Утиная охота.
Отчим стал большим начальником, получил квартиру на окраине Москвы, недалеко от места работы, купил машину, горбатого «Москвича», и приступил к строительству дачи. Вобщем благосостояние улучшалось, но нахватало чего- то очень важного, не было взаимопонимания и любви между ним и моей уже несколько постаревшей мамой. Он стал регулярно прикладываться к рюмке, и частенько допивался до невменяемого состояния, после чего, ища сочуствия, лез ко мне обниматься, пытаясь поцеловать меня своими мокрыми и противными губами. Мне было его жалко, и я терпел, а мать, сняв с ног тапочек, била его им по щекам, обзывая при этом русской свиньей, и была недалека от истины. Он же, желая ее оскорбить, называл почему то Голдой Меир и выжившей из ум жидовкой, на что она отвечала ему так:«Голда Меир целым государством управляла, а уж с тобой я как нибудь справлюсь!Хорошо,что мне есть из чего выживать, а то некоторым и выживать то не из чего!»Обиженный таким явно несправедливым мнением о своем уме, он уходил в ванну, запирался на щеколду, и долго сидел там, громко ругая ее неприличными словами. Я же уходил гулять, а когда приходил обратно, в доме все спали мирным, спокойным сном. Впрочем, долго живя вместе, мы постепенно привыкли друг к другу, действуя по принципу, худой мир лучше доброй ссоры. Однажды он подарил мне ружье и взял с собой на охоту. Вместе с нами поехал его приятель и сослуживец, Костя Платонов, на только что купленном, похожим на жука «Москвиче». Ехали довольно долго, по какому то, сейчас уже не помню шоссе, а затем, свернув на проселочную дорогу, остановились. Дальше ехать можно было только на тракторе.
До цели оставалось еще километра три, и прежде чем пойти пешком, мы решили сделать привал и подкрепиться чем бог послал. Мы расположились на стволе березы, и хотели уж было начать трапезу, как мое внимание привлекла сорока, усевшаяся на соседнее дерево, расположенное метрах в десяти от нас. Вела она себя вызывающе, вертела хвостом, поворачивалась к нам то передом, то задом, при этом неприлично стрекотала, ругая и оскорбляя нас на своем сорочьем языке. Всем своим видом она показывала, что делать нам здесь совершенно нечего, что это место ее, и что мы должны убраться отсюда как можно скорее по добру, по здорову. Возмущенный такой наглостью, я решил ее немного припугнуть. Я взял в руки ружье, и сделал вид, что стреляю. Реакция ее на мои агрессивные действия была совершенно неожиданной. Она еще громче застрекотала, а затем, повернувшись задом, стала неприлично вертеть хвостом, одновременно повернув голову на бок, и ехидно глядя на меня черным, блестящим глазом. Всем своим видом она показывала полное пренебрежение ко мне, как бы говоря - «А ружье то не заряжено, не на дурочку напал!»
Я снял чехол и прицелился. В ответ она еще ехиднее застрекотала, и мне даже показалось, что высунула ,как это делают дети, дразня друг друга. Терпение мое лопнуло, я переломил ружье, и стал засовывать патрон в тыльную часть ствола. Нет, я не хотел ее убивать, я не держал на нее зла. Мне хотелось только немного ее попугать, и я навел ружье немного правее места, где она только что сидела, но там ее уже не было. Отлетев на безлопастное расстояние, она спокойно уселась на ветку, продолжая свои гнусные действия. Я подошел к ней ближе, но ровно насколько я приближался, настолько же она удалялась, при этом, не выказывая ни малейшего беспокойства. И тут у меня возникли сомнения о правильности теории академика Павлова о условных и безусловных рефлексах. Может быть, эта конкретная сорока была исключением из общего правила, не берусь судить, но передо мной был образец поведения, говорящий о том, что она обладает не только незаурядным умом, но даже и чувством юмора, что бывает далеко не у всех людей. Увлеченный этой игрой, я преследовал сороку метров пятьдесят, но, наконец, поняв, что она просто издевается надо мной, и может быть, даже заманивает в засаду, где на меня набросятся все представители многочисленного сорочьего племени, пошел обратно. За мной, ехидно стрекоча, летела целая и невредимая сорока. - «Где ты там пропал, мы уже начали беспокоиться,садись,подкрепляйся,это твоя доля!»-сказал Костя, протягивая мне бутерброд и кружку, на дне которой плескалась какая то прозрачная жидкость. Быстро подкрепившись, я зачехлил ружье, забросил за спину рюкзак и со словами - «Я готов»- поднялся с дерева, предварительно отломив половину бутерброда и бросив ее своей обидчице сороке. Она ловко схватила мой подарок, и мне даже показалось, что сказала мне спасибо на своем сорочьем языке. - «И я готов» - громко сказал Семен Михайлович, но голос его звучал не совсем уверенно. Посмотрев на него повнимательнее, я понял, что он действительно готов! Он попытался подняться с дерева, но рюкзак, одетый за спиной, сместил центр тяжести назад и мешал ему встать. От чрезмерных усилий, лицо его раскраснелось, координация движения нарушилась, ноги скользили по мокрой траве, не находя точку опоры. Костя снял с него рюкзак, одел на себя, и совместными усилиями, взяв его под белые ручки, мы помогли ему подняться, и пошли дальше втроем, поддерживая его с двух сторон, и стараясь попадать в такт его шагов.-«Ничего, ничего»-успокаивал меня Костя-«Он сейчас оклемается, просто он давно не ходил по такой тяжелой дороге, все по тротуару, да по тротуару, вот ноги то и ослабли, тренироваться надо!» И действительно, минут через десять тренировки, ноги Семен Михайловича настолько укрепились, что оставшуюся часть пути, он прошел почти самостоятельно. Лишь иногда, на трудных участках дороги, его приходилось слегка подталкивать и страховать от падения. Вобщем, в конце концов, мы благополучно добрались до избушки, где были гостеприимно встречены егерем, и еще раз подкрепившись вместе с ним, легли спать, чтобы на следующее утро ни свет, ни заря, встать и отправиться в специально отведенные для нас места охоты.
Собственно таких мест было не одно, а целых три, находящихся на маленьких островках большого, разлившегося от весеннего паводка озера, в которое впадала какая то небольшая речка. На каждом из островков был сделан небольшой шалаш с отверстием в стене, напротив которого, рядом с островком сидела подсадная утка, привязанная за ногу за колышек, вбитый на берегу. Она должна была громко крякать, призывая на свидание доверчивого и глупого селезня. В шалаше было тесно, мокро и холодно. Доставив каждого из нас на лодке, в отведенный ему персональный шалаш, и пожелав счастливой охоты, егерь отбыл в свою избушку, пообещав забрать нас обратно вместе с богатыми трофеями. Кое как, разместившись в шалаша, и стараясь производить как можно меньше шума, я затаился и стал ждать, когда на зов жаждущей любви подсадной утки, слетятся многочисленные ее поклонники, и будут выяснять между собой отношения за право быть продолжателем утиного рода, совершенно забыв о подстерегающей их опасности. - «Вот тогда-то и наступит мой час!» - думал я, нетерпеливо вглядываясь в начинающую светлеть гладь озера. Утка, почему- то не крякала. Может быть она, каким то шестым чувством догадывалась о той, не совсем благовидной роли, которая была отведена ей во всей этой истории, а может быть, просто у нее уже был жених, и она не хотела изменять ему с посторонними, чужими, пролетающими селезнями. Стаи уток иногда пролетали над мои шалашом, но никто из пролетающих мимо женихов, не обращал внимания на одинокую, бедную уточку, тихо плавающую в холодной, весенней воде лесного озера. Может быть, она им не нравилась, а может быть они были уже обручены с летящими вместе с ними подругами, и считали для себя неприличным бросить их одних на трудной дороге домой. Правда один какой то, видимо еще не нашедший своего счастья селезень, хотел было уже ,говоря человеческим языком,подкадриться к ней, и сложив крылья стал было снижаться, но она, до того времени молчавшая, вдруг неожиданно крякнула, и он мгновенно снова взмыл в воздух. Исчез за густой кроной деревьев. Что она ему сказала? Может быть он ей просто не понравился, а может быть она догадывалась о грозящей ему опасности, и просо пожалела его. проявив утиную солидарность? Проел час. Мне было холодно и неудобно сидеть в маленьком шалаше. Хотелось есть, а
еще больше курить, или просто пройтись по траве, чтобы как то размять ноги, затекшие от долгого сидения в шалаше в неудобной позе. Справа от меня
прозвучал выстрел, нарушив мирную тишину только, только посыпающегося леса.
Затем выстрел повторился, но уже с дру гой стороны.
Я понял, что это стреляют мои более удачливые товарищи по охоте. Ноги окончательно затекли, и слегка даже одеревенели. Я не выдержал, вылез из шалаша, обошел вокруг него, и закурил сигарету, стараясь выдыхать дым тонкой, незаметной струйкой. Стало легче. Мимо пролетали стаи уток, и, сделав круг как раз напротив моего шалаша, помахав на прощание крыльями, скрывались за горизонтом. Некоторые впрочем, садились на озеро, вне досягаемости выстрела моего ружья. - «Вот если бы у меня была снайперская
винтовка, все селезни были бы моими» - думал я, хотя нет, наверное, они садились бы тогда еще дальше, или не садились совсем. Охотничий азарт раздирал меня, и я не сдержался, нарушил все охотничьи законы, и выстрелил в летящую надо мной стаю. Я выстрелил просто так, без всякой надежды попасть в цель, стая летела довольно высоко, и шансов на успех было очень мало. Я не поверил своим глазам, когда от стаи, сложив крылья, отделился какой-то комок, и камнем стал падать, казалось прямо ко мне на голову. Впрочем, это только казалось. На самом деле он упал в шагах десяти от моего островка, и гонимый поднявшимся легким ветерком, стал медленно удаляться. Быстро рассчитав траекторию движения, я понял, что мой охотничий трофей проплывет мимо моего островка, где- то метров в пяти от него, а затем начнет удаляться, пока не скроется из вида, и достать его тогда не будет уже никакой возможности. Другого выхода не было, мне пришлось вплавь добираться до своей добычи, совмещая функции охотника, и охотничьей собаки. Чтобы как-то согреться после вынужденного купания в холодной, весенней воде, я несколько раз обежал вокруг шалаша, насухо вытерся майкой, и стал рассматривать свою добычу, испытывая целую гамму противоречивых чувств. С одной стороны мне было приятно держать в руках мой первый в
жизни охотничий трофей, а с другой я чувствовал жалость к этой ни в чем неповинной, маленькой уточке, которая могла бы еще долго наслаждаться дарованной ей богом жизнью
. Но впрочем, это чувство жалости возникло позже, а тогда, возбужденный охотничьим азартом, я стал стрелять во все пролетающие мимо стаи уток, но фортуна явно повернулась ко мне задом. Успехов больше не было. Расстреляв весь свой боезапас, я успокоился и стал ждать появления егеря. Вскоре показалась лодка, с сидящими в ней охотниками, на дне которой одиноко лежал подстреленный отчимом селезень. У Кости добычи не оказалось. - «Ну ты нам всех уток распугал своей стрельбой!» - оправдывал Костя свою неудачу.-«А где же твоя добыча?» Я с гордостью поднял свой трофей на всеобщее обозрение.
-«Спрячь немедленно, и никому не показывай» - неожиданно сказал егерь-«Это не селезень, а утка, уток стрелять нельзя, если кто узнает, придется платить штраф. «Я смутился и покраснел, но по молодости лет был прошен и привез свою добычу домой в целостности и сохранности. Так закончилась первая и последняя в моей жизни утиная охота.Продолжение следует.