В больнице
В районный центр въехали на рассвете. Молочно-лунный рассвет с багровым солнечным шаром Володя увидел, когда сани стояли у большого двухэтажного бревенчатого дома. Здесь находилась районная больница. Разбудили главного врача. Он же был единственный оперирующий хирург.
Высокий сухощавый старик с рыжими прокуренными усами вышел на крыльцо. Сосланный сюда сразу после войны за то, что попал в плен, поляк, военврач Каминский посмотрел на худенького заморенного мальчонку в санях, закутанного в тулуп, как кокон бабочки, увидел его бледненькое изможденное личико, выслушал Емельяна Ивановича и сказал подошедшей медсестре: «Готовьте операционную». И сразу в доме что-то зашевелилось, задвигалось, засуетилось. А Володя уже лежал в приемном покое на холодном топчане, накрытом простынкой.
Каминский прощупал ему живот большими мягкими пальцами, и Володя увидел, как дергались его усы и он позевывал со сна. Володя находился в сознании и боли не чувствовал, только очень замерз. Руки и ноги одеревенели.
«Езус Мария, — сказал Каминский. — Как ты жив остался, хлопчик. Мороз тебя спас». Вошла операционная сестра. «Осторожно разотрите его спиртом. Живот не трогать и срочно на стол», — распорядился Каминский. Вошла вторая пожилая женщина в белом халате и сообщила: «Закиси азота нет. Придется делать под местным».
«Пся крев!» — выругался Каминский и исчез за дверью. Володя прислушивался к разговору. Онемение прошло. Он стал чувствовать свои руки и ноги. «Обморозки нет», — сказала молодая сестра, и тогда Володя спросил пожилую: «А что со мной?» И та ответила: «Гнойный аппендицит у тебя, деточка. А мог и перитонит начаться». — «А что это такое?» — «Ничего страшного, деточка, не волнуйся. Мы тебя сейчас прооперируем, и ты выздоровеешь. Придется только потерпеть немножко. Ну, ты же мужчина, потерпишь». — «Да, конечно, — устало сказал Володя, — я потерплю».
Его одели в белую чистую полотняную рубаху и понесли в операционную. Терпеть ему пришлось долго: операция длилась четыре часа под местным наркозом — новокаиновой блокады, которую повторяли каждые двадцать минут. Он чувствовал сильную нестерпимую боль и, когда сознание возвращалась к нему, он просил только об одном — поскорее закончить. Ему дали снотворное, сделали обезболивающий укол и поместили в послеоперационный бокс.
Выздоровление проходило тяжело. Был момент, когда срочно понадобился пенициллин. Каминский уехал в областной центр и чудом сумел достать его там. Володя потихоньку оживал. Недели через две его перевели в общую палату. Здесь лежало восемь человек больных, в основном, пожилые люди и старики-крестьяне из ближайших сел. Соседом Володи оказался один симпатичный старик с грыжей. Он был добр к мальчику, угощал его деревенским салом, клюквой, вареными яйцами и другой домашней снедью. Оголодав в интернате, Володя с наслаждением поедал все эти вкусности. Ему показалось это царской пищей. В больнице кормили не густо и не шикарно, но все же здесь было лучше. Иногда даже давали отварное мясо.
Электричества в больнице практически не было, хотя проводку сделали. Свет давали только тогда, когда необходима экстренная операция. Запускали свой движок и на время давали свет в операционной. В остальные же дни больница жила с керосиновыми лампами, как в старое дореволюционное время. В палатах по деревянным стенам развешивали керосиновые лампы, подкручивали фитили, и Володе казался даже уютней и приятней свет керосиновых ламп. При этом свете хорошо было слушать всякие истории и рассказы старика-соседа про войну 1914 года.
Так проходил день за днем, и Володе понравилось в больнице. Никто никуда его не гнал, не кричал, не понукал. Он расслабился и впервые за интернатские годы по-настоящему отдыхал здесь. Все соседи по палате симпатизировали ему. Любили слушать его рассказы про Москву, в которой они никогда в жизни не были, удивлялись и возмущались, когда узнавали о его житии в интернате и угощали его своими домашними деревенскими харчами и обижались, если он отказывался. А Володя просто не привык к такой обильной пище в отличие от полуголодного существования в интернате.
Ему очень не хотелось уезжать отсюда и снова возвращаться в интернат. Главврач Каминский словно угадал его мысли и продержал в больнице целых два месяца. Только 2 марта его выписали, и за ним приехал Емельян Иванович на той же кобыле Норке.
Начиналась ранняя весна. Но в лесу ее еще не было заметно. Лежал глубокий синевато-белый снег, деревья уже стряхнули с себя зимний покров. Мартовское солнышко начало пригревать. Подтаивал снег на полях и на деревенских улицах. Небо стало светло-голубым, а деревенские петухи на рассвете кричали звонче и веселее.