Жених приехал к Жельке, то есть к Анжеле, утром на мотоцикле, тарарахнув у ворот тучей пыли. Он даже ещё не вошёл, а Желька уже забегала по общаге, застрочила шпильками. Потом мазнула пару раз по себе косметикой и крикнула:
– Девчат, в воскресенье все ко мне на свадьбу. Автобус два раза в день, один кэмэ до станицы. Хоть пожрёте раз в год. Валя, без тебя не начнём. Так и знай!
Сиганула в мотоцикл, и тот с разъярённым ревом урвал невесту вдаль. Валя поёжилась от колющей глаз жизни, протерла заспанные глаза… Юбку с кофтой ей подобрали, подарок общий заготовили, то есть деньги собрали, а Желька сама взяла на базе то, что надо. Осталось только поехать. Делать ничего не надо, сиди слушай тамаду, ешь, пей, отдыхай… Про эти здешние свадьбы такое наговорят, что…
Валюшка попробовала сманить Нонку, но той было лень.
– Шоб я ехала два часа по пылюке, по жарюке? Шоб я, така ягодка, да была вусмятку?
Ехать Вале пришлось одной и в субботу, на воскресенье билетов не оказалось. Кое-как удалось запрессоваться во второй рейс, и два часа её трясло по проселкам как погремушку. Выпав из автобуса, Валя тупо потащилась за оживлёнными станичными женщинами, которые из райцентра несли по четыре сумки через плечо и хоть бы что. Шли, мирно болтали, правда, мало что она поняла из той болтовни.
– Всэ замуровило, замуровило… Гарбузы пожовклы, а бурьян бузуе…(Все заросло, тыквы засохли, а трава бушует)
– Цэж не дать рахунки с тою бахчой (не дать толку с этой бахчой).
– Як що гурты там нэ йдуть, так ничого…(если там стада не ходят, так ещё ничего).
Валя несла только скромный сервиз на двенадцать персон, и то скрипела зубами. Потому что на зубах песок скрипел, а солнце палило, жара под тридцать пять. Как показались домики, она несмело окликнула:
– Простите! К Анжеле Проценко куда пройти?..
На неё глянули впервые за весь километр, хотя она в том же автобусе ехала.
– У которой свадьба…
– Прощаемо, – с важностью и достоинством отвечали станичные. – Туда, дочка.
На широком дворе было полно людей, так что Валя испугалась, что свадьба уже идёт. Но в белом платье она никого не нашла. Походив с огромной коробкой и потолкавшись у одной кучки, у другой, спросила, куда девать подарок, и услышала:
– Гости невесты – туда, белый флигель, первый этаж!
На дверях были нарисованы мелом стрелки, как в казаках-разбойниках: подарок – туда, спать – сюда. Подарки стояли до потолка, кровати до горизонта. Уставшая от жары и переживаний, Валя робко присела на крайнюю койку, строго затянутую солдатским одеялом. Ей уже не хотелось видеть подругу Анжелу, она поняла, что попала на конвейер, и покорилась.
И вдруг – рупор:
– Гости, на выход!
Под деревьями белели буквой «Г» свежеструганные столы. На коротком отрезке стояло пять мощных мясорубок, на которых женщины с хряском давили мясо. На длинном отрезке стола было чисто, и лежала весёленькая, в радужках скатерть.
– Гости, руки-ноги мыть!
Стояло пять тазов с водой, и на колышке – ворох вытиралок, напротив на деревьях – рукомойники. Гости, их было немного, человек пятнадцать, первая смена — поплескались и смущённо подошли к столам. Валя увидела, как несут прочь три таза фарша, и ей стало не по себе. Молодой парень стоял в торце стола, коричневый и блестящий, как скумбрия горячего копчения. Хоть и был он в жёлтой майке и военных штанах, Валя догадалась, что это тамада. И, правда, тот хлопнул себя по обширной груди и душевно сказал:
– Гости дорогие. За здоровье молодых – все, быстро!
Скромная подружка невесты покорно взялась за стакан с мутной жидкостью и ливанула в себя. Жидкость, оказавшаяся самогоном, взорвалась в ней оранжевым сиянием и забулькала в ушах. Водку ей случалось опрокинуть, но это было явно злее, до того зло… «Мбл… Мбл…» — заклокотал самогон, норовя вылиться.
– До дна, до дна, не ставить! – весело подгонял парень, и Вале показалось, что она тонет – глаза таращились, руки махали. Осилив больше, чем полстакана, она уцепилась за тяжелую скибку арбуза и ткнулась в неё носом, как в берег. Дальше она так и сидела, выев только среднюю часть. «Ничего не пойму, – подумала она, – от самогона жарко или от солнца?» Все вокруг уже весело смеялись, а над чем – трудно сказать.
– А где же Анжела? — невпопад спросила Валя. — Подружка я как-никак.
– Была б ты дружка, пошла бы в другой корпус, а подружка идет на общих основаниях. Тебе выпить дали? Дали. Нельзя Анжелку. Готовится она.
Что было дальше, подружка невесты не запомнила. Проснулась ночью и вышла. Под деревьями горели огни. Весь стол буквой «Г» был занят тазами и кастрюлями. В одном тазу горой мокрая блескучая печень, в другом – котлеты, в третьем – жареная рыба, вареные языки, ещё что-то… Летняя кухня дымила двумя печами, горел костер. Кто же это есть будет? На армию, что ли, еды…
Девушка долго умывалась из бочки и боялась идти в кровать, её бы там опять начало качать и кружить. Попила воды, и её закружило пуще прежнего. Народ ломил ночью как в аду, как на заводе во вторую смену. На фоне ярких звёзд пронзительно пели сверчки. Кусты сирени трещали от вздохов. Непонимающая Валюшка отбежала за флигель по нужде, потом посидела на лавочке в ночной рубахе и пошла качаться дальше. Она была так одинока.
То есть это половодье самогона – это была всего лишь вечерняя рюмка.
За утренней рюмкой был инструктаж, который она проспала. Не уловила главного: если ты гость невесты, то сидеть только с гостями невесты, к гостям жениха не подходить. Поэтому она всю свадьбу недоумённо бродила между теми и другими, нарываясь на сердитые взгляды и окрики.
В машину, чтоб доехать до сельсовета на роспись, она не влезла, села к тому копченому пареньку на мотоцикл, и они оба, ревя, мигом долетели до торжества, когда роспись уже произошла. Жених и невеста расписались, обменялись и стояли как памятники, а престарелый кубанский хор пел трагическую свадебную песню. Песня была душераздирающей, точно хоронила Анжелку, отдаваемую под плеть, под власть чужого мужика.
«Туман яром, туман долиною. За туманом ничего не видно, Только видно дуба зеленого! – стонал хор, и слова двоились, повторялись эхом. – Под тем дубом крыница стояла, В той в крынице девка воду брала…». Хор сгущал мужские голоса, точно прутья жесткие стягивал, а как заходила речь о девушке, взвивался высокими женскими трелями, да так жалобно, жалобно.
«Да спустила золото ведерца…Засушила казакова сердца... "А кто ж тоя ведерце достанет, Кто со мною на рушничок встанет?"» Отозвался казаченька с гаю: «А я ж тоя ведерце достану, Я с тобою на рушничок встану…»
И действительно, вступали на полотенце…
Валя такое видела впервые, восприняла обряд всерьёз. Спиральная юбка в синих полосах надувалась тяжёлым станичным воздухом, крылышки на кружевном топе трепетали, а по щекам сползали слёзы. На неё люди оглядывались, как на дуру. Но она ничего не замечала.
Валя смотрела вдаль на Анжелу, ласково, утешающе кивала ей, пыталась даже помахать рукой, но Анжела не была уже прежней Желькой: она стояла надменно, не видя ничего перед собой. Рыжие волны прически вспыхивали живыми цветами и жемчугом. Трехслойное платье вместе с фатой казалось водопадом. Жених и невеста, утёс и водопад, – сошли по ковровой дорожке с сельсоветского крыльца мимо хора в лентах, сели в чёрную конную коляску, разрисованную под палехский поднос. «Туман яром!» – опять грянул хор, и, встрепенувшись, нескладная Валюшка побежала к ближайшему мотоциклу. От сельсовета к широкому двору Проценок хлынуло народное шествие.
Процесс дарения подарков стал мукой – стояла очередь человек сто. От палящих лучей на подтаявших гостях расплывались темные мокрые пятна. Гости морились, как перед мавзолеем, прочно держа свои коробухи. Те, кто стоял без груза, смущались: ждать долго, а подавать нечего. То есть конверты у них, может, и были, но не будешь же всем говорить, сколько у тебя в конверте… Но зато с конвертами легче было стоять. Одни говорили два слова – и долой, другие долго читали заготовленную речь по бумажке, а в это время задние перешёптывались и обсуждали.
Валя не опозорилась: подтащила сервиз волоком и отбарабанила стишок по открытке. Ей одобрительно закивали.
Желька её не узнала – опять надменный гордый вид, и, что ни чудней всего, дежурно поклонилась ей в пояс, как и всем. Никак не дала понять, что в общаге они из одной тарелки ели! Валька обалдела – Желька, общежитская дикая орхидея номер один, стала чуть ли не Василисой Прекрасной… И вся эта гордость, надменность и суровый вид – откуда это? А была ведь такая простая… И всё это лишь обряд?
За подарок всех награждали чаркой и шишкой – большой глазированной сдобой в виде сосновой шишки. Валя снова храбро глотнула горячей водки, заела сухой сладостью, и у неё опять всё поехало в глазах – и широкий двор, и толпы людей, и женщины в атласных кофтах, которые сносили на столы еду тазами. Вдоль столов уже стояли ящики с водкой. Но несчастная подружка, честно хватившая самогону дважды и натощак, очень икала. Икала и искала просто попить. К столу пока не пускали.
Подкралась к костру, увидела, что в кастрюле стоит без присмотру бульон, быстро зачерпнула прямо рукой… Счастье, что он был не горячий. Это спасло ей жизнь, перестало дергать под ложечкой. Когда подарки были подарены, снесены опять во флигель и заперты на замок, зарокотал мегафон.
– Гости невесты, теперь для вас музыка… Гости жениха – за стол!
Грянула из колонок магомаевская «Свадьба». Одна толпа послушно стала разбирать жареных куриц, другая обречённо запылила ногами. Валентина, оказавшись рядом с сивоусым казаком, у которого на полосатом пиджаке немо кричали орденские планки, едва успевала подбирать подол чужой спиральной юбки, чтоб его при танце не оборвали. Хорошо, она хоть каблуки не надела, не совладать с ними здесь. Песен пять отпрыгали. Казак толкнул Валю: «Передают сводку!» Рупор повторил:
– Музыка для гостей жениха, гости невесты – за стол!
Валюшка испугалась, что их погонят за чужие тарелки, но нет, их сажали с другого конца буквы «Г». Первый раз. А потом, когда это повторялось и дважды, и трижды, все уже сбились! Это было жутко интересно, так как каждый раз толпа приносила к другой лавке и другому стакану. Первый-то раз Валька нацелилась на курицу. Но успела осилить только малую часть, а мелкой фасовки не было. А когда вернулась, то увидела эту, уже хромую, курицу под фаршированным карпом и постеснялась доставать. Она в панике глянула на другие тарелки, там тоже было два-три слоя. Тогда она схватила свою курицу и стала шустро заедать её помидором. Время торопило. Еда. Счастье.
Еды было столько, что казалось – никакая сила никогда это не сожрёт, казалось, обобрали все станицы Кубани, чтобы Желькина свадьба погуляла как надо. То она ела что-то воздушное – голубцы в сметане. То огненное – помидоры по-армянски. То врезалась в круг холодца, который непонятно почему в тепле не таял, с яйцом и лимоном посередке. То в розеточку с печенью.
– Гости! Встать!… Гости! Сесть! Все дружно… Плясать, кушать! Отды-хать! – то и дело разносилось из рупора.
Магомаевскую свадьбу перекрывали баянные рёвы. Молодым хотелось врубать магнитофон, а старым хотелось петь любимые песни. На какие-то полчаса молодые и старые совпадали и одинаково истово вытягивали: «Вот кто-то с горочки спустился» или «Ой, цветет калина». Когда грянули «По Дону гуляет…» – казалось, наступила тишина. Что за странная смесь счастья и горя была в этих казачьих песнях? Почему так они схватывали неопытное Валино сердечко? Но потом свадебные вихри враждебные опять разносили недопетые песни по окружающим садам.
Валя без конца путалась, ошибалась и, поскольку никого не знала, ориентировалась на сивоусого казака. Она плюнула на всё, дорвалась до кваса и скоро ей стало невмоготу. Нервно пляша очередную летку-енку, она подскакала к сивоусому и, глупо улыбаясь, спросила:
– Простите! А вы не знаете, где тут у них?..
Но тут слово «простите» принимали за чистую монету.
– За шо простить? – поднял брови казак.
Он кашлянул, харкнул, вытер лицо и шею платком и потащил девку в кусты сирени. Они пробирались по кустам долго, потому что там везде уже кто-то был. Забрели в сад за домом и разбежались. Им, конечно, было всё слышно, но какие мелочи! Над головой щебетали птицы, а по голове стукали падавшие яблоки. Покой. И никаких «сесть-встать»! Чудо! Удовольствие неописуемое. Вот так начинаешь всё ценить…
Казак глянул на девушку и засмеялся.
– Шо, поблажало?
– Ага. Спасибо.
– А ты, шо, подружка?
– Ага, а вы?
– Оцэй Анжелы дядько. Заморывся вже. А дэ твий парубок?
Валя растерянно промолчала. Не поняла, о ком речь.
– Нэма парубка? Отож гарно… — Да как начнет целовать Валю! Наглый какой. Та подхватила свою спиральную одёжу – и драпать…
Дальнейшая смена блюд и декораций пошла в тумане. Рупор призвал гостей на улицу для демонстрации. Свадьба обязана была из дома невесты перемещаться в дом жениха, и тем временем гости невесты опять должны были, как лыски, переть на себе приданое. А гости жениха – идти и обсуждать: какое, да много ли, и так далее. Валюша смутно запомнила, что ей досталось что-то вроде большой подушки в оборочках и ажурное покрывало на плечи. Кто нёс пододеяльники, кто кастрюли и супницы, кто вообще комбинации и платья на плечиках, причем плечики подняты на швабры, как штандарты полка, а пониже – дублёнки и шубы. Перины везли на двуколке.
После девятого вала еды пошёл десятый вал барахла. Это было дико, потому что подушки и покрывала падали в дорожную пыль, и никто не смущался. Тем более никто не смущался, что ветер колышет комбинации. Валя раньше думала, что её Желька — королева, а тут такое раздевание, унижение. Какое счастье, что Валя не дождалась выноса кровавых простыней, обязательных после первой брачной ночи. Интересно, как они выкрутились, если до того столько времени встречались. А гостям нипочём, им простыни подай. Ритуал! Она бы мешок на голову натянула. Стоял шум и хохот, как на базаре…
Дом жениха был гораздо меньше, но оказался на берегу реки. Наличие столбиков, с которых сняли забор, намекало на сильную подготовку к свадьбе. Поверх грядок был брошен специальный высокий настил. Уж конечно, если бы пьяным гостям говорили, что нельзя топтать грядки, никто бы не понял, для того и настил.
Ослабевшая от самогона, от мяса, от жары и жаркой подушки, неопытная подружка невесты не понимала, откуда взялась эта власть над людьми, заставляющая их так уродоваться. Сгонять столько родни, чтобы сколачивать столы и сносить заборы, день и ночь жарить-парить, ставить большой прожектор на ночь, освобождать корпуса и этажи для ночлега, тратить немыслимые деньги, залезать в долги, вообще заводить эту фабрику-кухню, этот хай… Ведь никакой же радости от этой фабрики, только команды, только ощущение себя пешкой. И глядя на Жельку, хотелось всем напомнить: она тут самая главная, так сказать, царица бала, но тоже стоит манекеном и подчиняется молча. Было жалко её, было жалко всех. Не так показывали в кино. Не так праздновали свадьбы в институте. Не так представляла себе Валя свадьбу новой подружки.
Ну, стол в саду, ну, родители, может, скрипочка поиграет, Желька посидит в плетеном кресле с женихом и роднёй. Они будут перебрасываться взглядами, только им понятными! Это будет и прощание, и благодарность за всё, что между ними было. За пылкие разговоры, слезы друг у друга на шее, секреты, клятвы… Вино на столе, фрукты, цветы! Цветов – вот чего жаждала бедная подружка, а их в силу бесполезности тут вовсе не предусматривалось.
Она, выходя из двора невесты, узрела на помойке гору котлет, которые жарили ещё ночью, которые она так и не успела попробовать! Над горой котлет стояла туча мух. Валюшка, купившая на весь аванс новое платье и сидевшая на пшёнке, люто завидовала людям, которые могут позволить себе котлеты. Но чтобы позволить выброс котлет – этого понять было уже нельзя…
Очередные хозяева сделали вид, что они не знают, сколько было выпито и съедено в гостях у невесты, как будто не сидели там! Во дворе стояли такие же свежеструганные столы, и волынка «плясать – кушать» повторилась. Только есть уже ничего не хотелось, и, наверно, это было продумано…
А потом родители жениха стали играть страшный спектакль вроде хора в сельсовете. Они всех расставили полукругом и завели торжественные речи о послушании мужу. Валя знала все тонкости Анжелкиной любови и даже то, как она лишилась невинности, да и вообще, вертела милым как хотела! И вся общага знала об этом. А тут тихий белокурый паренёк стоял в жестяном пиджаке и держал плеть. Шикарная плеть с изящной ручкой, витая кожа и позолоченные кисти… Шелепуга? Или как её?
Валя не на шутку взволновалась, лихорадочно хватала за лацканы Желькиного дядьку в орденских планках, уже забыв, что она на него как бы обиделась.
После речей жених выпил литровую вазу вина и как хлестанул Жельку этой театральной плетью! Желька стояла тихо, только чуть дрогнула кружевной спинкой, и её накрашенные глазки налились тяжёлой слезой. Валя зарыдала в орденские планки. Казак схватил её, решив, что она перепила, и понёс в речку прямо в спиральной юбке. Но она сквозь рыдания кричала, что одежда чужая, и хозяйственный казак аккуратно снял чужое, завернув её в свою рубаху. Затем искупал, не тронул, положил обсохнуть и снова чужое надел. Он же с ней и возился потом, собирая по двору невесты её манатки и сажая в последний автобус. Даа, порой не только настроение, но и сама жизнь невероятно зависит от чужих и посторонних. Благодаря этому дядьке с Валентинкой ничего не случилось. А если бы он оказался не таким хорошим? Или с ним была бы жена, которая не дала бы ни минуты свободы? Вот именно.
В общаге Валя проснулась утром в понедельник.
– Всем встать! – зычно крикнула вахтерша тетя Даша. – Чайники кипят! Валь, твой багаж у меня в холодильнике.
Это было мудро, потому как в общем холодильнике всё растаскали бы девчата с голодающего Поволжья…
Валька, сдерживая похмельную дрожь, на цыпочках подошла к именному холодильнику тети Даши и обомлела. Там было два целлофановых мешка жареных кур, печени, арбуз и многое другое, что предусмотрел хороший сивоусый казак, поминай, как его звали. А как звали-то? Степан? Трофим? И не спросить было, потому что Жельку уже отвели в дом белокурого жениха и там оставили навсегда.
Продолжить http://www.proza.ru/2013/05/06/1490