18 апреля 1990 года Майку Науменко исполнилось 35 лет. Он праздновал его в своей квартире в Ленинграде. На день рождения пришёл Борис Гребенщиков, недавно вернувшийся из США. Майк быстро пьянел. Народу было довольно много, но всё было как-то не то, драйв уходил, оставалась пошлая пьянка. «А и хули», - подумал Майк, - «главное Боб здесь, Боб, Боб».
- Покурим, Боб, - подошёл Майк к Гребенщикову.
- Легко, Майк, - ответил Борис и поставил гитару на диван.
Боб достал беломорину, присел на край подоконника и приоткрыл форточку. Окна кухни выходят в ленинградский дворик.
Майк закурил свой беломор и спросил:
- Боб, как ты думаешь, что сейчас происходит?
- Сейчас весна, Майк. Просто весна.
Майк засмеялся.
- Я завидую тебе, Боб. Ты записал пластинку в Штатах.
- Да, это был очень хороший опыт, Майк. Мне это было нужно.
- Мы все об этом мечтали. А получилось только у тебя.
- У тебя другой путь, Майк. На твоей дороге тебе равных нет. Никто не сыграет ритм-н-блюз в СССР круче тебя.
- Я слышу это 10 лет, Боб. И ты знаешь, по-моему, всё кончилось. Всё совсем кончилось. Рок-н-ролл мёртв, правда.
- Рок-н-ролл всегда мёртв. И всегда жив. Рок – это дух, Майк, ты же знаешь.
- Я знаю. Я знаю, что умираю. И всё вокруг умирает.
- Тебе надо меньше пить, Майк. Просохни этот год. Как раз дата – день рождения.
- Ром с пепси – вот и всё, что мне осталось, Боб. День рождения. Откуда он вообще на мою голову. Тридцать пять лет, Боб. Мне тридцать пять лет. И всё уже в прошлом. У всех был свой час: у тебя, у Макара, сейчас кругом «Наутилус» и «Кино», а кто когда любил «Зоопарк»? Весь мой дух впустую.
- Ты устал быть послом рок-н-ролла в не ритмичной стране.
Оба заржали. Майк, до этого опиравшийся на спинку стула, отодвинул его от стола и сел.
- Я серьёзно, Боб. Я очень серьёзно. Подскажи, что мне делать дальше. Ты знаешь? Как там: мы молчали, как цуцики, пока шла торговля всем, что только можно продать. Но ты знаешь, что я вижу: торговля только начинается. Правда. Я очень надеялся, что у тебя и в Штатах всё получится, также как здесь.
- Так там и есть торговля, Майк.
- Нет, ты не понял. Там цивилизация. А здесь – торговля. Распродажа. Ведь я же знаю, что я хороший музыкант. Я знаю, что у меня настоящие песни. Я делал настоящий рок, Боб. Мы создавали ценности, а сейчас их все сожрали, неужели ты не видишь? Мне тридцать пять лет, а я уже отработанный материал. Меня сожрали, Боб.
- Майк, давай поговорим об этом помедленнее. Мы здесь, мы в СССР. Мы в Азии. Азеопа, реально. И всё так, и я думал, что однажды проснусь и вокруг только ДиПи и ЛЗ. Но не приживается. И не приживётся. Здесь у Дилана и Хендрикса никаких шансов. Поэтому ты говоришь, что дальше, а дальше кризис среднего возраста, я думаю. То есть, не делай свои вопросы глобальными. Сосредоточься на себе, побудь эгоистом.
- Побыть эгоистом… Круто. Не ожидал. Да и… Я не очень понимаю, о чём ты. Я же и есть эгоист, куда уж больше. Слушай, ты же списываешь меня этими словами. Ты подтверждаешь всё, о чём я говорю. Сосредоточиться на себе – это всё, это значит: потерпи, Майк, скоро пенсия. Но пенсия не скоро, Боб. Помоги мне, ты можешь. Ведь у тебя же тоже были эти вопросы, я знаю. Но я не очень понимаю, как ты их решаешь. Посмотри: Макаревич давно подписался с Росконцертом, ты прорвался к Боуи и Дэйву Стюарту, Цой стадионы эти свои собирает, а я всё больше знаешь кого вспоминаю?
- Догадываюсь.
- Башлачёва я вспоминаю. Просто честно он поступил.
- Честно – не значит правильно.
- Ты сейчас-то понимаешь меня уже?
- Частично, Майк. Или не частично. Ты ведь не от зависти стадионы Витьки поминаешь, я знаю.
- Чему завидовать? Витя гопату веселит.
- Ты лирик, Майк. Но ты как Коэн. Вы оба лучшие, но коммерческий успех не для вас.
- Ладно, фиг с ним с успехом. Давай я ещё попробую кое-что сказать. Пришла свобода. И вы все нашли своё место в этой свободе, а я нет. И Башлачёв – нет. Вы смогли себя продать, а мы нет. В хорошем смысле – продать, Боб. В хорошем. Я не завидую, честное слово, просто я не знаю, как мне дальше жить. Мои песни никому не нужны и я сам – не нужен. Сплошные вот такие «выстрелы» и «старые раны».
- Майк, это нормальные вопросы и нормальное состояние. Когда есть вопросы, должны прийти ответы. В США я никому не нужен. Я снова здесь, группы у нас по сути уже нет. Я понял тебя. Давай вспомним одну простую вещь. Ты говоришь: пришла свобода, но разве мы не были свободны и 10, и 15 лет назад? Рок – это дух. Наша музыка – это дух, разве не так? Ты знаешь, в Штатах я встречался с Тони Хиксом, помнишь такого?
- The Hollies.
- Вот. И я начинаю рассказывать ему, какую крутую музыку они играли, как это было круто и здорово. А он мне в ответ: да, играли, баловались. Ты представляешь? Чувак прошёл через рок-н-ролл, через всё это, через шестидесятые, и ничего не заметил. Поиграли, тёлок поснимали и всё. Твой кризис – это не твой кризис, я понимаю. Твой кризис – это кризис рока. Нет новых идей. Их нигде нет, Майк. Надо где-то как-то искать. Ты искал?
- Я искал. Но с некоторых пор эти баховские-толкиеновские штуки не работают.
- Значит, должно быть что-то другое. Дух дышит где хочет. Я тут вздумал перечитать Достоевского, представляешь?
Снова оба заржали, закурили по новой.
- «Братьев Карамазовых» взял. Ты читал?
- Брался как-то.
- Там интересная вещь всплывает. И с Гессе со «Степным волком» перекликается, с «Паломничеством» тоже. Дух, Майк. Я сегодня всё о нём, да и всегда о нём. Всегда есть дух, во все времена, который увлекает, завлекает, а потом уходит. Так бы его и броситься искать со всех ног, но вдруг выясняется, что тебе надо кушать, у тебя квартплата, да ещё и дети, и жена ушла. Есть у тебя такие мысли, Майк?
- Да. Жена от меня точно ушла.
- Да и хорошо, раз так. Меньше причин не искать куда ушло оно, твоё вдохновение.
- Наверное, ты всё правильно говоришь. Но чем яснее ты объясняешь, тем безнадёжней. Разве я всё это не проходил?
- Я тебе про Достоевского не дорассказал. Знаешь, что у него меня цепляет сейчас?
Майк мотнул головой.
- Взаимоотношение духа и государства, Майк. Государство стремится его захватить, дух же всегда исчезает. И кого в результате ловит государство, Майк?
- Кого?
- Тебя. Меня. Нас. Людей оно ловит, Майк. Потому что нам хочется кушать и у нас квартплата. Мы уязвимы.
- И что делать?
- Искать, Майк. Искать дух. Он захватит и унесёт, и спасёт тебя. Не найдёшь дух – государство сожрёт тебя окончательно. Ты говоришь: сейчас начинается настоящая торговля. Мы выходим в тираж, весь наш рок выходит в тираж. Так тебе бы радоваться: ты в тираж не выходишь. У духа на тебя специальные планы.
- Ты это льстишь мне.
- Нет, Майк. Я не льщу тебе. Что ты хочешь, чтобы я сказал, что было бы не похоже на лесть? Сказать, что твои песни пипл не хавает, потому что ты не отслеживаешь вкусы публики и модный звук? Что ты сам виноват и вообще давно не сэкси? Но не для этого же мы всё начинали, да?
- Не для этого.
- Вот. Пусть Тони Хиксу, кроме своей половозрелости, вспомнить больше нечего будет. У нас то ведь всё по-другому.
На кухню заглянул Владимир Рекшан:
- Чуваки, ну вы уж совсем уединились.
- А вот и он, о прекрасный друид из древнего мира, знаток откровений и высших сфер, - сказал Гребенщиков улыбаясь.
- Может и не друид, но не гоблин точно. Народ хочет видеть Майка! Да и налили уже.
- Идём, Вова. Мы уже идём.
И все трое вернулись в тесную комнату, где кто-то как всегда проповедовал дзен, где было накурено и много народа, пришедшего поздравить Майка с днём рождения.