Подъезд

- Только не стреляйте в него, хорошо?

Голоса подъездных жителей стихли, стихло и эхо, переносившее их с этажа на этаж. Все, кроме Студента, с волнением раздумывали над вестью Веры. Их могут расселить... И что же будет дальше? И можно ли делать вид, что ничего не проиозшло?
Студент правда тоже о чем-то думал, но без волнения, которого он от Веры давно не испытывал. Он сидел на холодном подоконнике между вторым  и третьим этажом, пил чай без сахара со вкусом теплой воды и разглядывал засохшие пятна краски на оконном стекле.
За окном потихоньку темнело. По засыпанному снегом двору разгуливали вороны, давно получившие свою жилплощадь. Лучи света падали на застывшие наросты краски, и Студент представлял, как они расплавятся и краска потечет по стеклу, а потом расплавится стекло и бетон, и проклятый подъезд заходит ходуном вместе с серьезной и ответственной Верой, и все полетят из окон прямо на лед, где им будет наплевать на заманчивый проект "Экономное жилье". Экономное жулье. Он категорически не хотел ничего об этом знать. Веру он недолюбливал, а на городские власти, с которыми она вела переговоры, давно уже не расчитывал.
По стеклу пробежала тень их общего друга и исчезла. Увидев ее, Студент глубоко вздохнул.

Этажом ниже в нашем импровизированном теремке жила сконструированная из стереотипов жестяная женщина. На ней был фартук с птицами и разноцветными пятнами, тоже похожими на птиц. Птицы и пятна летели к красивому закату над морем, но долететь не молги, застревая на ее плоской груди. Жестяная женщина, наверное, была влюблена в Студента и наверняка ненавидела Веру за ее умение всех убедить в своей правоте. Фартук на ней был просто так, для красоты.
Под ней жила Вера.
Под Верой жил их общий друг.
Под общим другом жили пенсионеры, - ветераны, черт знает, какой войны. Студент утверждал, будто по особой пустоте во взгляде может точно определить соответствующую ветерану войну. В данном случае, по его словам, речь шла о Войне в Сером проливе, где наши корабли часами стояли без дела, провизии и боеприпасов и где сошел с ума не один десяток военных (в том числе увозили в психбольницы и женщин, непонятно как попавших на корабли). Не знаю, на чем основывается его метод, выяснять не стал, - это не так важно, ведь я живу на восьмом этаже. Да и их общий друг мне не друг.

Точное количество подъездных жителей я не стану вам сообщать, - кабинет не проверяли на прослушку, а речь идет о гостайне. В принципе, характеристики каждого вы можете прочитать в моем отчете. В ходе интервью я сообщил только о представляющих наибольший интерес.
- И все-таки, кого бы вы могли назвать из менее интересных вам?
А зачем? Ну ладно... Есть там вот, например, некто Кесарев, пожилой слесарь, довольно-таки вялый персонаж. Уже давно нигде не работает, и целыми днями пьет стаканами водку с молоком (называет это "мой коктейль"), сидя на перилах. Плохо слышит, хотя, как вы знаете, эхо в нашем подъезде стало почти переговорным устройством, и даже пенсионеры всегда в курсе событий. Но его глухота пуленепробиваемая. Каждый раз, когда начинается обсуждение, он кричит своим сиплым голосом с пятого этажа одну и ту же фразу: "Товарищи снизу! Я вас почти не слышу! Повторите пожалуйста вышесказанное!". Ему повторяют, на что он отвечает уважительным мычанием, как будто понял о чем речь, но это не его ума дело. В дискуссиях участия не принимает.
Кстати, насчет эха... Эта такая странная вещь. Видимо все дело в парах краски, которой покрыли стены и перила подъезда перед тем, как заехали жильцы. Это какое-то особое вещество... Я его послал на экспертизу в нашу лабораторию, но внятного ответа мне так и не дали. Речь идет о парах без цвета и запаха, которые почему-то увеличивают упругость среды, а значит и скорость звука. В нашем подъезде звук распространяется гораздо быстрее, чем в воде и усиливается из-за странности акустики этого дома. Лет десять назад, когда мы только заехали, Вера почему-то решила, что эти пары вредны для здоровья и заставила всех подъездных жителей, несмотря на декабрь, два часа держать окна открытыми. Свое окно, конечно же, я открывать не стал, так как смутно догадывался, что это не поможет. В итоге, даже после длительного проветриванья, пары никуда не делись.
- А  вам сообщили, почему этих людей  поселили в подъезде?
Нет, но я кое-что слышал. В нашем отделе ходили разные слухи по этому поводу. А вам?

Наконец, молчание нарушила жестяная женщина. Ей уже давно хотелось заговорить, но она боялась, что чересчур быстро высказанное мнение не будет воспринято товарищами по несчастью всерьез.
Она заявила, что мэр, скорее всего, их обманет и что ему нельзя доверять, потому что мэр – продажная сволочь. (Эти слова я записал в свою тетрадь).
Вера попыталась ответить, но подъезд продолжал вываливать на нее слова жестяной женщины.
- Мы же здесь уже десять лет живем! Для кого-то это вся сознательная жизнь! – прокричала напоследок жесть.
- Можно тебе ответить? – спокойно спросила Вера,  тоном, позаимствованным из какого-то дискуссионного клуба.
- Отвечай, - жестяная женщина угрюмо кивнула невидимой ненавистной подруге.
- Такая сознательная жизнь хуже бессознательной, - начала увещевать ее Вера. - Невозможно всю жизнь плавать в этих ядовитых парах, ходить в сортир на улице и есть подножный корм, который нам завозят городские службы и "Домовой" (поясняю: речь о благотворительной организации, которая помогает подъездным жителям). То, что Стелькин предлагает, может нас оставить в грязи, а может вывести в князи, - терять нам тут особо нечего, а значит, как я думаю, лучше рискнуть.
Эху нравилась разносить по этажам ее уверенные и спокойные слова.
В этот момент послышался страшный грохот. Подъезд заходил ходуном, задребезжали холодные стекла. Казалось, будто дом распиливают на куски гигантской бензопилой, и мечта Студента вот-вот сбудется, и подъезд вывалит наружу всех жильцов. Но вскоре ситуация стабилизировалась, и из дверного проема 25-ой квартиры высунулась знакомая нам всем гигантская ладонь с толстыми пальцами, каждый толщиной с сардельку, а затем и вся рука в рукаве дорогой рубашки с запонками, сшитой на заказ целым консилиумом портных. Вслед за одной рукой появились и остальные пять. Привычно, уже не задумываясь, мы спрятались за батареями и съежились до размеров комнатных насекомых. "Может в последний раз...", - взволнованно подумали подъездные жители, которые все еще находились под впечатлением вести Веры.
Квартирный жук протиснул сквозь узкий дверной проем свое жирное туловище и пополз по лестнице, шумно задевая конечностями перила и стены, с трудом помещаясь в пространстве лестничной клетки. Жука звали Петр Васильевич Темень, и ему, как поговаривали в нашем отделе, хотел досадить наш мэр Стелькин. Для этого и были спешно подселены в его здание гуттаперчивые горожане, сводившие его с ума странными звуками сутки напролет и исчезавшими всякий раз, когда он в ужасе выползал в подъезд. Правда непонятно, почему это все настолько затянулось... Не говоря уж о несчастных соседях Теменя, которые тоже попали под удар. Эти мои высказвания лучше не записывай.

Так и просил – не записывать. Понимаете, Александр Борисович, он явно стал считать себя подъездным. Рассказывает о жильцах со скрытой симпатией, привязанностью. Все обо всех знает, - даже про слесаря какого-то, алкаша все рассказал. А жильцов там вроде как двадцать пять человек. Мне кажется, Александр Борисыч, что пора бы его отстранить от этого дела. Или решить вопрос, как и с остальными. Что скажете, Александр Борисович?

Февральским утром, когда выпавший за ночь снег еще не слежался, в подъезде появились мы с представителем города, с тем, чтобы сопроводить подъездных мытарей в их новое жилье. "Особист" с восьмого этажа высунул свое рябое, невыспавшееся лицо, интересуясь происходящим и по привычке запоминая особые приметы. Сотрудник мэрии нервничает, трет толстые пальцы о карманы пальто, по лицу судя страдает сосудистым заболеванием. Это все, наверняка, попало в его мысленное досье. Меня он тоже, кстати, успел оценить.
Я первым вышел во двор, жестом призывая всех остальных идти за мной. По засыпанной снегом клумбе прыгали воробьи. В углу двора лежали лопаты.
Студент, жестяная женщина, бомж без фамилии и подъездной прописки (как его называл мой предшественник - "общий друг"), чем-то внешне напоминавший святого-шарлатана и молчаливые пенсионеры с одинаковыми замороженными лицами первыми вышли из подъезда на ледяное утро. За ними шел червь-"особист" (теперь уже бывший) и красивая, но совсем не женственная, а оттого непривлекательная, наша осведомительница Вера. Потом подтянулись и остальные, для вас безымянные. Замыкал процессию слесарь Кесарев, бывший по привычке в нетрезвом виде (коллега не соврал). Я встал поотдаль от них, прислонясь к голому и невнятному дереву, и принялся клевать своим продолговатым клювом черные семечки, то входя в образ вороны, то выходя из него.
Небо над нами было синевато-серое, грязное, такое, под которым все превращается в обыденность. Все эти люди, десятка два, в заспанных позах и наспех накинутых пальто и куртках, переминались кто с места на место,  кто с ноги на ногу, пытаясь унять дрожь. Неплохо им там, видать, жилось, в тепле.      
- Здравствуйте, граждане! – начал свою речь упитанный представитель мэра. – В рамках нашего городского и федерального проекта "Экономное жилье" мы предлагаем вам, жителям нашего прекрасного города и этого прекрасного дома...
Вера хотела что-то сказать, но добродушный чиновник очень серьезно посмотрел на нее, и она осеклась.
- ... мы предлагаем вам поселиться прямо тут, на этом замечательном участке земли, на свежем, так сказать, воздухе. Абсолютно бесплатно. Этот участок ваш, можете устраиваться со всеми удобствами. Лопаты вам тоже щедро подарил Александр Борисович Стелькин, наш мэр. А теперь копайте, копайте.
Неловким жестом пухлой руки он указал им на снег. Подъездные жители стояли неподвижно, не понимая, всерьез ли все это.
Увидев замешательство в движениях городского представителя, я подошел поближе и произнес таким тоном, чтобы они поняли, - деваться некуда:
- Приступайте. Холодно.
"А что бы было, если б Стелькин не помирился вовремя с Теменем? Так бы и жили здесь еще сто лет... Ну да ладно. Главное, что все уже решено", - подумал я, испытывая чувство удовлетворения от проделанной работы. Представитель города тоже был явно доволен. Он подошел ко мне и шепнул с чуть смущенной улыбкой:
- Как приятно все-таки...
- Да-да, очень приятно, - согласился я и даже попытался улыбнуться ему  в ответ.
- А почему маклеры задерживаются? – спросил я, напоминая ему, что он еще не выполнил все свои функции.
- Вот-вот приедут. Звонили, говорят – пробки, - торопливо ответил он.
- Ясно.
Вскоре появились и маклеры. Они спрыгнули с грузовика, припаркованного у входа во двор и быстро направились к нам, с автоматами наперевес. Вместе с ними из кузова выпрыгнул Резенцев из смежного отдела. Что он тут делает мне было не совсем понятно.

А и правда похож на ворону. Так все говорят. А тот, на которого он донес, на вид вполне нормальный мужик. Жаль, что в расход. Но в нашем деле это так... Шатко. Главное, чтобы мне никто в спину не дышал, хотя и тут гарантий никаких.
- Здравствуйте, - говорит этот, воронообразный.
- Здрасьте, - я ответил так, знаете, дружлеюбно, но с намеком, что за операцию теперь отвечаю я. И жвачку я жевал громко, наверное даже чуть вызывающе. Ему это не понравилось, глазки вороньи заморгали.
Я бросил взгляд на подъездных маргиналов. Смотреть не на кого, - эта, баба-робот, видать Германова Вероника. Жестяная еще хуже. Студент-неврастеник. Жалко все-таки нашего коллегу, который тоже вместе с ними копает... А, ладно. Хрен с ним.

Скоро, скоро нас расселят по новым квартирам. Если уж этот воронообразный здесь все сработает, как надо. Небо серое, не бросит ни лучика, - от стыда наверное. Не думал, что все именно так... ну да ладно... Где же ты, моя теплая батарея на восьмом этаже? Оказывается, привык...   
Вера копала спокойно, даже усердно, никуда не торопясь, видимо расчитывая на то, что ее вовремя выведут, как сотрудницу. Студент же явно волновался и сильно вспотел, лопата дрожала у него в руках. Мир впервые предстал перед ним во всей своей неподъездной неприглядности, и реальность, ранее искаженная мутным окном, пыталась проломить ему череп. Ему хотелось поскорее покончить с ямой и вернуться на свой подоконник.
По затуманенным глазам пенсионеров-ветеранов медленно, как неторопливо отплывающие от пристани корабли, ползли серые зимние облака.
А потом стали стрелять, и сквозь приоткрытую дверь подъезда было слышно, как стрельба сводит с ума наше испуганное эхо. В ту же секунду над эхом нависало гигантское туловище жука-Теменя, сдавливая ему дыхание.
Первой расселили жестяную женщину. Пули легко прошли сквозь жесть, но почти не задели птиц на ее фартуке. Она лежала на земле, как ненужный кусок водосточной трубы и с интересом и любовью разглядывала жестяными глазами копающего из последних сил Студента.
Потом в воздухе растаяли пенсионеры, ветераны неразгаданной войны.
- Только в него не стреляйте, пожалуйста! – закричала вдруг совсем не своим, - слабым, униженным голосом доносчица Вера, когда пули начали свистеть рядом с их общим другом.
- Не стреляйте в него! – отчаянно закричал Студент и попытался защитить его, закрыть от пуль, но автоматы работали исправно, без осечек, да и паторонов хватало.
  Общий друг упал, и мне стало жаль, что я так и не узнаю, кто он такой и за что это они его так любили. Да и вообще, кого и за что здесь можно любить?