Страшный суд

 
 Зададимся вопросом:   в чем сущность суда, который от века называют Страшным? В слово «суд» мы привыкли вкладывать вполне определенный и именно устрашающий смысл: суд для нас — это грозный трибунал, применяющий к нам безличный и отвлеченный закон; суд — это наказание или оправдание. Но ничего этого нет в этом последнем суде Христовом, и если он, как мы всегда называем его, Страшный, то по   другой причине. Ибо не ясно ли, что судьей и законом оказывается здесь не какая-то абстрактная норма, а только одно: любовь.

В самом деле, с обыденной точки зрения можно преспокойно прожить всю жизнь, быть уважаемым членом общества, иметь чистую совесть, не знать даже, где помещается суд и судьи, и при этом ни разу не накормить голодного, не одеть бедного, не посетить больного или заключенного в тюрьме. Ибо никакой человеческий закон не требует от нас ничего подобного.
Напротив, нам со всей определенностью говорят сегодня, что это дело не наше, а соответствующих органов или инстанций, которые занимаются голодными и бедными, больными и заключенными:
«Не вмешивайтесь, себе дороже станет!»
 Закон, следовательно, ничего не говорит о любви, он просто игнорирует ее.
 Больше того: любовь может привести нас к тому, что считается иногда нарушением закона. Об этом хорошо знал Пушкин, который в своем «Памятнике» поставил себе в заслугу то, что он «милость к падшим призывал».

Нет, здесь, очевидно, другой суд и другой закон. И первое, что говорит нам своей притчей Христос, — это то, что любовь выше всякого закона, выше всякого суда. В этом беспощадная правда Евангелия. Можно всю жизнь прожить, не нарушив ни одного закона, и все же быть преступником в глубочайшем смысле этого слова, ибо не закон делает нас людьми и мир наш человеческим миром, а любовь, и только любовь.

Законом может прикрыться любой мерзавец и им оправдать свое равнодушие к людям, безучастие к их страданию, страх перед начальством и, наконец, простой эгоизм. И вот эту маску псевдозаконности и срывает Христос, устанавливая в мире высший закон любви, с которым отныне соизмеряется всякий закон и всякий суд.



Второе, о чем говорит нам притча Христова, то, что мерилом всего в нашей жизни является человек, человеческая личность. Не отвлеченное «человечество», не призрачное «общество», не интересы государства, партии и коллектива, а живой человек. Все остальное можно уважать, признавать из страха или послушания, но любить настоящей любовью можно только живого и конкретного человека, который был голоден, был болен, был в темнице.

И снова перевернуты все наши привычные взгляды и представления. Мы судим человека во имя и от имени отвлеченных начал — государства, общества, коллектива. Но на суде, о котором рассказано в притче Христовой, все это судится в свете личности. Человек, сидящий в темнице, может быть преступником, но остается человеком и на него направлена любовь Божия. И так во всем.

Наконец, последнее: почему, откуда эта любовь, это сострадание, эта невозможность оставить любого человека в беде? Христос отвечает и на это:
«Я был, — говорит Он, — в темнице; Я был болен; Я голодал, и вы помогли Мне».
Никакое государство, никакое общество, никакой земной коллектив не может быть источником этой личной любви. Но если мы однажды увидели Христа, вслушались в Его слова, вдумались в Его жизнь и Его учение, то мы знаем несомненным и абсолютным знанием, что каждый человек — Его брат и друг и потому — мой брат, мой друг.

Он перестал быть для меня безымянным незнакомцем, ибо его вечной любовью возлюбил Тот, Кого люблю я. Любя Христа, я не могу не любить Его любовью. И вот все в мире становится личным, все в мире светится и судится любовью, и эта Божественная любовь есть действительно самый страшный из всех судов.