4 мая 2001 года, за неделю до своего 84 дня рождения, ушла моя бабушка. Светлой памяти посвящается…
Моя бабушка вышла замуж по расчету. Она сама мне сказала. Помню, мне было тогда лет пять, и я, рассматривая портрет, с которого смотрел серьезный мужчина с напряженным лицом, спросила у нее «как она была невестой». Портрет всегда висел в ее комнате, и я знала, что этот немного сердитый мужчина ее муж, которого очень давно «убили на войне». Но почему-то этот факт мало меня заинтересовал. Мое воображение будоражило видение бабушки-невесты. Она так и представлялась мне в фате поверх всегдашнего своего цветного платка и в своем фартуке, надетым ею, впрочем, на белое платье. Я представляла, как моя бабушка-невеста бредет под руку с портретным мужчиной, а вокруг много цветов. На большее моя фантазия была не способна.
«Как, как, - ответила она, не отрываясь от какой-то своей работы, которую выполняла беспрестанно, - пошли, расписались и все».
-«Как все, - недоумевала я, - а платье, а фата, а свадьба?».
«Какая свадьба? Пошли мы в сельсовет, расписались, а потом пришли домой, наварили каши, наелись, вот и вся свадьба».
Признаться, я испытала легкий шок. Мой пятилетний мозг не мог осознать, что вот так просто «с кашей» можно провести единственный день, когда абсолютно все девушки превращаются в принцесс. Я часто рассматривала фотографии, где мои родители были такими красивыми в день их свадьбы. Это что же получается, что у бабушки и праздника-то никакого не было. В моем понимании, праздника с кашей просто и быть не могло. Это не праздник, это ненавистный завтрак в детском саду. Тогда я подумала, что бабушка и ее муж настолько любили друг друга, что не стали ждать, когда у них накопятся деньги на свадьбу.
«А ты любила своего Петра Алексеевича?», - спросила я. Бабушку почему-то не смутил подобный вопрос из уст пятилетней внучки. «Какая там любовь. Замуж за него пошла, чтобы хлеба наесться».
Наверное, в этот момент я повзрослела. Нельзя было испытать настолько сильное разочарование в человеке, который был авторитетом во всем и остаться маленькой девочкой. Я не могла понять, как можно было выйти замуж для того, чтобы есть хлеб. Ну, я еще могла бы понять, если моя наставница выходила бы замуж для того, чтобы есть конфеты, но хлеб…
Помню, что я молча стянула покрывало с ее подушек, действо, за которое непременно была бы наказана раньше. Но мне, ставшей вмиг взрослой, было это безразлично. Достала припрятанный красный карандаш, и, спрятавшись за занавеску, водрузила легкий тюль на своей голове, не забыв накрасить губы. Из зеркала на меня смотрела почти невеста, почти принцесса с грустными глазами.
Моя бабушка – ровесница революции. Ее рассказы о своем детстве, и без того, казавшиеся мне какими-то нереальными, были пропитаны мистикой, сказочностью. Даже деревня, в которой прошли ее детство и юность, называлась, на мой взгляд, очень загадочно – Марьино поле. Мне всегда хотелось представить эту самую Марью, в честь которой назвали деревню. Бабушка рассказывала, что это была дочка помещика, которой эта деревня отошла в качестве приданного.
Мамы своей она не помнила. Ее отец, был женат три раза. Мама бабушки была его второй женой. В этом браке родилось двое детей – Елена и ее младший брат Иван.
«Ему в молодости, - рассказывала она тихим низким «сказочным» голосом, - цыганка нагадала, мол, будет он женат три раза, и с каждой женой будет жить по семь лет. Прожил он с первой женой семь лет. Народился у них Никита. А жена, возьми, да и помри. Пришлось отцу второй раз жениться. Ну, он на моей матери и женился. Взял девушку молодую, здоровую. А через семь лет ее лошадь «разбила». Остался он уже с тремя детьми на руках. Никита, правда, скоро женился и отделился от нас. А отец женился в третий раз. Прожили они с мачехой семь лет, и отец помер. Мне тогда 15 лет было, а братцу моему Ване всего 11. Мачеха и говорит, не буду я с вами жить, не нужны мне чужие дети. Говорит, забирайте, мол, или дом или корову. Тут я растерялась. Думаю, если возьмем дом, то, без коровы с голоду умрем, а если корову – то где жить будем. Пошла я к старшему брату за советом. А его жена нам и присоветовала, что, мол, берите дом, а корову мы с вами пополам свою поделим».
«А как можно было корову-то поделить? Вон у нас кошка Мурка, ее, если поделить, она обязательно умрет».
Бабушка улыбнулась, потрепав меня по голове. Она объяснила, что корову никто пополам резать и не собирался. Молоко, что дает корова, делили, телят, которые у нее рождались тоже. А сама «кормилица», как называла ее бабушка, осталась целой.
«Так мы и выжили. Мы с Ваней в дом к Никите перешли, а они – в наш. У нас он намного больше был. Мы с Ваней в колхозе работали «за палочки».
«За какие-такие палочки, - недоумевала я, - за кукурузные что ли?»
«Нет, просто за палочки. Выходит человек на работу, а за это ему в тетрадке палочку ставят. А когда урожай соберут, палочки посчитают и за них зерна насыпят».
Много непонятного было для меня в ее речи. На работу люди ходят за деньги, это я к своим пяти годам очень хорошо знала. Вот мама и папа ходят за зарплату. Правда, мне было немножко обидно, я вот в свой садик ходила совершенно бесплатно, а там, на мой взгляд, потяжелее, чем на работе было. Ведь я ни разу не слышала, чтобы папу или маму заставляли на их работе спать, и есть рисовую кашу. Но ходить на работу за какие-то там палочки в тетрадке, непонятно. И потом, что делать с зерном, которое насыпали за эти самые палочки. Летом в деревне я видела, что зерном кормили гусей и кур, но, чтобы сами ели, не видела ни разу. Мне было очень интересно, а как относилась к неродным детям мачеха, также как в сказках, или все-таки получше…
«Ой, милая, мы, когда вдвоем с братцем жить стали, хоть вздохнули свободно. У мачехи ведь свой сынок был. Отец целый день на работе, а мы с Ваней целый день голодными ходим. Мачеха с сыночком едят, а нас к столу и не пускают. А работы в деревенском доме столько, что ни в одной сказке не опишут. Надо и убраться, и скотину покормить, и обед сготовить, и печку натопить, и огород прополоть. В школу меня не пускали. Подружки мои, кто с родной мамой жил, читать-писать научились. А моя мачеха говорила, что не надо на это девчонке время терять, и вместо школы сажала меня вязать носки. Помню, что, если замешкаюсь, то мачеха обязательно затрещину давала. А как отец вечером придет, то она сразу как мед становилась. И сладенькими нас называла, и родненькими. Помню, раз обидела она меня крепко, а отцу неправды наговорила. Он ей поверил, а не мне, да и сам оплеухой наградил. Обиделась я, убежала в поле, легла на холодную землю, надеялась, что простужусь и умру. Вот только соседи меня вовремя заметили. С тех пор только ухо слышит плохо.
А один раз чуть заживо не сгорела. Наш дом загорелся, а я спала в самой дальней комнате. Мачеха своего сына выставила, Ваня сам выбежал, а мне огонь путь перекрыл. Мачеха голосит, свои сундуки из огня тащит, а я горящей горнице мечусь. Хорошо, что сосед заметил, окно выбил и достал меня. Так что когда мы с Ваней вдвоем жить стали, стало даже немного легче. Правда, мы с утра до вечера в колхозе работали. Я на коровах пахала, лошадей не хватало, а Ванечка мой пастухом ходил. Намаемся за день, а вечером на свой огород идем, или ночью, если ясная. Так и жили. Только есть все-время хотелось. Особенно страшным был 33-й год. Засуха была такая, что все поля выгорели. Мы всю лебеду поели, все кожуру картофельную. Помню, даже песенку сочинили: «В 33-м как году, всю поели лебеду, картофельны шкурки считали за булки». На полях зерно плохое, но уродилось, а колхозникам за трудодни его не стали давать, и так государству план не сдали. Многих тогда за воровство колосков посадили. Пойдет, к примеру, бабеночка какая в поле, не может она смотреть, как детки ее от голода пухнут и умирают, наберет мешочек маленький колосков, каши сварить, а ее обходчик и поймает. И вместо каши отправлялась наша бабенка в лагеря. Помню и я раз решилась своровать. Набрала карман этих самых колосков, а тут и обходчик едет. Я в крапиву и метнулась. Всю ночь в крапиве просидела, выйти боялась…
А за Петра Алексеевича я от голода замуж вышла. Он трактористом работал. В то время тракторист, на деревне – первый парень. Им и зерна на трудодни выделяли много. Думала, вот выйду замуж за тракториста, хоть хлеба наемся. Расписались и стали жить вчетвером сразу. И у него и у меня братишки меньшие были», - бабушка умолкла, вглядываясь в сумеречное окно.
Позже я узнаю, что баба Лена вместе с мужем переедет в город, что ее Петр Алексеевич во время войны найдет себе боевую подругу, которая сама приедет к бабушке рассказать об их романе. Узнаю, что Петр Алексеевич «пропадет без вести», а бабушка уже на самом исходе войны встретит свою любовь, моего дедушку. Узнаю, что дедушку убьют в мае 45-ого. В последнем письме он еще успеет дать имя их дочери, моей маме…