Катя наблюдает за мамой из-под длинных ресничек. Прищуривает глаза и представляет себя в маленькой комнатке, откуда можно подглядывать за окружающим миром.
«Щелк» - и на картинке появляется затылок мамы. Волосы аккуратно уложены в прическу. Мама внимательно смотрит на дорогу. Еще один поворот, и машина остановится у мастерской художника Васильева.
Катя надменно повторяет: «Васильев…»,- точно копируя мамину интонацию. Она во всем ей подражает: и манере разговаривать, и даже пафосным восторгам по поводу красот природы.
«Ах, какие березки!» - и оглядывается по сторонам, чтобы все услышали и увидели, какая тонкая у неё натура.
Когда мамы нет дома, Катя красит губы и примеряет шелковый мамин пеньюар, но больше всего ей нравятся капроновые чулки. Осторожно, чтобы не сделать затяжку, примеряет чулочки и смотрится в зеркало, испытывая при этом необыкновенный восторг. Когда же, наконец (!) она перестанет носить надоевшие коричневые хлопчатобумажные колготки и станет настоящей женщиной, красивой и желанной, в тонких прозрачных чулочках?
Что такое быть желанной, она не понимает, но каждый раз, нарядившись в мамины чулки, погружается в ожидание чего-то необыкновенного, влекущего в мир радостных, волнующих событий.
Рядом с Катей в машине сидит сестренка и хнычет на одной ноте: «Я не хочу рисовать! Хочу смотреть мультики!» - ей не нравится художник, ревнует к нему маму.
А мама сидит на диванчике и рассматривает репродукции картин европейских мастеров.
-Босха детям не показывать! – напоминает менторским тоном, а Васильев нечаянно касается ее руки.
-Я хочу домой! К папе! – капризничает Ольга.
Катя ничего этого не замечает, пишет акварелью цветок, стрекозу и все, что по ее представлениям живет на лесной полянке.
«Щелк» - и в памяти возникает кленовый лист, плывущий по реке, тонкая рябь на воде, нежные прожилки осенних листьев, солнечные пятна, пробивающиеся на лужайку сквозь рыжие кроны деревьев, и душа ее полнится радостью.
-Мама! Мама! – кричит Ольга. – У меня река не получается!
В ответ звучит привычное мамино:
-Работай, Оленька, работай.
«Щелк» - и в Катиной копилочке появляется новая картинка - мама вскидывает руки и поправляет волосы…и такая загадочная, еле заметная улыбка мелькает на ее губах…
Но вот уже Катя и Оля стоят на столе. Васильев пишет два портрета одновременно. Мама с любовью смотрит на дочек.
-Васильев, а когда ты уже нарисуешь мой портрет? – Катя хочет в туалет, а потому подпрыгивает на месте.
-Во-первых, не «ты», а «вы», - поправляет мама. – А, во-вторых, не Васильев, а Николай Габриэлович. И прекрати смеяться.
Катя давится смехом. Не может выговорить отчество, таким нелепым оно ей кажется.
-Габри…Габри…э…? – и снова смеется.
-Портрет не рисуют, а пишут, - уточняет Васильев. – Чувствуешь разницу в словах?
-Чувствую! Пишу – генерал, рисую – солдат.
Теперь уже и Васильев смеется. Ей нравится разговаривать с ним, особенно, когда мама уходит по своим делам и не мешает заниматься. Он не отмахивается от вопросов, и даже объяснил, почему Босха Иеронима ван Акена многие считают сумасшедшим.
«А ведь мама запретила показывать нам его картины. А Васильев разрешил. Почему Босх ей не нравится?» - она забирается с ногами в огромное кожаное кресло, рассматривает альбом, пытаясь расшифровать картины загадочного художника.
-Изучаешь Босха? – спрашивает с иронией Васильев и добавляет поспешно. - Я не считаю тебя глупой. Тебе предстоит еще многое постичь.
«Откуда он знает, о чем я думаю?»
«Щелк» - и запечатлела его лицо. Особенно глаза - такие карие, что кажутся черными, и не сразу поймешь, о чем он думает.
«По таким глазам трудно читать мысли…Не потому ли мама так долго смотрит ему в глаза?»
Катя, как слепая, пытается потрогать каждое слово, чтобы понять значение. Сначала почувствовать, потом понять. А ощущения не обманывают. Так и с рисунками – сначала почувствовать, потом уже браться за карандаш.
-Тебе нравятся картины Босха? – спрашивает Васильев.
-Они как кофта на изнанку.
Васильев, довольный, смеется.
-Правильно заметила про изнанку... Ты, скорее, фотограф, чем художник… Есть такое течение - поп-арт. Хочешь, покажу репродукции?
«Как он догадался, что я все фотографирую взглядом? " – и снова пыхтит над рисунком.
Но вот однажды занятия прекратились. Верой Борисовной одолела меланхолия, она слонялась, непричесанная, по комнатам, или лежала на диване, уставившись в стену. На просьбы девочек отвезти их к Васильеву, раздраженно отвечала: «Оставьте меня в покое!» - а вскоре улетела в Москву за пуговицами для нового пальто, оставив дочек на попечение мужа. А когда вернулась, повела их по магазинам и портнихам, наряжала в новые платья.
-Приучайтесь быть красивыми! – говорила возбужденно. – Красивая женщина всего в жизни добьется!
-А я хочу быть художником! – объясняет Катя. – Почему ты не водишь нас к Васильеву?
-Потому что он мерзавец! - губы сжались в гневе. – И прекратите им восторгаться!
-Почему мерзавец?
-Потому что приставал к вам! Так всем и говорите!
-Как «приставал»? - заинтересовалась Катя.
«Щелк» - и в копилочку попал растерянный мамин взгляд.
- Скажете, трогал везде… поднимал платье. Разве такого не было? Ну, ведь было же, было!
-Не было! – заупрямилась Катя.
-Вот Иудушка! – сорвалась на крик Вера Борисовна. - Он тебя лапал, а ты будешь молчать? – и вдруг заплакала, всхлипывая, как маленькая. Девочки кинулись обнимать её, повторяя: «Мамочка, любимая, он приставал к нам! Только не плачь!»
-Катька! – рыдала Ольга. – Поклянись, что скажешь про Васильева?
-Скажу! – пообещала Катя, а сама задумалась над словом "приставал".
«Надоедал? Ну, вот, пристают же дети на улице, попрошайничают, обзываются. Только у мамы это слово как-то странно звучит... как в грязи искупалось".
-Ну не понимаю я этого слова!
-А тебе и не надо понимать! – кричит мама.
-А я все поняла! - хвастается Ольга. - Что тут непонятного?
Но для Кати слово «трогать» и «гладить» означают радость от прикосновений мамы и папы.
Она смеется.
-Прекрати смеяться! – сердится мама. - Это не смешно!
-Он мне не папа, чтобы трогать везде!
-А папа трогал везде? – у Веры Борисовны округляются глаза, она не знает, как реагировать на слова дочери.
-Когда купает, мочалкой трет, - объясняет Катя. Ей нравится, когда ее купает папа и терпеть не может, когда купает мама. Каждый раз, когда готовится купание, она плачет и просит маму не трогать ее, такими грубыми ей кажутся её руки, и шампунь попадает в глаза, и подзатыльников много.
-Иди отсюда, дура! – злится мама.
«Сама дура!»
«Щелк» и увидела радугу над домом: «Хорошо бы пробежаться по этой радуге…Разве Васильев обидел маму? Нагрубил ей? Однажды нагрубил!»
В тот день они с Олькой подсматривали в щелку, что мама с Васильевым делают в кабинете?
- Скоро уходишь на гражданку, – сказала мама. - Может, останешься здесь по контракту?
-Я художник, а не оформитель.
В армию его призвали после окончания Суриковского училища. Выделили мастерскую, где он оформлял стенды, транспаранты, писал портреты детей, жен военных и выдающихся лиц города.
-Я тебе нравлюсь? - спросила громко и подошла очень близко.
-Ты красивая.
-И неприступная.
-Тогда не делай глупостей, за которые потом будет стыдно.
Девочки по очереди подглядывали в щелку, толкаясь и хихикая. Катя увидела, как мама обхватила руками Васильева за шею и поцеловала в губы. А он вдруг стал целовать её, как безумный, но вдруг оттолкнул от себя и закричал грубо.
-Иди домой! Уходи! Уходи отсюда! – сёстры вздрогнули и, посмотрев друг на друга, заревели в голос. В этот момент в мастерскую вошла жена полковника.
-Что здесь происходит? - с презрением взглянула на Веру Борисовну.
-Вот, дочек перепугал…Идиот! - схватила Катю и Олю за руки и потащила в машину. - Он приставал к ним!
Больше уроков рисования не было.
Вскоре Катю и Олю вызвали на «допрос». Перед допросом Вера Борисовна еще раз проинструктировала дочек.
-Если не хотите меня потерять, говорите, что он к вам приставал!
В кабинете было несколько мужчин, один из них вел протокол. Мужчины принялись расспрашивать, как проходили занятия рисования, и что говорил художник.
Олька, обрадованная такому вниманию к себе, стала тараторить, как Васильев поднимал ей юбку и просил снять трусы, как она ненавидит и боится его, потому что он грубиян.
И к тебе приставал? – спросил Катю мужчина в погонах, которого все называли полковником.
«Щелк» - и в копилочке остался его взгляд, а во взгляде удивление и непонимание, как можно приставать к такому крохотному существу, как Катя, или как это такое крохотное существо, как Катя, способно так бессовестно лгать?
Она замкнулась в себе и не отвечала на вопросы.
-Если рядом не будет мамы, - сказал психолог. – Она быстрее расколется.
-Я не орех, - обиделась Катя, и психолог извинился перед ней за свои слова.
-Я не позволю разговаривать с дочерью без меня! - заявила Вера Борисовна.
-А вы чего-то боитесь? – улыбнулся полковник.
Катю отвели в отдельное помещение.
- Теперь Васильеву труба, - услышала Катя разговор мужчин.
-А что такое труба? – не поняла, о чем речь, но догадалась по интонации, что говорят не о музыкальном инструменте.
-Тюрьма, - пояснил психолог и посмотрел на девочку - понимает ли, что такое тюрьма и махнул рукой, мол, бесполезно, что-то объяснять.
А полковник с любопытством спросил:
– И за письку хватал тебя этот Васильев?
«Фу...какой дурак!» - Катя отвернулась.
-Вы ее провоцируете на обратную реакцию, - предупредил психолог.
-Тебе не понятно, что они врут? Приведи Васильева! – приказал солдату.
В кабинет вошел Васильев. Лицо осунулось, и весь он был какой-то измученный и хмурый.
Катя уставилась ему в глаза и прочитала его мысли: «Босх видит изнанку…» , - он улыбнулся ей, и она улыбнулась ему.
Уведите его! - закричал психолог. – Они разговаривают глазами!
-Что ты несешь? – изумился полковник и все-таки позвал солдата.
Васильева увели.
-Позовите маму и Олю, - попросила Катя. - Я все расскажу.
В комнату вошли Вера Борисовна и Оля.
-Оля, - спросила тихо Катя. – Габри к тебе приставал?
-Да! – крикнула Оля. – И к тебе тоже!
-Это неправда. Нас мама научила так говорить!
-Что ты мелешь? – возмутилась Вера Борисовна.
«Щелк» - и в копилочке остался взгляд, полный отвращения к дочери, которая предала свою мать.
-Хватит врать! – схватила ее за руку.
-Стойте! – приказал полковник. – Вы не на прогулке!
«Щелк» - и Катя заметила, как полковник смотрит на маму: «И ему тоже нравится моя мама?»
Все мужчины смотрели на Веру Борисовну с обожанием. И Катя восхищалась ее красотой. Но сегодня ей было стыдно за все, что здесь происходило, а еще она пыталась как-то исправить ситуацию.
- Он отказался писать наши портреты, - проговорила через силу и тут же покраснела, даже уши и шея её покраснели от стыда. – И мама обиделась.
-Отказался рисовать ваши портреты? – уточнил полковник.
-Не рисовать, а писать, - поправила Катя. – Потому что мы баловались.
-А как он обидел маму?
-Сказал, не надо делать глупостей, за которые потом будет стыдно.
Мама расхохоталась.
-Вот врет! Это надо же такое придумать?!? - и крикнула полковнику. - Вы еще это мужу моему расскажите!
-Предательница! – заорала Оля. – Правильно мама называет тебя Иудушкой!
«Пусть так, - подумала Катя. – Но Васильев не виноват».
«Щелк» - и мама морщит капризно лоб.
-Вы думаете, мои дочери лгут? Надо опросить всех детей, кто ходил в мастерскую.
-А ведь он про вас слова худого не сказал.
-А я давала повод? И заканчивайте это безобразие! – приказала строго. - Муж скоро на обед придет, а меня дома нет. Поклянитесь, что опросите всех детей!
-Клянемся! – вскочили мужчины.
Полковник поглядывал на Веру Борисовну как-то очень озорно, а психолог улыбался: «Вот вы и сделали нас сообщниками, Вера Борисовна!»
-Я запрещаю вам так шутить! – надула губки мама.
«А папа называет ее адмиралом в юбке!» - с неприязнью подумала Катя и с тех пор перестала подражать матери.
-Клянусь! Он вам все теперь нарисует этот Васильев! - пообещал полковник.
-Напишет, - поправила Катя.
На следующий день Васильев, молча, писал портрет Ольги, а Катя сидела вместе с мамой на диванчике. В комнате стоял солдат и наблюдал за порядком.
-Почему ты не пишешь два портрета сразу? - прервала молчание Вера Борисовна. Васильев не ответил. - Так и будешь молчать? А мог бы и извиниться, у тебя еще было время! - она гордо вышла из мастерской.
Ольга с криком: «Мама! Я его боюсь!» - побежала следом, а Катя вздохнула – так хорошо стало, когда они обе вышли в коридор.
Васильев положил кисти на стол и заглянул ей в глаза.
-Я ничего плохого о тебе не сказала! – похвасталась она.
-А я должен благодарить тебя? – спросил сурово. – Правдой не хвалятся, ей живут.
Кате стало стыдно. Она заплакала.
-Я не стала слушать маму.
-Не плачь…Слушай свое сердце…и станешь художником.
Больше Васильева она не видела. А слова его поняла, когда стала взрослой и училась уже в Суриковском училище.
Приехав однажды на каникулы домой, спросила у мамы.
-Ты помнишь того художника?
-Какого художника?
-Васильева.
-Не понимаю, о ком ты?
«Щелк» - и в копилочке отобразились глаза, внимательно изучающие дочь.
«Чего ты хочешь, Катя? Припереть меня к стенке? Но разве ты можешь что-то помнить?»
- Сколько тебе тогда было? Пять? Шесть?
Вера Борисовна в шутку , называла Катю Иудушкой Головлевым, помня о том, что когда-то та ее предала.
«Но разве сказать правду, означает предать?!?»
-Что с ним стало, мама?
-Откуда я знаю? – зевнув, Вера Борисовна взяла с тумбочки журнал мод. – Между прочим, тогда многие дети пожаловались на Васильева, только ты одна почему-то уперлась.
-Он меня не трогал!
-Ты с детства позволяла себя лапать. Смотрю на тебя и думаю, как бы не принесла в подоле!
С тех пор Катя домой не приезжала. Да и мама о ней особо не вспоминала. Зачем? Если под боком живет Оля, которая никогда не предаст.