...И ведь любит её, по сю пору любит! Как собачонка ему предана. Что у них со Свиридом - всё доложит.Что и как у них на чёрный день припасено, сколь много и часто Свирид ругал Советы, а потом Гитлера с Геббельсом. Пару раз сука эта бил её по молодости, но потом, говорит, покаялся. Повинился, в бога в душу в мать...С тех пор и она утверждает - не бъёт, зараза. А всё почему? Да боится он, гад, что Глаша от него сбежит. Под его, Платоново крыло. Хотя не убежит она, конечно, пока Дашка жива-здоровёхонька. Не приведи Господь - волосья у неё повыдёргивает да глаза повыцарапывает. Но это, как говорится, пока... И пока Свирид жив-здоровёхонек.
-Ну, идёшь али нет, изверг? картошка поди вся в уголья спеклась. Кто её есть будет, окромя тебя, Ирод ты царь? Даже кобель так и тот побрезгует. А тебе в самый раз - чрево своё набить да в нужнике пропердеться...
Зашла в хату, а затем снова вышла. Словно её там подменили - запела иначе:
-Платоша, а Платоша! Ну, выходи, будет тебе! какой ты есть - такого и люблю! Я тебе револьвер твой в будку Гришке сунула. Там искать не будут. Сщас поленьями её закидаю, что б эти пёсика на подстрелили. Ироды и есть - как придут, так собак стрелять начнут...
Ага, стрельба так вроде затихла. Значится немцы пожаловали. Тот-то жена сразу подобрела...
Даша посокрушалась - позвала его для порядку. Но, чувствуя мужнину обиду, стала забрасывать будку поленьями. Гришка сидел тихо, даже не звенел цепью. Ему, кобелю, такое дело привычно. Как немцы начинают по деревне собак стрелять да курей, Гришка даром что с телка ростом, так сразу в будку - юрк!Оно и понятно - жисть она дороже...
После жены выскочила во двор Настюха. Со своими косами, перевитыми ленточками, и щедро уложенными на макушке. Здоровенная - метр с гаком, кобылица стоялая... Кровь с молоком, нос вздёрнут, глаза васильковые,и грудь полная - аж под сарафаном гуляет... Сзади тоже - раздатая во всю ширь, хоть обоими руками обхватывай! Хотя, прости Господи - срамные мысли... Девка хоть сейчас на выданье - только, за кого? Сына отца Дмитрия, старшенького Степана ей бы в мужья. Да нет его: похоронку на него прислали в августе 1941-го. Поговаривали, отца Дмитрия как-то выпившим после этого видели. Так и понятно: сына назад не вернёшь, у Бога обратно не попросишь. Бог дал, Бог взял - известное дело...
В руках у дочки был горшок с картошкой, свежий ржаной каравай да кринка с молоком6
-Пап, ты бы поел, да в хату шёл! - и опустила голос до шёпота: - А так сидеть до вечера можно. Простудишься, околеешь - пропадём мы без тебя. Совсем пропадём. Я поставлю здесь, во дворе. А ты выходи - очень тебя просим...
Ага, любят, значит, уважают. Ну, куда вы без меня, птахи небесныя? Время-то военное, голодное и холодное. Кто вас прокормит, кто обогреет? Кто пред немцем за вас заступится? Кто-то - Платон Трофимыч, известно кто. Не дед Пихто же! Кому муж, а кому и отец. Его чтить и уважать нужно, а не хи-хи с ха-ха на него - из-под материного подола. Ишь хихихалка сопливая отыскалась!
...А ведь как чудно всё вышло с его ответственным назначением! В ОГПУ и в НКВД его и раньше вызывали. и по вредителям, и по врагам народа, которых искали на селе и по району. ПВ первую очередь - среди недобитых кулацких прихвостнях, подкулачниках, коими для Советов были все, кто жить богато желал. Или зажиточно. И тайне мечтал, что б старые времена вернулись. Хотя бы как при царе Николашке, на худой момент - при Сашке Керенском. Разносил по сёлам и весям неведомо кто слухи, будто Сталин, а раньше него - сам Троцкий решил вернуть в Россию капитализм, даже монархию. будто жив царь-батюшка, скрывают его за границей слуги верные. А кто-то поговаривал - да в Москве он живёт, и в Сухуми, как простой человек в обличие другом, без бороды и усов... И будто бы Сталин за такое попустительство Троцкого выслал, а затем Орджоникидзе застрелить велел, наркома тяжёлой промышленности-то.Потому как был тот из князей - революцию втайне не принимал, был тайный человек государя при нём...
Поговаривал Свирид, что слухи эти разносили от отца Дмитрия. Но то ли дело - Свирид! Если б не одно обстоятельство...
За месяц до того, как германские танки запросто въехали в Орел, снова его вызвали куда следует. Молодой и симпатичный, с треугольничками в малиновых петлицах и со знаком "отличный чекист" сержант не стал на него кричать и раздавать оплеухи. Он вежливо поинтересовался здоровьем. Задал протокольные вопросы о службе в Добрармии, о мотивах, что побудили перейти в Красную армию. Затем, лукаво усмехаясь, предложил подтвердить прошлые показания, сверяя их с прежними - подписанными листами протокола ("Мною прочитано, мною подписано верно"). особенно чекиста интересовал период после демобилизации из РККА. А именно - почему помкомвзвода Косницин не изъявил желания учиться военному делу? Не подал рапорт на имя командира части - направить его на учёбу в Военную академию, или на курсы усовершенствования... "Всё могу понять, но когда здоровый двадцатилетний помкомвзвода не горит желанием служить делу Советской власти, то это наводит на печальные размышления, - констатировал он, весело пожимая плечами. - А нужна ли такому Советская власть, а хочет ли он её защищать? Ладно, рядовые бойцы, в большинстве своём неграмотные и забитые. Да, их никто бы не направил, не взял... Но вы отчего не пожелали, товарищ Косницин? Или всё же гражданин?"
Сказать-то было нечего и он промолчал, словно пойманный с поличным. Сердце гулко забилось - бум-бум! - словно подтверждая самые худшие подозрения. И про указанный период он стал плести что-то очень невнятное. Мол, попытка это была, гражданин начальник (уже гражданин!) до Индии добраться, пешком и на поездах. Потому как рассказывали, будто там фрукта разная и сладкая, величиной с арбуз или дыню - на ветках и на кустах растёт, да животные чудные, с длинными носами, аж до земли. Из которых молоко так и хлещет, если потянуть. И хотел Косницин, раб божий, играя на гармонике в теплушках, сначала до Оренбурга значится доехать, а потом - до самой...
Чекист, отпив чаю, и заказав стакан для Косницина, задал ему повторно всё те же уточняющие вопросы, надеясь "прокачать на косвенных". Но Косницин стал врать уверенно - видел, как тот прячет улыбку и не лютует. На неточности в мелочах отвечал - ну, многое ли упомнишь, гражданин начальник? Многое ли увидешь с крыши вагона, ночуя на станциях и под открытым небом? Да ещё лихие люди кругом, с обрезом и "максимом"...
"Хорошо-хорошо, - начал "клеиться" к нему чекист: - Пойдём так: вот вы смотрите, что Советская власть несмотря на вашу несознательность, на службу у белых, а затем на ваше нэповское "товарищество", вам всё же доверяет. Она вас всё это время ценила и продвигала. Сделала счетоводом. А вы - до сих пор не ответили ей взаимностью. Почему не подали заявление в партию большевиков? Почему отказывались эту тему даже обсуждать?"
Косницин взял и вторично поджался - после эдакого подходца. Действительно, с середины 1939-го к негу пару раз приставал парторг села, а один раз вызывали в райком по этому вопросу. Причём, не просто так, а на бюро парткома - посидеть, послушать, сделать выводы... Председатель парторганизации колхоза, старый безрукий коноармеец с Орденом Красного знамени, снова и снова "закручивал" эту "шарманку", как только заставал Косницина с глазу на глаз. Но тот был ни в какую - ни готов, ни достоин...
"...А почему так - считал что не готов, не достоин? Что, старые грехи дают о себе знать, о которых нам не сообщили? - с улыбкой допытывался сержант госбезопасности Крутиков. - Которые вы утаили на предыдущих допросах, утаиваете и сейчас? Может, самое время - покаяться - рассказать всё, как на духу?" "Да не в чем мне каяться, гражданин начальник. Всё рассказал как есть, без утайки. Христом Богом клянусь, - размашисто перекрестил себя Косницин, готовый соскочить со стула на колени. - В Бога я верую, гражданин начальник. Какой из меня поэтому большевик-то?!"
"...Всё-то вы верно сказали кроме одного. Не гражданин, а товарищ.Да-да, товарищ! Благодарю вас, товарищ Косницин, за вашу откровенность. А теперь - откровенность за откровенность. Мы хотели бы оставить вас работать во вражеском тылу.Сделать вас нашим