Глава 3. Хутор Стародубовка
Нашему эшелону с лошадьми –донорами было определено место постоянного пребывания - хутор Стародубовка , Песчанского сельсовета, Бекетовского района, Сталинградской области. Неподалеку от Стародубовки , километрах в 5 - 7-ми, находилась железнодорожная станция Воропоново. Это название, которое я слышал тогда, стало потом, во время Сталинградской битвы, знаменитым, упоминалось в сводках «Информбюро» с мест боевых действий.
Руководство института им. Мечникова, его лаборатории, администрация разместились неподалёку, в Горной Поляне. Не знаю, было ли это название села или совхоза.Оно врезалось в память. Как и другие названия административных мест нашего пребывания я запомнил его на всю жизнь. Взрослые говорили: из Горной Поляны пришел приказ, приехало начальство – Мария Савельевна или Синаюк. С нами на хуторе был и командовал, как и прежде, в пути, главный ветеринарный врач Василий Фёдорович.
Лошадей на хуторе разместили в конюшнях, некоторых, поначалу, в загонах. Недостающие конюшни быстро достроили (во время войны всё вообще делалось очень быстро!). Лошади снова стали донорами. Институт, что называется, с колёс стал выполнять свою основную функцию, работал на спасение раненых.
Нашу семью разместили в доме местных жителей Гончаровых. Семья хозяев - мать и двое сыновей. Старшего звали Паня, младшего, примерно, моего возраста, может, чуть постарше - Ваня. Муж хозяйки и ещё один её сын, старший, были на фронте.
На всех нас выделили одну, но самую большую комнату с русской печкой.
Русская печь имеет наверху лежанку, её называют полатями. Это самое тёплое место в русской избе. Протопленная печь долго не остывает, а дольше всего сохраняет тепло именно эта лежанка. На ней обычно спят или дети, или старики, согревающие свои больные кости. Лежанка была моим любимым местом. Кроме того, что там тепло, она ещё и загороживалась занавеской. Я забирался туда и, укрытый этой занавеской от всех, ночи напролёт читал всё, что удавалось найти. Светильником служила коптилка – устройство, применяемое в крайних обстоятельствах: в блюдечко наливается немного растительного масла, из ваты скручивается фитилёк, он опускается в масло, зажигается и довольно долго горит. На эту коптилку бабушка выделяла мне немного масла. Пламя такого светильника очень слабое, еле освещает страницу. Но, отгородившись от всего мира в этом уютном закутке, предавшись своему любимому занятию, я был счастлив. К сожалению, масла хватало не надолго, и приходилось, крадучись, воровать его. В школу в ту зиму я не ходил, потому что на хуторе её не было. Добывал знания таким вот воровским путём.
Ваня Горчаров стал моим закадычным другом. Он, как настоящий деревенский мальчишка, всё умел и многому научил меня: кататься на лыжах, спускаться на них и на железных санях с горок. Горки были в очень глубоких оврагах и балках, окружавших хутор. Местами эти спуски были немыслимо крутыми, а снег на них лежал неравномерно, где глубокий, а где чуть прикрывал землю, а где его и вовсе не было – сдувало сильным степным ветром.
Лыж, в их нынешнем понимании, у нас не было. Мы сами их делали из обычных, длинных, плохо обструганных досок. Заострив переднюю часть доски, долго парили её в выварке, а потом, слегка загнув заострённый конец и, приложив его к плинтусу, прибивали доску гвоздём к полу.В таком положении оставляли её на ночь. А потом к этой доске со слегка приподнятым кверху носком, прибивали ремень – крепление для обуви (валенок). Таким образом, получалось хоть и очень несовершенное, но какое-то подобие лыж. Скользили они очень плохо и своими слабо загнутыми концами часто утыкались в снег. И на этих самодельных лыжах , а иногда на тяжёлых, железных хозяйских санках мы спускались с очень крутых, да ещё и непредсказуемых горок. Было и страшно, и опасно: летишь по глубокому снегу и вдруг, со всего маху, натыкаешься на голую землю! Сколько синяков и шишек там набивали! Но какое же это было удовольствие! А настоящие лыжи я впервые увидел и встал на них уже после войны, в Харькове.
Несмотря на то, что в школе не учился, свободного времени у меня было мало. Помогал деду на конюшне: убирал за лошадьми, чистил их, кормил, водил на водопой к пруду. Самой большой наградой за мой труд (уже летом) было разрешение купать вороного скакуна. Верхом на нём я ехал к пруду, мыл его щёткой. Он плавал, а я, совсем ещё не умея плавать, бултыхался в воде, держась за его гриву. И ничего не боялся рядом с этим замечательным животным!
Дома у меня тоже были обязанности. Основная – толочь в ступе просо и ячмень. Очень, скажу вам, тяжелая и муторошная работа. Но деваться некуда: бабушка строго следила за качеством продукта, и халтура не проходила. Просо должно превратиться в пшено, а ячмень в крупу. За этот продолжительный, нелёгкий труд мне иногда разрешалось после того, как все лягут спать, немного почитать при свете 7-ми линейной (то есть самой маленькой) керосиновой лампы. Это был праздник!
А ещё празник - чаепитие с дедушкой. Чай не настоящий, „кирпичный”. Так он назывался потому, что имел вид плитки, брикета, похожего на кирпич. А к вкусу настоящего чая имел очень отдалённое отношение. Наверное, это была смесь каких-то трав с добавками. Брикет был не очень твёрдый, от него можно было даже откусывать кусочки. Такой чай дед доставал в сёлах, у калмыков в обмен на какие-нибудь вещи. Тогда вообще основной формой торговли была не покупка чего-то за деньги, а натуральный обмен одних вещей на другие. Главной ценностью были продукты питания, их беженцы выменивали у местного населения на вещи, взятые с собою в эвакуацию. Однажды зимой дед поехал к калмыкам „на менку”. Возвращаясь, попал в страшную метель, в пургу и заблудился. Потерял уже всякую надежду найти дорогу, просто лёг на дно саней, укрылся, чем было, и ожидал своей участи. Но лошади - умницы, не остановились, сами привезли его к какому-то жилью! Они спасли деду жизнь – он уже стал замерзать. Люди, к которым привели лошади, оттёрли его снегом, отпоили самогоном.
... Так вот, вечерами, когда дед возвращался с работы, с мороза, после еды он брал большой , очень крепкий кусок сахара (он мог быть единственным в доме!) Этот сахар никак не похож на привычный нам рафинированный сахар, в виде маленьких , аккуратных кусочков. Грудка такого кускового сахара была бесформенной и очень крепкой. Ручкой большого ножа дед ловко отбивал от неё небольшой кусок, а потом, лезвием ножа разбивал его на совсем маленькие кусочки - себе и мне. Такой сахар долго не таял, находясь во рту. И мы, экономя, откусывали от него по чуть-чуть. Это называлось пить чай „ в приглядку”. Пили его медленно, долго, по-многу стаканов , наслаждаясь вкусом и самим процессом вечернего чаепития. Моему молчаливому деду я рассказывал о прочитанном, о том, как прошел день. Он тоже, хоть и скупо, что-нибудь рассказывал мне. В общем, мы с удовольствием общались, два единственных мужика в семье. Хозяйка пекла хлеб в русской печи. Только из ржаной муки. Другой не было. Этот хлеб был вкусным только горячим, сразу, когда его вынимали из печи. Полежав немного, он становился липким, как замазка, и несъедобным. Я долгое время даже не знал, что существует белая мука, тем более, что-то испечённое из неё. Вообще-то, тогда ещё мы не голодали, но ни мяса, ни сливочного масла, ни яиц не видели.
Зима 1941-1942 г.г. была очень снежная и морозная. Но мне холод был не страшен, только бы на „лыжи”, и на улицу!
После Нового года в армию забрали среднего сына хозяйки – Паню. Он работал трактористом, был высокого роста, с вечно румяными щеками. Очень добрый, он всегда нам помогал. Хозяева вообще были хоть и малоразговорчивыми, но добрыми людьми. С нами, совершенно чужими им, стеснившими их, они делились тем, что имели. Денег за квартиру не брали. По-моему, тогда никто плату за жильё не брал – беда была общая.
Об этом периоде – жизни на хуторе Стародубовка – в моей душе осталсь самая светлая память.
Глава 4. Неожиданные встречи в хаосе военного времени.
Осенью 1941 года дедушка совершенно случайно встретил... родного брата моего отца, Иосифа. Он с первых дней войны был в армии. О его судьбе мы ничего не знали. И вот в Сталинграде, на базаре дед вдруг увидел Иосифа. Замёрзший, в одной фуфайке, он продавал свою солдатскую шинель: голодный, а купить чего-то съестного не за что. Оказывается, после ранения Иосифа выписали из госпиталя, и он разыскивал свою часть. В той неразберихе обратиться солдату было не к кому. Дед привёз его к нам. Его отмыли, согрели и тело, и душу, накормили. Не помню подробностей, но можно только представить, каким счастьем и для него, и для нас была эта встреча. Но побыть с нами он мог только одни сутки. Полночи рассказывал о своих фронтовых скитаниях. Из этих рассказов помню, что в Крыму их часть немцы сбросили в море. Он спасся, благодаря спасательному жилету, снятому на поле боя с убитого немецкого офицера. Долго плавал в этом жилете в море, пока его не подобрал советский катер. Что было потом, как он очутился в Сталинграде, он мне рассказывал позже, уже взрослому, а тогда мне запомнилось только эта история его чудесного спасения. Наутро, распрощавшись с нами, Иосиф ушел в неизвестность, разыскивать свою часть и воевать дальше. В шинели, которую, к счастью не успел продать! Война для него закончилась аж на Дальнем Востоке...
Где-то в июле 1942 года через хутор, где мы жили, стали группами и в одиночку проходить отступающие, деморализованные советские красноармейцы и командиры. Их отступление больше было похоже на бегство. Один из них, лейтенант, заночевал у нас. Его рассказ мне запомнился на всю жизнь.
...Он воевал с первого дня войны, принял бой где-то на границе, утром 22 июня 1941 года. Его часть немцы разгромили, а он, раненный, попал в плен. Чудом выжил и бежал. Прилепился к группе таких же, как он, бойцов, отколовшихся от своих частей. В каком-то селе, где они остановились, чтобы передохнуть, местные жители сдали их немцам. Снова плен, и снова он бежал. Во время побега ему прострелили обе ноги. Раненый, дотащился до какого-то села. Там его приютила какая-то женщина. Выходила, подлечила, просила остаться, но лейтенант, верный присяге, ушел. Перешел линию фронта, к нашим. Здесь попал в руки „Смерша” ( „Смерть шпионам” – военная контрразведка), честно рассказал всё о себе, о своих скитаниях. Судьба была предрешена – расстрел! Но повезло! В очередном бою перебили всех командиров, пришло новое пополнение, ну, и дали ему в той неразберихе возможность „загладить свою вину” Он и загладил – командовал взводом вблизи города Калач-на-Дону, что примерно в 120 км от Сталинграда, и даже получил медаль „За боевые заслуги”. Но неожиданно немцы переправились через реку Дон. А за рекой – ровная, гладкая степь, аж до самого Сталинграда, без всяких укрепленией. И, не встречая сопротивления, немцы покатились по ней. Весь взвод, которым он командовал, перебили, а его снова ранило. Раны (осколочные) у него были по всему телу, и они ещё не зажили. Наши женщины, как могли, обиходили его, обмыли, накормили. Рано утром он ушел. Я хорошо запомнил его. Небольшого роста, щупленький, бледный, измученный. Его раненые ноги как-то странно были вывернуты – ступнями наружу. Он не шел, а ковылял, переваливаясь с боку на бок, как подбитая утка. Я с жалостью смотрел ему вслед. Видно, он почувствовал мой взгляд, обернулся, помахал рукой и как-то виновато улыбнулся. Опять он кругом виноват: один, без взвода, бежит... Все тогда были виноваты! Именно тогда вышел приказ Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина № 227: „Ни шагу назад"! За отступление без приказа полагалась смертная казнь на месте. Появились заградительные отряды НКВД, которые расстреливали отступающих…
Многие годы спустя я смотрел поистине гениальный фильм Сергея Бондарчука по незаконченному роману М. Шолохова „ Они сражались за Родину”. Действие там происходит почти в тех самых местах, о которых я пишу. Только мы не подозревали, в какой реальной опасности находились - буквально на краю гибели!
Глава 5. Нас настигает война.
Осень и зима 1942 года прошли спокойно. Фронт был ещё где-то далеко. Мы знали, что немцам крепко досталось под Москвой, и взрослые говорили, что ещё один такой удар, и к зиме мы будем дома.
Но к весне-лету всё изменилось. Отогрелись фашисты. В начале августа уже был слышен гул артиллерийской канонады, а вскоре немецкие снаряды стали ложиться у станции Воропоново, что находилась в 5-ти – 7-ми км от нас. Все нервничали, готовились к отъезду, но команды от руководства не поступало.
На этот раз мы уже подготовились в путь отлично: широкая, лёгкая телега, на ней нормальная будка, укрытая добротным брезентом, хорошая пара лошадей, новая сбруя для них. Вещи (самые необходимые) заранее собраны. В общем, полная готовность. И примерно 5 – 6-го августа наш эшелон выехал. Первоначальный маршрут: Сталинград, Дубовка. В Дубовке должны были переправляться на пароме через Волгу. Сталинград увидели издалека.
Город горел! Я уже писал, что он, в основном, деревянный. Проехали мы по городу и выехали на окраину под названием Городище. Там должны были переночевать. Но Городище уже бомбили, и мы не стали дожидаться новой бомбёжки, покормили лошадей, дали им немного передохнуть и – вперёд, на Дубовку. Только немного отъехали, а тут на Городище налёт. Так, впервые, уже совсем реально, наяву я увидел, что такое война!
Был летний, жаркий , я бы даже сказал, по-августовски знойный, день. Наш эшелон направился к переправе. И тут перед нами открылась поразительная картина: горит река Волга! Такое впечатление, что горит вода! На самом-то деле это горела нефть, вытекавшая из разбомблённых нефтеналивных барж, которые шли из Астрахани. Пламя на огромном пространстве, сколько видели глаза.
Никто никем и ничем там не руководил. В городе полное безвластие, хотя немцев ещё и близко не было. Поправляюсь: на переправе руководили, вернее, командовали,, а точнее, орудовали до зубов вооруженные военные казаки - в шароварах с лампасами, заправленных в сапоги, на головах - красивые головные уборы, из-под которых торчали чубы, вооружены винтовками, шашками. Пьяные, шатались. Увидев наш эшелон, пытались забрать лошадей. Наших мужчин, кинувшихся на защиту, избили. Затем им захотелось наших женщин. Тут уже женщины, дети подняли крик, а мужики наши стали насмерть, да и другие люди, также ожидавшие переправы, пришли на помощь, и казаки отстали. Отталкивая мирных беженцев, они спешили скорее переправиться на противоположный берег Волги: бежали подальше от бомбёжки. Переправившись, заночевали в роще, недалеко от берега и, как потом рассказали очевидцы, изнасиловали там нескольких женщин – беженок.
Не знаю, как и с кем наше начальство договорилось, но нас тоже начали переправлять.
Уже плывём на пароме, и вдруг над нами, очень низко и как-то удивительно медленно летит самолёт с крестами (свастикой) на крыльях. Приоткрыв фонарь кабины, и приветливо улыбаясь, рукой оттуда машет немецкий лётчик! Никто в него не стрелял, никакой нашей авиации и близко нет.
Немецкий лётчик чувствовал себя в абсолютной безопасности. Я до сих пор прекрасно помню лицо этого, впервые увиденного немца – нормальное, человеческое лицо, очень даже симпатичное!
Когда переправились, а это было уже во второй половине дня, возник вопрос, где остановиться на ночёвку. Все переправлявшиеся, в том числе, и наше эшелонное начальство, склонялось к тому, чтобы остановиться в очень красивой роще, которая находилась неподалеку от Волги. Именно туда все устремлялись на ночлег, в том числе, и те казаки – насильники. Но против этого вдруг решительно запротестовал наш будённовец – Коцекович. Сказал, что немецкий самолёт - это разведчик, вслед за ним немцы прилетят и будут бомбить именно эту рощу, так как им же ясно, что от бомбёжки люди будут прятаться не в степи, где все видно, как на ладони, а именно там. Старый боец, он так горячо говорил, убеждая всех, что его послушали и, несмотря на усталость, наш эшелон отъехал от берега километра на три от этой рощи. И остановились прямо в поле.
Глубокой ночью, часа в три, раздался страшный грохот - немцы бомбили рощу! Я вместе со всеми взрослыми не спал и видел, как они делали заходы на бомбардировку. Когда рассвело, люди из нашего эшелона поехали, побежали к той рощице.
Там была страшная картина, которую трудно себе представить и невозможно забыть: кругом валялись убитые, раненые, на земле разбросаны ошмётки человеческих тел, с листьев деревьев капала кровь. Кто-то потом говорил, что это был кровавый дождь... В этой красивой роще нашли своё упокоение и многие из тех казаков, что бесчинствовали на переправе, и другие военные. Нас, детей оттуда быстро увели, а взрослые стали оказывать помощь, какую могли, тем, кто в ней ещё нуждался. Из Дубовки никого ещё не было. Лишь спустя какое-то время появились врачи, санитары.
Так старый, опытный вояка Коцекович спас жизнь всем, кто был в нашем эшелоне!
Глава 6. Передышка.
После всего увиденного эшелон запряг своих „лихих” лошадей, и мы рванули, куда глаза глядят, подальше от гибельных мест. Доехали до села Столярово - километров 25-30 от Волги. Отсюда начальство и актив эшелона как-то связались с Горной Поляной, где ещё находилось высокое руководство, доложили обстановку, запросили, куда двигаться дальше. И получили указание: оставаться на месте и ждать распоряжений, так как они ещё сами не знали, где „бросит якорь” институт.
Так мы задержались в Столярове, да, как оказалось, на целых три недели.
Для меня, как, наверное, и для других, это были счастливые дни в кошмаре пылавшей совсем рядом войны.
Стоял солнечный, знойный август. Не заезжая в село, мы расположились поблизости от него, под открытым небом, в прекрасной дубовой роще. Это - места в пойме Волги.
Неподалеку текла небольшая, чистая, прозрачная речка, впадавшая в Волгу. В ней много рыбы, которую ловили с помощью нехитрых, самодельных снастей. Трава в этих пойменных местах в рост человека(когда взрослый ехал верхом на лошади, из зарослей травы виднелась лишь голова!). Благодать была и для лошадей: кругом пастбища, сочная трава, отдых и для них, трудяг и наших помощников.
Ну, а для нас, мальчишек, вообще раздолье и самое большое удовольствие – пасти лошадей в ночном, т.е. ночью, у костра! Это занятие позволяло нам чувствовать себя совсем взрослыми, ведь нам доверяли такое ответственное дело – пасти и сторожить самое ценное, что было в эшелоне – наших замечательных лошадей!
А рядом, вокруг села - колхозные сады, огороды и бахчи, бахчи... Каюсь, мы беззастенчиво воровали всё это добро и снабжали им весь наш лагерь. Яблоки, груши, помидоры, огурцы, арбузы (волжские – огромные, сладкие), дыни - всё это, давно нами забытое, здесь было „от пуза”! И всё такое вкусное, свежее, натуральное (химии народ ещё не знал, выращивали всё без неё). Цена этого удовольствия - нарушение одной из библейских заповедей: «не воруй»! Сколько ещё по жизни доведётся нарушать их! С младых лет грешен человек!
Обустроились в этой роще мы хоть и по-цыгански, но основательно. Кто соорудил шалаши, кто устроил навесы. Даже туалеты какие-то соорудили.
У кобыл уже появились жеребята, и руководство разрешало их убой. Молодая конина, а особенно, котлеты из неё – необыкновенная вкуснятина! Мне казалось, что ничего вкуснее нет на свете. И неудивительно, ведь мяса мы практически не ели с тех пор, как отправились в эвакуацию.
Всё было хорошо, но народ начал волноваться: золотое летнее время уходит, а мы никуда не едем. Начальник эшелона Василий Фёдорович ходил в село на почту, ждал телеграмму, а её всё не было. Отсутствие своевременного решения в дальнейшем обрекло нас не то что на трудности, а на мучения и опасности.
Продолжение следует:http://www.proza.ru/2013/05/07/932