1
Он сидел неподвижно, водрузив на стол мохнатые лапы, и созерцал нефритовым сердцем своим пиелонефритовое страдание между острых когтей. Как он пылал желанием разорвать всех к чертям! Порвать, пусть даже первую попавшуюся жертву, любого - на мелкие, кровавые лоскутки... Но то, что обычно останавливало его, было неизменное "What's this?", косноязычной формой, будто стеной, отделявшее воображаемое от действительного, фантазию от реальности, жизнь от смерти.
Что это? Что это за исковерканное удовольствием Желание, вопреки тупику любой достижимой цели настаивающее на себе?
Ключ все еще лежал под чудовищными лапами, но не было верной цели, чтобы отпереть врата пленявшей его клетки... Стоило лишь мысленно встать и сделать несколько простых шагов, как слепой Страх обрубал любые попытки в корне. Но ведь все давно понятно и через край надоело! Если бы только можно было все в миг прекратить не жалея.. Он вдруг поймал себя на противоречии. Проклятый Господин! Вездесущий, как карман для кенгуру; неудобный, словно палка в колесе; мерзкий, само-возвеличенный Извращенец! Что толку вменять грех незнающему райского совершенства?
Вставить ключ в замочную скважину и трижды провернуть шестёрками, чтобы прекратить этот бессильный ропот... Он выдержал еще небольшую паузу, после которой наконец-то встал и медленно подошёл к двери. Никакого страха, только гладкий металл и темная щель. Когда просто делаешь, оказывается, никакого страха и нет... Он ещё раз посмотрел на ключ в правой лапе, вставил в надлежащее место и трижды повернул против часовой стрелки. Время словно остановилось, исторгая новозаветный щелчок, а потом... В пространство комнаты ворвался вихрь свежести, комкая ее стерильную белизну, пережёвывая строгие углы как намокший бумажный кубик. Под ногами быстрыми змеями заструились последние цвета радуги, и Зверь, вдыхая ночь, ступил на остывший асфальт. Поднимая безумный взор блистающих азартом глазниц, он увидел вдалеке первую жертву.
Главное не думать. Жизнь не происходит в отсрочке, она всегда рушит искусственную отстранённость ума свежестью рождающихся чувств.
2
Затылок приятен тем, что не имеет глаз.
Шаркающий плащом мужчина не слышал его шагов. Не слышал он и дыхания, подобного ветру, приходящему с разных сторон. Не слышал даже своего хрипа, когда когти Зверя смяли хрупкие позвонки, открывая жаждущей пасти родник питательной крови. Тварь мерзкая накрыла павшее тело своей тенью и пила долго и жадно, доколе сердце умирающего било пурпурной влагой.
Сытый Зверь приподнял голову, блеснув желтым огнем ночному светилу, и взвыл голосом страшным, полным злого торжества. Затем он сбил голову жертвы, играючи, смакуя струящуюся в членах силу. Свободный, он схватил свою человеческую игрушку и устремился за черный горизонт, где небо пожирало звезды и изрыгало молнии. Гроза надвигалась жуткая, но мир спал в неведении, подобно младенцу под шелест материнских ласк.
Лицо говорит даже тогда, когда принадлежит мертвецу.
Нежная, бледная кожа закрывала лишенные жизни глаза, но Зверь заставил их смотреть. Он обнажил мутные зеркала, сделав их новой тюрьмой для отлетевшей души, и оживил желчью своей мертвый язык, дабы слышать слова и стоны с той стороны. Он хотел слышать истину, наслаждаясь музыкой слез, и он получил свой инструмент.
Невидимые нити натянулись, удерживая эфемерное Я, и заиграли струнами тонкими, дополняя собой диссонанс оживающего языка.
Голова жертвы зашевелилась и издала откуда-то стон, словно прихватив с собой ветер последней ночи. Первые слова показались невнятными, и Зверь заставил повторить их снова. "Идет Господин..."
"Он пришьет голову льва, телу быка даст два крыла, разум ветром вдохнет..."
Нечто промелькнуло, подобно искре; одна струна оборвалась, затем другая... Голос умершего затих, и никакая боль не смогла его возобновить. Лишь разгорающийся огонь гнева звериного отражали стекленеющие глаза. Вскоре лопнула и последняя струна.
3
Есть только одна реальность, здесь и сейчас.
— Посмотри на этот карбонад, — голос гостя возбуждал интерес. — Какая хрустящая корочка и, напротив, сочная и нежная суть, что сама стремится к языку! Если бы Христос преломил нечто подобное вместо хлеба, сама реальность, возможно, была бы другой.
— Берите ещё.
— Я веду к тому, что созерцание настоящего направленно не учитывает историю.
Несколько секунд молчания отсчитали настенные часы, располагая к раздумьям, пока голос гостя снова не прервал их:
— На днях в сети я нашел ужасающее своей бесчеловечностью видео, где одни с наслаждением резали других, как свиней. Глаза пленного, полные страха и отчаяния, молили о пощаде, лишь растягивая миг мучения. В итоге его тоже зарезали, полоснув по горлу длинным, тупым ножом несколько раз. Голова медленно поднималась, запрокидываясь на бок, а дыхание спазмами втягивало кровь.
— Сволочи...
— Полностью согласен. Но есть вещь за пределами обычного разума, требующего отмщения более или менее жестокого, унизительного или, наоборот, уважающего гуманность и не растягивающего момент казни. Я полностью разделяю желание убить их быстро, не уподобляясь зверям в их играх... Но!
— Это заставляет становиться убийцами?
— Видите ли, виды на скотобойне зачастую не менее бесчеловечны. Все дело в том, движемся ли мы через скотобойню прочь к обыденности, или же от обыденности к истине. Реальность настоящего скрывает истину, уступая место наслаждению, если мы знаем, на чем следует остановить взгляд, какое великолепие следует созерцать.
— Это мне понятно. Кто же будет медитировать на миг здесь и сейчас в общественном туалете?
— Да-да! — голос гостя задрожал от смеха. — Здесь очередной пример проглатывания истории... Маленький ребенок может измазаться какашками, может засунуть в рот грязный носок или играть с вонючим тапком, но попробуйте насиловать этим свой изысканный вкус! Естественность наших предпочтений только кажется чем-то цельным, при ближайшем же рассмотрении вызывает у меня диплопию. Мы отвлеклись с туалетом...
— Вы хотели сказать мне, что все мы в каком-то смысле — убийцы?
— Верно. Но прежде чем расстаться, я хочу вам сообщить вещь, которая, возможно, покажется вам абсурдной.
— Я готов выслушать.
— Идёт Господин. Он идёт за убийцей, ступая по головам. И эхо раздаётся от его шагов, играя смыслом странных слов: "Он пришьет голову льва, телу быка даст два крыла, разум ветром вдохнет. Только время не ждёт."
Солнце оседало на горизонт, тлеющим окурком прожигая рябь дымных облаков. Горячий воздух ещё хранил память полудня, но тени становились всё длиннее и гуще, вплетаясь в девственную косу неспокойного леса. Оттуда, копошась в кронах с нарастающей силой, ветер доносил голоса крикливых провозвестников ночи.
Вечность размещается между двух слов: времени нет.
/продолжение когда-нибудь последует/