Конечно, можно много говорить о том, что если бы я не остановился и не подобрал голосующую туристочку, то не попал бы в аварию и остался жив. Эта минутная задержка привела бы к тому, что самка оленя успела бы перейти через дорогу, а двое меленьких оленят к тому времени уже мирно пощипывали бы траву метрах в пятидесяти от невысокого обрыва за поворотом. Но тут все совпало: наступал прозрачный северный вечер, было прохладно, до ближайшего поворота, а значит, и до жилья, навигатор показывал восемнадцать километров, и я остановился и подобрал ее.
Судя по произношению, она была американкой, но это, впрочем, я бы смог определить и так, по странной манере одеваться, напяливая на верхнюю часть тела кучу одежек с капюшонами, на низ надевая обтягивающие окорока лосины, при этом оставляя оголенную часть белой кожи над легкомысленными кедами на щиколотках.
Я помог ей бросить рюкзак на заднее сидение внедорожника – багажник был забит коробками с фейерверками, и мы медленно тронулись навстречу моей гибели.
– Как вас зовут? – спросила она. – Меня – Линда.
– Привет, Линда! Меня зовут Сергей.
– Из России?
– Нет, Украины.
– О-о-о, – протянула она, и по ее голосу я понял, что она понятия не имеет, где находится «украина».
– А вы откуда?
– Я из Канады.
На этом мы замолчали. Справа открывался великолепный вид на океан. Впереди заходило Солнце, освещая островки лишайников и мха на каменистой почве; от его теплого света, зеленые лишайники казались еще более зелеными, а красные приобретали темно-бордовый оттенок. Черная лента дороги изгибалась, повторяя рисунок обрывистого берега, за которым далеко-далеко тянулся океан. Серый, с хмурыми бровями пены на волнах. До того, как подобрать попутчицу, окно с правой стороны я держал открытым, чтобы слышать шум прибоя. Я протянул руку к панели, чтобы закрыть окно, но девушка попросила: «Оставьте!» – и мы прислушивались к шепоту колес и раскатам прибоя уже вдвоем.
Наверное, эти звуки, а еще солнце, которое светило мне прямо в глаза, под козырек опущенного щитка, отвлекли меня от дороги, и я заметил олениху слишком поздно. Я вильнул рулем вправо, но там оказалась пара оленят. Я крутанул руль еще сильнее, внедорожник слетел с дороги и пошел юзом, затем ударился левым бортом о валун, и, практически потеряв скорость, упал с трехметрового обрыва на крупную прибрежную гальку.
Что-то сильно рвануло меня снизу, острая боль пронзила меня вдоль позвоночника, от нее все вспыхнуло и, как бывает после вспышки, потемнело в глазах. Некоторое время я висел вверх ногами, но потом машина лениво качнулась и вновь встала на колеса. Обшивка свисала клочьями, не давая мне рассмотреть попутчицу. Она была не пристегнута, и когда я посмотрел на нее, то увидел, что она мешком осела на сидении. Явно без сознания.
Ни одна подушка безопасности арендованного автомобиля не сработала.
Я попытался сдвинуться с места, но острая боль в левой ноге остановила меня. Что-то прижало ногу выше колена. Правая была свободна. Осевшая рулевая колонка мешала сдвинуться с места, и я попытался руками нащупать то, что мне мешало. Левая рука не смогла пробиться через пластик и металл, а вот правая нащупала что-то мокрое и мягкое. Секунду я прибывал в отупении, а потом понял, что это были остатки моего левого колена. От ужаса я взвыл, и звук собственного нытья отрезвил меня. От прикосновений пальцев перед глазами бежала светящаяся рябь боли, а мозг подбрасывал писк в ушах. Не может мозг без того, чтобы вспыхивало без звука!
– Линда! Линда, слышишь меня?!
Я неловко попытался потормошить соседку. Но не понял даже, дышит она или нет. Поискал глазами телефон. Он должен был лежать на передней панели, на коврике-липучке, который я вчера купил на заправке, но где теперь он? И коврик, и телефон.
«Я сейчас просто истеку кровью», – отрешенно подумалось мне. И в этот момент включились звуки и запахи. Резко запахло бензином. Я рванулся (оказывается, я мог хорошо толкаться правой ногой), все тело взорвалось вспышкой, в левой ноге что-то противно порвалось, наверное, брюки:
– Да боже ж мой!
Показалось мне, или руки стали ватными?
«Не хочу умирать», – я подумал об этом очень спокойно. Я зажат в машине, на дороге, по которой проезжают, может быть, с десяток машин за день, из бака вытекает бензин, а в багажнике у меня четырнадцать коробок с фейерверками.
«Я умираю».
Надо рвануться, надо пережать чем-то левую ногу, чтобы кровь не вытекала
Сквозь отупение, вызванное потерей крови, мне вдруг подумалось: а зачем жить?..
***
Отец умер от рака. Боли в животе были очень сильными, морфин почти не помогал, видимо, бурная юность вот так наказала его под конец жизни. Он жил в другой семье, после развода с мамой, и бабы дуры ничего не сказали мне. О том, что папа умер, я узнал через несколько дней после похорон. Интересно, что бы я сделал, если б узнал о его болезни? Продал бы все, что у меня есть? Залез в долги?
Что это было, его молчание перед смертью, почему он не позвал меня, не связался со мной? Было ли это проявление отцовской заботы, нежелание взваливать на нас неподъемную ношу, или – полное отрицание старой семьи, стремление жить и умереть в новой жизни? Сколько жизней мы проживаем за свою жизнь?..
Наша новая трехкомнатная квартира, которую мы делим с бабушкой и дедушкой. Два холодильника в коридоре, маленькая спальня деда и бабы, большая спальня родителей. Мы с братом спим в зале «валетиком». Брат куда-то успел убежать, дома только я и папа с мамой.
Утром, солнечным утром, родители ссорятся. Они редко это делали при всех, и за всю жизнь я ни разу не услышал от отца матерного слова. А я – матерюсь.
Я с удивлением рассматриваю желтые стены. Я и забыл, что стены, когда мы переехали, были ярко-желтые. Захожу к родителям.
Мама и папа. Я смотрю на них и не могу поверить глазам: папа совсем не седой, и мама такая молодая, красивая, стройная. Да что со мной???
– Папа, почему вы ссоритесь?
Вместо отца, как всегда, отвечает мать:
– Вот, сынок, твой папа решил нас оставить. Бросить нас решил.
– Лиза, Лизонька я так не могу!
Отец встает, решительно шагает к столу, на котором стоит черно-белый телевизор. «Крым», – вдруг читаю я надпись на шилдике. Папа берет карандаш и начинает писать, и я понимаю, что это заявление о разводе.
Я вырываю лист бумаги из-под его руки и разрываю на мелкие части.
Мама мрачно говорит:
– Ничего, он еще напишет!
А вечером, суета. Дедушка, еще очень сильный и здоровый, срывает дверь ванной. Стоит крик. Кричат и мама, и бабушка. Я заглядываю в ванную и вижу стену в темной крови. Желтое тело отца, который лежит в ванной. Меня оттесняют в комнату, и уже через десять минут я слышу звук обутых ног – вы никогда не замечали, что врачи входят в нашу жизнь обутыми? – и папу переносят на диван. Потом всю ночь – разговоры, разговоры.
Потом мне кажут, что папа в ванной резал петуха и поранился.
***
– Святой отец, скажите, почему Бог забирает из жизни среди молодых самых лучших?
Это был насыщенный день. Гауя в этом году сильно обмелела, и плесовые участки зачастую были глубиной по колено. Тогда мы выбирались из байдарок, чтобы не черпать днищами дно, и бежали по плесам, толкая их перед собой. Устали.
Вечером нас ждала Валмиера, с органным залом, который, как нам сказали в Риге, звучит получше, чем Домский собор.
Как мы все успели? Мы успели: влететь в пороги Валмиерской слаломной школы, проскочить их и высадиться на берег; успели налюбоваться на латвийских ребят, которые, красуясь перед нами, проходили пороги на каяках без весел. И сверху вниз, и снизу вверх; мы успели пройти пороги сами. Причем нашу байду «намотало» на камень, и ее пришлось резать, вспарывать брюхо, чтобы вода могла проходить насквозь.
Байда трещала под напором воды, но отодвинуть ее от камня не представлялось возможным – поток прижимал ее к камню так сильно, что усилия пятерых стоящих по грудь в воде людей не могли сдвинуть ее с место.
Мы успели прийти к Валмиерскому костелу и упросить органиста сыграть нам. Мы все это успели сделать засветло, потому что в Прибалтике, в конце июня – белые ночи.
А потом, когда стихли звуки органа, органист, он же местный священник, вышел к нам. Поговорить. Вот тогда Алёнка и спросила:
– Святой отец, извините, я правильно вас называю?..
Невысокий и, как я теперь понимаю, сам по себе далеко еще не старый священник одобрительно кивнул.
– …почему Бог забирает из жизни, среди молодых, самых лучших?
В Алёнкиных глазах, да и в моих тоже, блестят слёзы. Игорь погиб на Кавказе. Неширокая и длинная, как доска, лавина погребла под собой троих. Они сделали все правильно, забурились, – и погибли. А один в панике просто отскочил в сторону и остался жив. Побило, правда, его крепко.
Священник задумался, а потом сказал:
– Не знаю. Мне хочется думать, это происходит потому, что там, на небесах, их давно поджидают райские кущи.
Стон моей соседки привел меня в чувство. Жива. Я сморгнул, стряхивая остатки видений, помотал головой. А! Это свет низкого солнца над горизонтом; как тогда, в Валмиере, солнце светит, искрится в паутине разбитого стекла, будто в витражах собора.
Я снимаю с себя пояс. Мне удаётся перетянуть левую ногу выше колена. Каким-то чудом я соображаю два раза обвить широкий пояс вокруг ноги и потом просто затянуть его на пряжку, легко попав в парные дырки.
Потом я два раза вдыхаю и выдыхаю, как перед нырком, и резко толкаюсь правой ногой и руками, слышу треск ткани. Боль становится совсем нестерпимой, и я проваливаюсь в её огненный омут.
***
Как меня били! Наверное, достаточно было одного из них, рослого, загорелого мужика лет за сорок. Но их было двое. Второй – длинный, с лошадиным лицом, весь какой-то нескладный. Свалив меня двумя ударами с ног, они ходили вокруг и старались попасть мне в мягкое: в живот, в промежность. Голову я прикрывал, но пару раз кроссовок залетал мне между локтей. Хорошо, что они были в кроссовках! Иначе отбили бы мне не только внутренности.
Две недели я провалялся по больницам, еще месяц кричал, когда мочился. Еще год одна только мысль о сексе вызывала у меня страх и тошноту, и еще три года я был неадекватным – нарывался в драку по любому поводу и ужасно боялся собак.
Понятно, что со свалки меня выперли. На свалке вообще все менялось очень быстро: сегодня ты за двадцать баксов роешься в сыпучем грунте отвалов, а завтра – ты нашел сляб меди в три тонны весом, и уже сам нанимаешь своих одноклассников на работу.
Но я начал их искать. Зарабатывать деньги, потихоньку, и искать.
Но как назло, «заказчик» уехал куда-то, скрылся, и след его простыл еще к тому времени, когда я перестал ссать кровью. Загорелого я нашел. На кладбище. Кто-то успел до меня. И тогда я помочился, хоть и с кровью, но с наслаждением. Посреди белого дня.
Длинного я искал долго. Никто не мог понять, о ком это я? Прошел год, потом еще один, а потом я встретил его, совершенно случайно.
Я заехал к родителям на побывку – жил тогда уже в другом городе – и встретил его в маленькой кафешке, в которую мы забрели с друзьями.
Самое поразительное, что он тоже меня узнал. Мы встретились глазами, и он все понял. Он пошел к выходу, я за ним. Он вышел из кафе и побежал. Я – за ним. Мои друзья, что-то крикнули мне в спину, но я не слышал.
Мы бежали по дворам. Он тяжело бухал туфлями по асфальту, такой же нескладный. А я, наоборот, бежал легко, на кончиках пальцев ног. Довольный своей физической подготовкой, я с удовольствием слышал его тяжелое дыхание. Я, скорее, присматривал место, чтобы его убить, чем переживал, что он скроется от меня.
Мелькнули гаражи, и я ускорился. Но и он, надрывно хрипя, попытался оторваться.
Я примерился и легким ударом подбил его правую ногу, заплел ее в детской подножке, и он упал. Пропахал лицом и руками трещиноватый асфальт двора.
Я остановился. Был кураж! Я так же неторопливо, как и он в свое время, обошел его, примерился и ударил в правый бок. Он сразу скрючился и облегчил мне доступ к лицу.
Тут меня отвлекли. Раздался детский плач. Кто-то потянул меня за футболку.
– Дяденька! Дяденька, не бейте папу!
Ревел пацан лет шести от роду.
– Не бейте!
И уже кто-то кричал:
– Эй, Валька! Твоего мужа какой-то мужик бьет.
Ревел пацаненок, тянул меня за футболку, отпускал и отскакивал.
Под ногами задыхался мой нескладный обидчик.
Подбежали мои товарищи. Увидев нескладного, Пашка спросил:
– Он? Нашел, наконец?
Я кивнул. В горле пересохло, меня колотил не вышедший адреналин.
Я развернулся и зашагал назад в кафе. Мои собутыльники, тяжело дыша, двинулись следом.
Пашка догнал меня, тронул за локоть:
– Пойти узнать, где живет?
Я покачал головой. У меня перед глазами было испуганное лицо пацаненка.
***
Дверь с моей стороны заклинило. Боже мой, если я сам не могу выбраться, как же я ее вытащу? Я перевалился через проем окна, переломился в поясе и, выставив руки вперед, начал выползать из машины. В тот момент, когда я дотянулся руками до камней, сверху, прямо на ягодицу, упала моя левая нога.
Впереди капот машины дымился, там что-то потрескивало. Интересно, если до сих пор не загорелось, то, может, уже и не загорится?
Но вместо того, чтобы отползти в сторону, я пополз вокруг машины, волоча по гальке оторванную ногу.
И только в этот момент я начал молиться. Молиться о том, чтобы дверь с ее стороны открылась.
Дверь открылась. Я стащил ее с сидения, и она выпала на камни, глухо стукнувшись о них головой. На шее у неё висела цветная лента с надписью Nokia, я потянул и с радостью увидел телефон.
Теряя сознание, набрал сто двенадцать. Женский уверенный голос:
– Какая помощь вам требуется?..
Я тянул ее, через каждую вспышку боли поднимая глаза на нависающий внедорожник. Он все не хотел отдаляться. Мне сделалось холодно, пальцы перестали сжиматься. Тогда я взял ее капюшон в зубы и стал помогать себе тащить ее, толкаясь не только правой ногой, но и перекладывая ее тело руками.
Наконец, машина вспыхивает, с треском лопаются огненные цветки фейерверков. Ракеты летят недалеко, в основном врезаются в землю, срикошетив от крыши салона. Одна из петард с визгом врезается в землю прямо перед нами. Но вот огонь добрался до крайнего ящика, и залп выбрасывает огни в вечернее небо.
Так я и знал, что моя жизнь закончится фейерверком. И уютная темнота охватывает меня…
Но что это? Свет, темнота. Яркие пятна, темные пятна. Звучит чья-то речь. На каком языке говорят, на английском? Мужской голос:
– Лин, ты уверена? Его всю жизнь будут спрашивать, русский ли он?
– Я тебе говорила, Сергей был не русский, а украинец! Я когда в глаза ему посмотрела – а они такие же серые, как и у него! – женский голос, пресекается
– У тебя тоже глаза серые.
– Джерри, перестань! Понимаешь, я, когда в себя пришла, после взрыва машины, то первое, что увидела – были его удивленные глаза. Как он смотрел на фейерверк!.. У него нога был практически оторвана, но он меня вытащил. Не уполз сам, а меня вытащил, понимаешь?
– Успокойся, Лин, пожалуйста!
– Поэтому я загадала, если родится мальчик – назову Сергеем!
– Пойдем, Лин, пусть поспит!
– До сих пор не могу понять, почему он спас меня, незнакомого человека, когда сам истекал кровью?
Светлые пятна надо мной качнулись и начали отдаляться. Голоса зазвучали тише, но я еще могу им сказать – почему. Ответить на ее вопрос. Я пытаюсь сказать…
Но еще одно светлое пятно приближается ко мне. Девушка с лицом, сияющим изнутри, вся в белом и с крыльями за спиной, говорит:
– Ч-ш-ш!
И прижимает свой палец к моим губам.