В общежитие долетали отзвуки многочисленных слухов.
Поздно вечером перед входом в общагу столкнулись двое. Каждый из них преследовал свои тайные цели, но здесь их дороги пересеклись. Один был Оврагин, второй – Кириков.
– Обалдели! Дверь закрыта! «Уж полночь близится! Но Германа всё нет». Ты что тут сидишь? – Оврагин был какой-то взбудораженный.
– Жду кое-кого. А Лера только что ушла, – Кириков, наоборот, спокойный, даже сонный.
– Не с тобой ли гуляла? – приосанился Оврагин.
– Брось, – засмеялся Кириков. – Тебе-то что до неё?
Саня Оврагин начал бешено стучать в двери.
– Леру позовите! Как это нельзя? Наплевать, что двенадцать. Мне надо! Ну, тогда Валю...
Но вахтер на такие штуки не поддавался. Мало ли кто пьяный придёт в ночи женщин требовать.
– Спать девчонки ушли, – заметил Кирик.
– Спать можно только со мной. Спать без меня – это клиническая смерть, – он отвернулся и стал швырять камешки на дорогу.
– Зачем тебе две?
– А спорим, могу с обеими?
– Да ну. Зачем спорить? Леру обижать? Славная девчонка.
– Не скажи, Валюха тоже славная.
– В смысле? – Кириков посмотрел на Оврагина с опаской. Они оба были нахалы, но Оврагин – откровенный нахал, так сказать, декларативный, а Кириков – наглец, но замаскированный.
– Во многих смыслах, – Саня достал пачку и стал возиться с сигаретой. – Крутится в конторе. Везде нужен свой человек.
– Я тоже верчусь конторе, как ты знаешь. Ничем не могу помочь?
– Может быть, и можешь. Ты своего шефа быстрей увидишь. Скажи, что у завода оцепление. Там уже всех на уши поставили. Ищут его. Ты разве не в курсе?
– Я в курсе того, о чём мне знать позволено. Про оцепление не знаю. Шеф на косе с комиссией. А на тему чего и что именно я ему передам?
– Комиссия-то, может, и на косе, но на заводе своя коса имеется. Кто-то настучал на Зяблика нашего сизокрылого.
– Из недовольных, явно Чирко. Он её на пенсию ушёл? Ушёл. Она могла настучать? Могла. Анонимки всегда были, но у шефа со всеми выпито, со всеми спето, со всеми договорено, всем «перший друг». А тут появилась одна особо гордая.
Кириков никогда не говорил раньше таких длинных фраз. Это было не в его духе. Типичными для него были односложные ответы и угрюмые взгляды исподлобья, отчего некоторые считали его питекантропом. Но он таким не был.
– Недовольных много. Ты заметил, в некоторых цехах вообще не дают квартиры. И ещё Долганов его терпеть не может, – Оврагин рассуждал так, как рассуждали все.
– Фиг тебе. Этот из благородных, стучать не будет.
– Я тоже недовольный. При нем сплошняки то и дело. Зачем он Вальку Дикареву отправил на поля? Наказал, что ли? Или это политика? Или не хочет подкладывать под кое-кого? Не пойму я политики этой. В такой момент куча народу едет горбатиться на помидорах. Странно. Всё равно что в КПЗ посадить.
– И как он у тебя, Саня, не спросил? Пошли отсюда, нечего уже тебе тут ловить. Пошли по пиву. Жарко.
– А ты-то куда? Ты же вроде в общаге живешь!
– Время детское. Пошли.
***
Валя спиной чувствовала, что её будут гонять на сельхозработы, как самую молодую в отделе. Но, живя в средней полосе и учась в институте, она обычно отбывала сельхозповинность в сентябре-октябре, тут же оказия эта свалилась на неё в августе – на южных жарких полях всё поспевало раньше. Три дюжины заводских сослали на помидорные поля, а для ночевки отдали школу центральной усадьбы.
Станица Шаровская, которая была этой усадьбой, тянулась на два километра, и на всем протяжении не было здесь ни одного дома бедного либо ветхого. Все дома были справные, высокие, с железным крышами, перед всеми пышные палисадники с мальвами, георгинами, бархатцами. Пока автобус вёз на место, в глаза бросились и зерновая весовая, и целый ряд магазинный, и садик из двух корпусов, весь заставленный фанерными зверюшками и сказочными домиками.
В первый же день нескандальная Дикарева вступила в непримиримый конфликт с бригадиршей Анной Семёновной. Сёмёновна дала им по два ряда помидоров, пирамиду плоских ящиков и сказала, что придёт провёрить работу через два часа. Валя вдогонку спросила, будет ли вода. Семёновна махнула рукой в сторону бочки — так далеко она стояла, что её не было видно. Девчонки из деревоотделочного через час заныли насчёт воды, и, собрав последние силы, пошли к этой самой бочке. А когда вернулись, им навстречу поспешала Семёновна. Она увидела, что рядки не пройдены, ящики полупустые и включила громкоговоритель на всё поле. Валя ей в ответ включила свой. Так они с самого начала не нашли общего языка. Девчонки вступились за Валю, оправдываясь, что бочка слишком далеко... День им не засчитали.
Вечером они достали воды из колодца, кое-как обмылись холодянкой, есть в столовую не пошли, расстроились. Пожевали помидоров, захваченных с поля, да и рухнули спать. Назавтра, наученные горьким опытом, все взяли с собой воды в бутылки.
Валя сцепила зубы, решила никуда не отходить, наверстать вчерашнее. Как говорится, в пустую голову и мысли лезут пустые, в том числе она как-то сразу вспомнила последние события перед отъездом в колхоз. Срывая продолговатые, твёрдые «сливки» с развесистых кустов, она машинально наполняла плетёную корзинку, а сама думала, думала о том, что случилось в последние дни перед ссылкой. Потом подзывала кого-то из соседней гряды, чтоб вывалить помидоры в ящичек, да разровнять их. Некоторые хитруньи даже приспособили платки через плечо, в дополнение к корзинам.
В первый день многие обгорели. Во второй день, махнув рукой на все фасоны, захватили косынки, наволочки, у кого что было, потуже затянули их на голове. Валя давно не видала девушек в платках. А тут сама враз превратилась в колхозницу. Да и ладно – волосы в глаза не лезут, лицо штукатуркой не обсыплется. Целый день на солнце – тяжело всё-таки. Не пляж.
Видимо, личная жизнь Замятиной явно пошла на лад. На вид она была забитым человеком, а вот такому сорвиголове, как Зяблик, она оказалась под стать. Горячность директора, его авантюризм как-то гасились осторожностью и робостью Замятиной. А здорово! Опальную Чирко жалко.
И конечно, интригующее противостояние Команиди и Зяблика тоже было недобрым, и это не давало ей покоя. Ну, хорошо: надо этому Команиди за каждую сводку пуговицу расстегивать на своей блузке. Это ладно. А что, если сводка будет обширной и пуговиц не хватит? Она что, будет у него в кабинете стоять, как эта?! А если это узнают в отделе? Надо, наверно, пойти и пошептаться с женой Команиди, Зарой. Ой нет, только не с женой. Лучше пошептаться с Замятиной, она уж тут всех их изучила. Наверно, у Замятиной тоже были подобные проблемы. Она ведь тоже недавно пришла на завод. Да ещё такая недотрога. А с директором Валя тоже не знала, как себя вести. Слишком он панибратский. Но это панибратство показное. Разозли его только – вылетишь, как Чирко.
Все-таки Долганов возмущался Валей не напрасно. Надо с ними со всеми держать ухо востро. На прошлой неделе носила накладные в деревоотделочный, так начальник сборки, оказавшийся там, сразу ей сказал: взял бы, дескать, вторым экономистом. При этом первый экономист на неё так злобно посмотрела... Долганов прав, что всех сторонится. Он вообще, кажется, другой породы. Вот Оврагин порою нарочно «стихи на сало переводит», а Долганов, наоборот, какой-то излишне «неземной». И у каждого своя крайность.
Тем временем, пока мысли текли по своему руслу, корзинка наполнялась, новоявленная рабыня к ящикам бегала, осторожно перекладывая томаты в ящики в два слоя. Девчонки с её края два раза подходили, давали ей воды. Сама она никуда не отходила. Пользуясь случаем, некоторые смелые разделись до купальников и на следующий день были обгоревшие. А у Вали даже кожа не покраснела. Это была её особенность – она правда никогда не сгорала.
Вскоре пришла Семёновна и придралась к нестандартной укладке овощей. Неправильные ящики она просто опорожнила, высыпав содержимое прямо на землю, заставив Валю по-новому их уложить. Они опять поругались. Девчонки с её края даже не подошли, хотя это была их вина. А Валя в очередной раз оказалась крайней. Она всегда оказывалась крайней.
Вечером они не стали так отчаиваться, колодезная вода придала им бодрости, они хорошенько поели каши с мясом, навели красоту и двинули на танцы в клуб. Идти было довольно далеко, но всё по прямой. Во многих дворах надрывалась музыка, старая эстрада. Неподалёку стояли легковушки, обозначая высокий достаток станичников. Да и клуб, на удивление, не был стандартной завалюхой, напоминающей склад. Нет, это было типовое новенькое помещение из серых шлакоблоков, с одной стороны — кафе, с другой — клуб, окружённый по периметру широкой крытой верандой.
К тому времени, как приезжие девчонки нашли клуб, кино уже кончилось, и началась дискотека. Местные ребята сразу же усекли, что контингент поменялся, замелькали свежие городские личики. Когда все, ошпаренные степным ветром, подружки были вмиг расхватаны, пришёл черёд и Вали. Ей достался коренастый копченый механизатор. Он даже ростом был пониже, так что Валя, танцуя, разглядывала его стриженую макушку в сенной трухе. В танце он слегка прижал её, она хмыкнула.
– Чего ты, в натуре? – не понял кавалер.
– Ну... волнуюсь, наверно.
– Ну, тогда выйдем? Тебя как звать-то?
– Меня – Валентина, а тебя?
– Арсений, – важно ответил он.
– Так вот, Арсений, «давай выйдем» – это парню говорят, когда подраться хотят.
– Что ты, жалочка. Я в смысле, что жарко.
Они вышли на клубное крыльцо, где честно дежурил местный милиционер. Обниматься пришлось за углом.
– Арсений, ну ты как-то сразу... Ну, давай поговорим, что ли?
– Чё, про писателей, чё ли? Я те не нравлюсь.
– Наоборот, ты очень фактурный. Ну, расскажи мне о себе хотя бы. Я не могу так: «раз — и на матрас».
– Ну, ты как на собрании. Из себя ниче, а говоришь путано. Сама расскажи.
– Давай, – Валя развеселилась. – Я не только «из себя ничего». Смело могу сказать, что я молодой специалист. Работаю в плановом отделе, учусь заочно в институте искусств, на факультете станковой живописи и графики. Люблю стихи, книжку читаю про детство Цветаевой. Теперь твоя очередь.
Арсений молчал. Он уже не то что обниматься, а уже подумывал, как бы смыться отсюда, парня охватила тоска.
– Ну, давай, давай же, рассказывай.
– Так я это, среднюю школу не закончил, на курсах комбайнёров был. Вот, работаю.
– Все?
– А чё ещё? В тюрьме не сидел, родителям помогаю.
– Небогато. Всё-таки видный, работящий. Надо бы как-то к большему стремиться.
– Да пошла ты! – вспыхнул Арсений и, резко свернув за угол, исчез из виду.
Валя была разочарована. Вся горя от непонятной досады, она, было, пошла к школе, но идти через всю станицу в одиночку было страшно. Пришлось вернуться на танцульки и ждать, пока всё кончится. Для неё вечер пропал даром.
Сама виновата, что заноситься начала.
В школе все спали на физкультурных матах. Они довольно жёсткие, но от сильной усталости никто особо не выступал. Главное, двери хорошие, с засовами.
– Валь, целовалась?
– Целовалась.
– А что он провожать не набивался?
– Набивался.
– Чего ж рано пришла?
– Не понравился. А ты чего?
– А мне так ничего попался. Маленького роста, правда.
– Что же конкретно понравилось, Тань? Внешность, поведение?
– Что не бухой! Терпеть не могу пьяных. Завтра договорились там же.
Вот тебе, пожалуйста! Совсем другой взгляд на вещи. Таня из деревообделочного, где сбивали тару для тяжёлых станков, была плотная румяная девушка с натурально белыми жёсткими волосами, как свежая стружка. Кажется, учётчица на складе. У неё был строительный технику за плечами и трезвый взгляд на вещи. Она казалась нетребовательной, много от жизни не ждала, но у неё всё получалось. И в таком мелком эпизоде, как знакомство с комбайнером Арсением, она сумела найти что-то хорошее, а Валя не смогла. Это озадачивало. Выходит, ничего она не понимает в людях...
На помидорных рядах постепенно устанавливался свой режим работы. Валя спросила у Анны Семёновны, ушлой и верткой чернобровой казачки, сколько рядков на завтра и попросилась прийти раньше. Семёновна, прищуриваясь, показала на схеме, как дойти до поля...
— Это чтоб пораньше начать, Анна Семёновна, жарко днём-то. Мы, например, придем с утра, до жары поработаем, вы придете, запишете — и мы домой. Ладно? На усадьбу, скажите, чтобы овощи тоже пораньше свезли, а то они будут тут зря жариться на солнце, да пропадут. Мы ведь пока дойдём до места, мозги поплавятся... Ни попить, ни руки помыть...
— А руки помыть можно и помидорками, вон их сколько. На следующем поле жёлтые пойдут, — по-домашнему среагировала Семёновна. — Добро. Я ж вижу, вы не ледащи... (не ленивые, значит).
Теперь, когда девчонки приходи пораньше с поля, они успевали поесть и полежать на прохладных матах, а в клуб даже на киноленту можно было подгадать. Всё же удивительно, что клуб-то каждый день работал. Один раз даже видели, как с другой стороны, в кафе, свадьбу гуляли. Орали песни так, что ни слов, ни исполнителей было не слышно. Такая шла драма «Цветы зпоздалые», а через стенку «Шумел камыш...». Каждому своё. Но дискотека не отменялась никогда.
Валя в цветастом длинном платье, которое, кстати, легко сохло, его не надо было гладить – пришла с Таней. Но та быстренько увидала Арсения, и они в обнимку пошли на медляк, то есть на медленный. Валя зорко оглядела публику. В ней зрел какой-то странный азарт. Сплошь девки, почти все танцевали друг с другом... Парней вообще мало, да всё какие-то мелкие. Вон тот повыше, но староват. А и ладно. На дамский подошла к нему. Тот просто глаза вытаращил. Смела девка, смела. В танце, когда он руку её забрал посильней, поняла: он с кольцом. А и пусть! Она стрельнула глазами на Таню с Арсением, переложила вторую руку кавалера на свою талию, а свои руки сомкнула на его шее. Старый подхватил игру. Они обнимались очень натурально, пока он не сказал ей прямо в ухо: «Кабы не переборщить». Он её раскусил. Уху было щекотно, и она сделал вид, что не расслышала. Он повторил и добавил:
— Чего, небось, Арсенку дразнишь? Вчера-то усёк.
— Да нужен он мне, — так же в ухо прошептала Валюшка.
«Так вот почему со старым хорошо, — мелькнула в голове дурацкая мысль. — Он всё умеет. Не надо тащиться на улицу, прятаться за углом...» А старый ковбой потихоньку от шепота переходил к делу, засовывая ей в ухо язык, отчего бежала дрожь по всему её горячему телу. И он всё это чувствовал! После каждого её вздрога он ещё сильнее сжимал её, гладил спину, шею... И вина никакого не надо. Чёрт! «Синий-синий иней лег на провода», — бахала одна и та же музыка, а кто как хотел, так под неё и двигался: кто медленно, кто быстро, в кругу. И лицо у Арсения было такое надутое, красное, что не описать. Уж Валя не могла не последить за ним хотя бы украдкой, пока он танцевал с Танюшей.
На веранде они целовались, пока не задохнулись, она уж в последний момент дёрнула за его руку, которая забралась под юбку:
– Забыл? Я же понарошку!
– Динамщица ты! Как тебя?..
– Валя. А вас?
– А нас Ким. Так вот, Валя… Динамщиц у нас бьют...
Когда на веранду выскочил с папироской Арсений, он словно обжёгся. Никак не мог нормально прикурить, потом старый поджёг ему, они закурили вместе. Арсений, было, двинул за Валей, видя, что она, пользуясь случаем, отчалила. Но старый засмеялся и сам пошёл за ней:
– Обломись, Арсенка, это моя.
О, какое было удовольствие. Не передать. Ей понравилось долго дразнить старого Кима и не довести дело до финала. Она бросилась на маты, счастливо улыбаясь.
Она и вправду динамщица? А динамщиц тут бьют.
Оглушённая солнцем кожа приятно горела.
Продолжить http://www.proza.ru/2013/05/06/1516