцеловала в губы, потом еще раз, ее руки забрались ко мне под пальто, начали растегивать рубашку, ладони были горячие, пальцы дрожали: - Идем ко мне! Идем! - шептала Вера, пятясь к двери и увлекая меня за собой.
- А как же Маэстро? - сопротивлялся я.
- Наплевать! Хочу, чтобы ты пошел ко мне! Идем!
- Вера не надо!
За моей спиной хлопнула дверь подъезда. Продолжая одной рукой обнимать меня, второй Вера открыла дверь, прижала палец к губам и, не раздеваясь в темноте, провела меня в свою комнату, также, не зажигая свет, начала раздевать меня.
От той ночи у меня остались очень смутные воспоминания.
Утром сквозь сон я слышал, как Вера разговаривала с мамой на кухне, потом хлопнула входная дверь. Через несколько минут в комнату вошла Вера, скинув халат, она забралась под одеяло и обняла меня, при этом нещадно тормоша:
- Кончай спать, соня, ты что сюда спать пришел? А? Просыпайся, у нас еще есть время. Ну же, просыпайся!
Задребезжал звонок.
- Тьфу ты! - Вера вскочила и начала одевать халат: - Мама, как всегда, что-то забыла.
Она выскочила из комнаты, в прихожей послышались голоса, дверь в комнату открылась.
- Куда же ты вчера убежала, я... - Маэстро замолчал, увидев меня.
Я пытался натянуть одеяло к подбородку, но ноги запутались в пододеяльнике, и мои усилия ни к чему не приводили, тело покрылось испариной. Поглядев с минуту, как я беспомощно барахтаюсь на постели, Маэстро вышел из комнаты, оставив дверь открытой.
- А твое какое дело? - услышал я из кухни Верин голос: - Что за трагедия?
Я вскочил, путаясь в рукавах, оделся и вышел на кухню.
Веры не было. Маэстро в пальто и шапке угрюмо сидел за столом, навалившись на него локтями, его пышные усы намокли от стаявшего снега и теперь беспомощно свисали по подбородку. Он не сводил с меня затравленного взгляда.
Я молча сел напротив.
Маэстро опустил голову, и мне показалось, что я услышал всхлип. Не поднимая головы, он привычным движением взял из сушилки возле раковины две чашки, поставил одну перед собой, другую пододвинул мне, из внутреннего кармана пальто вытащил початую бутылку водки, щедро плеснул себе в чашку, затем подумав поставил бутылку передо мной, выпил и только после этого опять поднял на меня глаза, наполненные нескрываемой тоской и жалостью:
- Что ж ты, Валька?
Мне стало тошно, я быстро налил себе и выпил.
Затем я еще раз налил ему и себе и будто извиняясь прикаснулся своей чашкой к его, он тяжело вздохнул и, обхватив чашку ладонями, придвинул ее к себе, будто защищая ее от меня, наконец посомневавшись выпил, достал жеванную пачку сигарет, закурил, бросил пачку мне через стол, я взял высыпавшуюся сигарету, он перебросил мне коробок, я прикурил.
Вошла, успевшая переодеться и причесаться, Вера и молча встала, прислонившись к холодильнику и сложив руки на груди.
Маэстро повернулся всем телом и посмотрел на Веру, в глазах его блеснули слезы, он собирался что-то сказать, но Вера опередила его:
- Вот что, давайте-ка оба проваливайте отсюда!
Маэстро замер с открытым ртом и с надеждой покосился на меня. Я с облегчением поднялся, зашел в комнату, подхватил пальто и заспешил к выходу.
- И ты тоже давай дуй! - услышал я Верин голос.
Пока я натягивал пальто, появился Маэстро, и мы вместе вышли из квартиры, Вера так и не появилась.
- Ну, ... - начал было я, но Маэстро махнул рукой и отвернувшись заспешил прочь, скользя своими изящными концертными туфлями по утромбованному снегу тротуара.
Кляня все на свете, особенно Верку и свою пьяную дурь я поплелся к автобусной остановке.
Появился Маэстро через день.
Он поджидал меня в конце рабочего дня у выхода из "Шайбы".
- Валька, привет! - издалека еще начал он махать мне рукой и улыбаться.
- Ты что это здесь? - удивился я.
- Пришел извиняться.
- Что!?
- Ты уж не бери в голову, я-то тогда, черт знает что, подумал. Прямо Отелло бледнолицый. Мне потом уже Вера все объяснила.
- Что она тебе объяснила? - ничего не понимал я.
- Объяснила, что ты пошел ее проводить, было поздно, вот она тебе и предложила переночевать. Ох, и ругала она меня. Идиот, говорит, зашел бы к матери в комнату, увидел бы раскладушку, на которой я спала. А я-то, действительно идиот, что подумал, смех один. Ты уж Валька извини, - он хлопнул меня по плечу: - Ну, бывает, грешен. Пойдем, пивка дерним.
За соседним магазином, возле замызганного киоска мы выпили по кружке подогретого разбавленного пива.
- Все побежал, муза ждать не любит, - заспешил Маэстро: - Все мир?
- Мелочи жизни.
- Молодец. Ну, пока, - он еще раз хлопнул меня по плечу и убежал.
Я с сожалением посмотрел ему вслед.
После этого случая я тщательно избегал встреч с Верой.
Мельком виделся с ней несколько раз на улице и в ответ на ее настойчивые приглашения ссылался на постоянную занятость, необходимость куда-то срочно ехать или какие-нибудь домашние дела, последнее было наиболее эффективно, потому что, как мне казалось, к вопросам семейной жизни Вера относилась с неким благоговейным почетанием.
Так прошло несколько лет.
Затем была встреча в ресторане, на дне рождения Маэстро, накануне моей защиты, когда Вера приглашала посмотреть свою новую квартиру. Вернувшись тогда домой, я обнаружил в кармане пиджака записку, написанную Вериным округлым детским почерком:
«Это мой новый адрес и телефон. Вдруг они тебе пригодятся, я все же надеюсь.»
Повертев записку с адресом в руках, я уже собирался ее выбросить, от греха подальше, но потом зачем-то сунул в записную книжку, тут же забыв про нее.
Вспомнил я о записке, когда через пару дней после защиты поскандалил с Ниной и распыленый выскочил на морозный воздух слегка остыть. Вытащив из кармана записную книжку и отыскав листок с адресом, я со злорадством посмотрел на освещенные окна квартиры Бережновых, которая вот уже несколько лет считалась и моим домом, помахал рукой задернутым шторам и поспешил прочь. Шел уверенно, зная, что Маэстро на несколько дней уехал из Городка.
Вера была дома.
Она радостно захлопала в ладоши, увидев меня на пороге, втащила меня в прихожую и бросилась на шею:
- Молодчага, что пришел! Я тебя поздравляю, теперь ты настоящий ученый! Я уже все знаю! Раздевайся скорее. Я как чувствовала, что придешь, подарок тебе купила. Ну же проходи быстрее.
Вера провела меня в комнату, которая хранила еще в себе аромат недавнего ремонта и новой мебели.
- Видишь, я теперь настояшая хозяйка.
- Поздравляю. Невеста с приданным.
Она сморщила носик и засмеялась:
- Старая дева с приданным. Садись, что ты встал.
Я сел в одно из глубоких мягких кресел возле высокого журнального столика. Вера тем временем порылась в шкафу и вытащила оттуда большой шикарный портфель:
- Это тебе, - как-то смущенно сказала она.
- Спасибо, - я встал, взяв портфель, помахал им, делая вид, что иду.
- Ты с ним похож на настоящего министра, - засмеялась Вера: - Только живота не хватает.
- Это дело наживное.
- Ой, надо же тебя покормить и попоить! - всплеснула она руками: - Праздник как ни как.
- Можно и попоить, - выпить после домашних передряг было бы неплохо.
Вера убежала на кухню. Вскоре столик перед моим креслом наполнился тарелками с ресторанными закусками, поглядев на которые, я усомнился в Вериных способностях самой приготовить хотя бы яичницу, из серванта она достала открытую бутылку коньяка с ресторанным штампом на этикетке.
Я наполнил рюмки.
- За тебя! - сказала Вера, она сидела в кресле напротив меня, одной рукой поднимая рюмку, а другой, придерживая распахивавшийся на груди потертый домашний халатик.
Мы выпили, и я сразу же налил еще, закуска меня не вдохновляла, такой уж у нее был замученный и замерзший вид.
- Расскажи, как у тебя там все было? - попросила Вера.
Я начал рассказыввть, постоянно подливая в рюмки коньяк. Я с наслождением в который уже раз переживал триумф своей защиты, меня так и распирала гордость.
Поначалу я пытался объяснять непонятные Вере нюансы, но постепенно, хмелея и увлекаясь, уже забыл о ней.
Вскоре ей стало скучно, она пересела на подлокотник моего кресла, начала меня обнимать, попыталась поцеловать, я был оскорблен таким невниманием, ведь именно в этот момент я рассказывал о том, как ловко положил на лопатки какого-то профессора, особенно наседавшего на меня с вопросами.
Вера повторила свою попытку.
- Тебе что не интересно? - возмутился я, отстраняясь от нее.
- Очень интересно, - она, прикрыв глаза, тянулась губами к моему лицу: - Очень. Потом еще порассказываешь. Ты такой важный, а, по-моему, и не изменился, для меня все такой же, как в детстве был, - она улыбнулась, не открывая глаз и продолжая тянуться ко мне.
Я заметил, какие желтые у нее зубы, и мне стало не по себе, кроме того, мне сейчас требовалось, чтобы мной восхищались, чтобы со мной постоянно обсуждали мой успех, еще и еще раз переживая недавнее событие.
Я резко встал, Вера покачнулась и чуть не упала в кресло.
- Ты что? - удивленно посмотрела она на меня снизу вверх.
- Ничего. Тебе только одного и надо, - во мне закипала злоба: - Что тебе не терпится?
- Валя, зачем ты меня обижаешь?
- Прости, но можно же просто посидеть, поговорить.
- Ты так редко заходишь, - обиженно протянула она: - Мог бы хоть иногда, хоть в ресторан заходить. Я так соскучилась! Какой ты бездушный.
- Ну, знаешь! - на меня вдруг что-то нашло, мне захотелось оскорбить, унизить ее, как недавно дома я был унижен сам, а ее хныканье только распыляло меня: - Зачем ты тогда соврала Маэстро? А? Испугалась потерять это сокровище?
Она смотрела на меня широко открытыми от удивления глазами, умоляющи прижав к груди руки.
- Конечно, жалко упустить такой лакомый кусочек: квартира, заграница, гастроли, не выходя на сцену! А сама с каждым встречным готова ему рога наставить. Еще меня в это втягиваешь, не думала, что мы с ним все-таки друзья!
Она хотела что-то возразить, но я решительным шагом вышел в прихожую, схватил пальто и выскочил на лестницу.
На душе было мерзко. Не то чтобы меня мучала совесть, из-за того, что я обидил Веру, а просто, потому что не удалось развеяться, забыть о домашних передрягах, а ведь именно с надеждой на это шел я в тот вечер к Вере.
Выйдя на тускло освещенный проспект, я в задумчивости остановился, домой не хотелось, в этом не было сомнений, но что же делать. В это время к остановке рядом со мной подъехал автобус, гостеприимно пахнув паром из открывшихся дверей, моргая светом из заиндивевших окон, и я, больше не сомневаясь, вскочил в него.
Через десять минут я уже был на вокзале, возле нескольких такси дымивших прогреваемыми моторами. У первого же водителя я купил бутылку портвейна и пошел на вокзал, в круглосуточный буфет.
Когда я уже допивал вино, мне вдруг стало ужасно жалко и себя, и Веру и Маэстро, на душе начали скрести кошки, захотелось плакать, как в детстве, я понял, что здорово напился. Отдав пустую бутылку бабульке в старом ватнике с кошолкой в руках, которая уже давно караулила свою добычу, я вышел на привокзальную площадь, сел в такси и назвал Верин адрес.
Она была все в том же халате, глаза воспаленные, на щеках следы слез. Увидев меня, она вздохнула и улыбнулась.
- Вера, ты прости... - неуверенно начал я.
- Да что там, - махнула она рукой: - Проходи, - и пошла в ванну.
На столе все также стояла посуда и закуски, на неразложенном диване лежала подушка со следами туши и сырым пятном посередине.
Мне снова захотелось уйти, но вместо этого я, скинув пиджак, сел в кресло.
С тех пор наши встречи стали более или менее регулярными...
- Скольких сил стоило мне сдерживаться, - Нина достала платок и вытерла глаза, размазав тушь: - И я бы терпела, но ты менялся прямо на глазах. Ты, уже почти не скрывая, оттягивал по вечерам время в ожидании, что я усну. И я делала вид, что засыпаю, тогда ты ложился и начинал храпеть, а я так и не спала до утра. Это становилось невыносимо, но я не хотела ничего говорить. Пойми ты, я не хотела тебя терять! - она снова уткнулась в платок.
Я подавлено молчал.
- Да, я вот такая ограниченная, да я может быть ненастоящая женщина, и даже детей у меня никогда не будет! Хотя это-то тебя, скорее всего, устраивало - никаких забот. Но я любила тебя. Разве ты когда-нибудь чувствовал мою ограниченность, я делала все, чтобы тебе было хорошо! - она тяжело вздохнула и высморкалась.
- Когда я уже поняла, что нечего больше спасать, я решила порвать раз и навсегда, - помолчав минуту, продолжала она: - Ты бы никогда на это не решился, тебя все устраивало, все опять легло на меня. Скольких лет жизни мне стоил этот развод, а потом... Да что тебе говорить! Слава Богу, время лечит, как говорится. Все прошло, и я успокоилась, видишь, могу об этом говорить, да еще и ни с кем-нибудь, а с тобой.
Она замолчала, убрала платок и закурила.
Я смущенно пригладил волосы.
- Что молчишь? - спросила Нина.
- Что же тут говорить. Чтобы я не сказал, будет выглядеть глупо.
- Да, я забыла, что для тебя самое страшное - это выглядеть глупо или смешно. Так?
- Тебе виднее.
- Что ж, значит так. Единственная радость, что, может быть, мы больше не встретимся.
- Как знать. Сегодняшняя встреча тоже не была запланирована.
- Не знаю. Перед отъездом мне что-то все время не давало покоя, какое-то предчувствие, все что-то угнетало. Оказывается вот что, а я не могла понять. Ты-то как? Не женился еще?
- А ты что замуж вышла? - удивленно спросил я.
- Нет, - засмеялась она: - Мне вполне и одного раза хватило. А что ты так испугался?
- Ничего. Давай поговорим о чем-нибудь более нейтральном. Как твой отец?
- Ты считаешь, эту тему достаточно нейтральной? - возмутилась Нина.
- Просто хотел узнать, как он себя чувствует?
- Хорошо. Пенсионер, мучается бездельем, пасьянсы даже научился раскладывать. Раньше-то карты и видеть не мог. Хорошо еще в домино не играет.
- Отдых еще никому не вредил.
- По-твоему, мы должны быть тебе еще и благодарны?
- За что?
- Не скромничай, - поморщилась Нина: - Отца ушли тогда не без твоей помощи.
- Ты что! - я удивленно поднял брови.
- А не ты ли промолчал сначала про ошибку машинистки.
- Да я и не сразу сообразил, потом уже, когда черновики поднял, тогда сообразил, что к чему. Так что ты напрасно меня оговариваешь.
- Что ж, замнем для ясности, - вздохнула Нина.
...История эта произошла уже после нашего развода, когда я начал подумывать о переводе в Город.
К тому времени у меня уже у самого появились некоторые связи в научно-административном мире и даже в нашем министерстве, в основном это были бывшие сокурсники или их друзья, с которыми они меня знакомили.
Во время какой-то из командировок в Москву, я встретил одного из старых приятелей в столовой главка. Поговорили о том, о сем, вспомнили студентческие годы, потом он спросил:
- Что дальше-то думаешь? Так и будешь в глуши сидеть?
- Да нет, пытаюсь в Город перебраться.
- И как?
- Пока не получается. Предложения не очень интересные, да и из моей конторы не особенно отпускают.
- Кто держит-то?
- Тесть бывший.
- Так я и думал.
- Говорит, мы не так богаты, чтобы научными кадрами разбрасываться, расти здесь.
- А сам расти не дает?
- Нет, почему же? Вполне нормально двигает, я думал хуже будет после развода, а он ничего. Нормальный вообщем-то мужик.
- Не только тебе он мешает, - подумав и оценивающе посмотрев на меня, сказал мой собеседник: - Есть тут желание свалить его, что-то он там большую независимость развел, вообразил себя царьком провинциальным.
- А в чем проблемы? Он же уже возрастом-то пенсионер.
- Так-то оно так, да крепко сидит, хотя и начинает покачиваться. Ты бы его качнул там, изнутри, всего-то чуть-чуть надо, зацепочку какую-нибудь, а мы уж тут додавим.
- Что же я могу-то?
- А ты подумай, этим и свои все проблемы решишь.
Я конечно особенно серьезно не воспринял предложение, но иногда вспоминал о нем, а тут вдруг подвернулся отличный случай.
Однажды ко мне в кабинет зашел Толстый, я настолько не ожидал его увидеть, что в первый момент даже не узнал.
- Ну, Валька, ты уже и кабинетом обзавелся! Молодец!
- Мне, кажется, ты тоже не на улице работаешь.
Выяснилось, что Толстый приезжал в командировку в наш институт, дела уже все сделал, но Бережнова, с которым хотел повидаться, не дождался, тот был в отпуске и должен был вернуться только через пару дней. Поэтому Толстый попросил меня передать Дмитрию Егоровичу машинописный текст своей новой статьи с авторским автографом, я знал, что у тестя хранятся экземпляры всех трудов Толстого.
- Ты передай извинения, что машинописный, журнал в конце месяца выйдет, не успел его привезти.
- Ерунда. Переживет.
Поговорив еще некоторое время, я выпровадил гостя и прочел статью. В ней был изложен совершенно новый подход к решению одной из теоретических задач, которой когда-то занимался и я. Пока я еще читал, я уже придумал, как мне воспользоваться подвернувшимся случаем, оставалось найти только исполнителя, а это был вопрос не простой, уж больно шекотливое было дело.
Свой выбор я остановил на Павле Никольском.
Он когда-то после института пришел в лабораторию, которой я в то время руководил, специалист он оказался так себе, но что-то делать пытался и я взялся руководить его работой. К несчастью готовность его работы для подачи в Совет совпала по времени с моим разводом. Я, конечно, понимал, что работа ничего особенного из себя не представляет, но, как говорится, защищались и худшие варианты, однако от судьбы не уйдешь, и роль ее в этом случае сыграл Бережнов, отказавшись принимать диссертацию. Сделал он это в сердцах, в обиде на меня, потом, видимо, пожалел парня и, чтобы загладить конфликт, взялся сам за руководство. Но Никольский сломался, загулял, махнул на все рукой и теперь ходил уже под угрозой увольнения, хотя и числился в директорских учениках.
Я пригласил его к себе. Решил поговорить по душам. Разговор получился, потому что Никольский считал меня товарищем по несчастью, тоже страдающим от несправедливости начальства, с чего он это взял я не знал, но разубеждать не стал.
- Уйду я, - говорил Павел, развалившись в кресле напротив моего стола: - Надоело все, местечко уже подыскал.
- Где, если не секрет?
- Какие секреты. Корешок берет в ателье по ремонту телевизоров. Бабки бешенные, тебе и не снились такие. Так что через недельку стукну заявленицем, и поминайте, как звали.
- Поздравляю.
- А, что там. Столько лет здесь потерял. В гробу я видал науку за такую зарплату.
- Слушай, Пашка, хочешь на прощанье дверью садануть, как следует, чтобы помнили? Заодно и мне поможешь.
- Давай. Мне-то что?
Идея была простая: надо было подсунуть Бережнову статью Толстого, так, чтобы он поставил на ней свою фамилию и успел опубликовать в нашем сборнике, который я как раз сейчас готовил к изданию. Лучшей кандидатуры на это дело, чем Никольский, трудно было придумать, он, как ученик, приносит Бережнову готовую статью и просит разрешения поставить дорогого учителя в список авторов, во-первых, чтобы иметь совместные печатные труды, а, во-вторых, чтобы ее точно приняли в сборник.
- Главное смотри, чтобы он ни слова в ней не исправил, - инструктировал я: - Перепиши ее от руки, только ничего не напутай, да сам разберись, что тут к чему.
- Что ты меня за дурака держишь? Все будет в порядке, - усмехнулся Павел.
Дело прошло, как по маслу, Бережнов поздравил Никольского с успехом, он видимо внимательно в статье и не разбирался, иначе бы ни за что не поверил бы, что Пашка способен на такие результаты. Фамилию свою вписать позволил.
Дальше было дело техники. Статью отпечатали в двух экземплярах: один с фамилиями обоих "авторов", для архива, второй только с фамилией Дмитрия Егоровича, для машинисток, готовящих статьи в типографском формате, этот экземпляр я потом уничтожил.
И вышла статейка товарища Бережнова в нашем сборнике через месяц после того, как оригинал ее появился в столичном журнале совсем с другой фамилией автора, и поползли по институту нелицеприятные слухи, а счастливый Никольский к тому времени уже несколько недель зашибал деньгу в своем ателье.
Этого маленького недоразумения, потом выяснилось, что это была ошибка машинистки, забывшей впечатать в список авторов фамилию Пашки, который видимо и раздобыл где-то статью, но это уже было потом, а тогда недоразумения оказалось достаточно, чтобы кто-то наверху подписал приказ, и чтобы мой бывший тесть сменил свой кабинет на уютную комнату и начал раскладывать пасьянсы.
Через полгода пришло время и мне перебираться на новое место...
- Молодые люди, скоро приедем, закрываться нам надо, - подошла к нам официантка.
- Что ж, пойдем, - Нина убрала сигареты в сумочку и поднялась.
- Пойдем, - вздохнул я.
Я проводил ее до купе:
- Если это тебя не шокирует, то я хотел бы предложить проводить тебя до такси или метро.
- Пожалуй, лучше до такси.
Я пошел к себе.
За окнами вагона уже проплывали огни Большого Города, поезд сбавил скорость, и машины, двигавшиеся по улице параллельной полотну, легко обгоняли нас.
Вот, наконец, и вокзал, я собрался, попращался с попутчиками и первым поспешил к выходу. К Ниному вагону я подбежал как раз тогда, когда она вышла на перрон. Я взял ее маленький чемоданчик. Мы молча вышли к стоянке такси, которая находилась между зданием вокзала и входом в метро, на небольшой, почти неосвещенной площади, и пристроились в конец очереди.
- Ты уж не поминай лихом, - сказал я.
- Не надо, - Нина недовольно посмотрела на меня: - Будь уж самим собой, что тебе до моих воспоминаний?
- Ну, все же...
- Я же сказала, не надо.
Говорить было не о чем, и я уже пожалел, что вызвался провожать ее, начинали мерзнуть ноги.
Наконец подошла ее очередь, уже открыв дверцу, она повернулась ко мне:
- Все, Валентин, прощай, дай тебе Бог...
Она захлопнула дверцу, взревел мотор, колеса проскользнув по накатанному снегу, сдвинулись с места, и машина уехала.
Поежившись, я побежал в метро.