Приплелось, на ночь глядя, ко мне Одиночество,
тихо село в углу и уныло молчит.
- Выпьем что ль, как тебя там по отчеству?
Я налью по гранёному, водка – в кредит.
По "полбанки" отмерил себе и товарищу,
отломил корку хлеба – занюхать питье:
- Пей-ка, гость мой непрошеный, а то когда ещё
нам такое представится, горе мое!
Осушили стаканы и коркой занюхали,
помолчали немного, налили опять…
Закурили, в пивнушке динамики бухали,
я ж о прошлом недавнем давай вспоминать.
Там, в том прошлом, осталось всё, что было дорого:
дом, семья и любовь под закат моих лет –
всё быльём поросло да сгорело всё порохом,
и лишь в горле першит от плохих сигарет.
Вместо жизни – стакан, в нём ищу все ответы я,
правду – ту, что скрывается где-то на дне,
и стремится куда-то душа безбилетная,
зажимая последний пятак в пятерне.
Я очнулся под утро, исчезло видение,
на столе – корка хлеба, немытый стакан.
Моет шваброй хозяйка своё заведение
и смывает из сердца и боль, и дурман…
Это стихотворение из того самого сборника поэта Романцева, купленного им на книжном развале, неожиданно всплыло и запульсировало в мозгу. Впрочем, почему неожиданно? Все стихотворения из того сборника каким-то удивительным образом переплетались по смыслу и по содержанию с его судьбой…
Рубцов лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок вагона, по которому двигались то тени, то какие-то изображения, словно он находился внутри камеры-обскуры. "Любовь под закат моих лет…" – повторил он мысленно строчку из стихотворения. А что такое любовь? Зов плоти? Желание продолжения себя самого? "…И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою, ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою и прилепится к жене своей; и будут одна плоть…" – всплыла откуда-то строка из Священного Писания. Не прилепился ни к той, ни к другой… Так зачем всё это ему было нужно? Зачем? Да, наверное, затем, чтобы не сдохнуть от этого одиночества, а быть одиноким можно и в толпе, и это страшное одиночество, одиночество в кольце твоих мыслей, твоей памяти, обрывки которой разрывают душу изнутри. И никуда от этого не деться! "...И прилепится к жене своей…"
…Не слишком полагаясь на возможности Елены по отстаиванию своих интересов в суде, Станислав, взяв её паспорт – его всё-таки удалось вернуть, пошёл к нотариусу и выправил там доверенность на право представления её интересов в судах и иных инстанциях сроком на три года. С этой доверенностью он явился к следователю, ведущему её дело, и от него узнал, что зимний иск преподавательницы – такая малость по сравнению с реалиями! Оказалось, что на Елену заведено гораздо более крупное дело, истоки которого начинались года за два до их знакомства. Тогда она занималась бизнесом с неким гражданином Ходаревым. Бизнес был связан со строительством квартир в Москве. Как-то Елена взяла у Ходарева триста тысяч рублей сроком на один год под залог собственной кооперативной квартиры, построенной ей лет за пять до описываемых событий, но деньги не вернула. И всё бы ничего: ну, не вернула деньги – отдала за них квартиру, причём с явной выгодой для кредитора, но вся беда заключалась в том, что квартира до этого уже была заложена третьим лицам – позже оказалось, что за этими третьими лицами стояли те самые Руслан с Лёхой. Одним словом, два дела – иски Ходарева и преподавательницы были объединены в одно с квалификацией "Мошенничество в особо крупных размерах", статья 159, п.4 УПК: "Мошенничество, совершённое организованной группой либо в особо крупном размере наказывается лишением свободы на срок до десяти лет…"
Если сказать, что состояние, в котором Рубцов вышел от следователя, было убойным, значит не сказать ничего – его шатало из стороны в сторону. Он едва добрёл до ближайшей скамейки и опустился на неё без сил. В голове задержалась только одна фраза следователя – на вопрос Станислава, можно ли что-то сделать в этой ситуации, тот ответил:
- Ищите хорошего адвоката. Хотя шансов, скажем так, пятьдесят на пятьдесят…
Теперь ему многое стало понятно. И визиты бандитов, и исчезновение как в прорву денег, которые уходили, конечно, им, родимым. При всей кажущейся безнадёжности ситуации, Рубцов, тем не менее, поражался трудоспособности Елены Алексеевны, её постоянной готовности что-то делать: не получилось одно, она тут же хваталась за другое дело и при этом практически никогда не унывала. Хотя…, хотя был момент, когда Елена однажды среди ночи, проснувшись и заметив, что он тоже не спит, спросила шёпотом:
- Слушай, Стас, может, мне почку свою продать? Я и на одной как-нибудь протяну. Я узнавала, почка на рынке стоит минимум десять тысяч долларов…
- И не думай, – помолчав минуту, ответил он – останешься и без почки, и без денег. Это страшный бизнес…
Станислав уже не задавал себе вопроса, зачем он ввязался в эти "мутные" дела. За время, которое был рядом с этой женщиной, он уже свыкся с мыслью, что такая, видно, у него "судьба-индейка". Видимо, за что-то Бог подбрасывает ему всё новые и новые испытания. И только много позже он понял, что так его лечили от гордыни – одного из самых больших человеческих грехов. Но это понимание пришло через годы, теперь же надо было жить и искать какой-то выход…
Адвоката в их городе искать было бессмысленно – тут сработала история со следователем прокуратуры, которого таки уволили из органов по результатам той самой весенней операции с десятью тысячами, но каким-то необъяснимым образом вокруг Елены сомкнулось кольцо "милиция – прокуратура – суд". Складывалось полное впечатление, что в этом "бермудском треугольнике" свято чтут корпоративные интересы, и куда бы она ни ткнулась, везде её старания тонули в вате волокиты, недомолвок, непонимания. На словах-то все готовы были помочь, а на деле...
Как-то, после очередного "наезда" бандитов Рубцов не выдержал и добился встречи с начальником РОВД Клюевым, памятуя о том, что полковник после проведения известной операции знал его в лицо. Станислав прямо в его кабинете написал заявление, в котором вкратце изложил суть дела об угрозах Руслана и Лёхи. Эти личности, конечно же, в милиции были известны. Когда он вышел из здания РОВД, уже вечерело. И буквально через какой-нибудь час ему на сотовый позвонили:
- Слушай, ты! – он узнал голос Лёхи, – Если ещё раз настучишь в ментовку, тебе точно не жить! Я тебя урою!
Однако, Рубцов уже не боялся. Ему особенно-то и терять было нечего. Обозлённый, он на следующий день снова пришёл в РОВД. Войдя в кабинет полковника, поздоровавшись и присев по приглашению хозяина за приставной стол, спросил:
- Вы не могли бы мне объяснить, почему ровно через час после того, как я вышел вчера из Вашего кабинета, мне эти "господа" позвонили с новыми угрозами? Они были прекрасно осведомлены о моём посещении РОВД и цели этого посещения.
- Наши люди остановили их на посту ГАИ и предупредили о том, что если они не прекратят вас третировать, у них будут проблемы.
- Мне кажется, что у таких людей с вашим ведомством должны быть проблемы всегда! – Рубцов, поднявшись из-за стола, откланялся и вышел из кабинета.
Знал он этот пост ГАИ. Через него шли все грузопотоки в соседние районы и республики, включая Чечню. Тот, кто получал назначение на это "хлебное" место, в день имел до пяти тысяч рублей. Естественно, часть этих денег уходила наверх. Ему рассказывали, что раньше, когда город был ещё большой станицей, на всю округу был один участковый – "старлей" дядя Митя, разъезжавший по улицам на мотоцикле с коляской и знавший всех в лицо. И его все знали – кто-то побаивался, но в основном уважали и любили. И был в станице порядок. Когда-никогда вспыхнет где-нибудь пьяный дебош или муж с женой чего не поделят. Тут же дядя Митя наводил порядок: пьяный, если был того достоин, препровождался в вытрезвитель, а в большинстве случаев после урезонивания милиционера ложился спать; поссорившихся мужа с женой после посещения товарища в погонах мирила, как правило, постель. Этакий вот был "Анискин". А теперь в городе вместе с ротой ДПС, ГАИ, следователями, дознавателями и прочими серопогонниками набиралось не менее полутысячи человек. Это на двадцать с небольшим тысяч народу в райцентре да на весь остальной район ещё столько же населения набралось бы. А порядка не было: то грабёж, то убийство, то изнасилование, то ДТП со смертельным исходом – ежедневные сводки, звучавшие по местному радио, напоминали сообщения с фронтов...
С тех пор потерял Станислав всякую веру в человека в серой форме и раз и навсегда сделал вывод, что наша милиция нас уже давно, увы, не бережёт. Не бережёт нас и прокуратура, не вершит праведное своё дело суд... И все последующие события только укрепляли эти его выводы.
А что Елена? Они перевезли вещи на новую квартиру, которую нашёл уже сам Станислав – одна бабулька сдавала двухкомнатный саманный домик во дворе своего дома, больше похожий на летнюю кухню, но с газовым отоплением и с газовой плитой в прихожей-кухне за три тысячи рублей в месяц. Он не предъявил женщине никаких обвинений, поскольку сознавал, что она всеми силами пытается выкрутиться, но сидит в ней неистребимый авантюрист, и вокруг неё крутятся такие же авантюристы. Вот и сейчас, она решила взять торговое место на крупном рынке в том самом курортном центре, куда не состоялась поездка с детьми в цирк – Господи, в каком веке это было-то? – и торговать продуктами, которые брала тут же на оптовых точках или у оптовиков из соседней республики.
Станислав не думал о будущем – будущего у него больше не было. Он просто помогал Елене: ездил с ней на рынок на автобусе, стоял вместе с ней на морозе по восемь часов, таская ящики со сгущёным молоком, консервами, соками, кетчупами, упаковки с макаронами, крупами и прочей продуктовой мелочью. Здесь он увидел, как делается мелкий рыночный бизнес, ручейки которого стекались для владельцев комплекса в миллиардные суммы. Видел, как переклеивались этикетки на банках со сгущёнкой и тем же зелёным горошком: на банки с дешёвым содержимым наклеивались этикетки более дорогого и ходового товара. Подлог можно было определить по выбитому на донышке банки номеру, но кто на это будет смотреть? Для этого надо было быть товароведом и знать ГОСТы, давно позабытые. Их подменяли бумажки-сертификаты, которые можно было купить в любом количестве и ассортименте тут же на рынке. И кто задумывался о качестве товара и сроках его годности? Здесь действовал только один принцип: купить – продать – заплатить за место – получить прибыль, и опять по кругу. При этом дороже всего стоили места у входа в рыночное пространство – ход, рассчитанный в основном на торопливых покупателей, для которых главным было по-быстрому залететь на рынок, выхватить на прилавке то, что нужно, погрузить в машину и уехать восвояси.
Иногда им приходилось работать допоздна и оставаться на ночь. Для этого на рынке был приспособлен снятый с колёс старый пассажирский купейный вагон, выполнявший роль гостиницы и отапливаемый стационарным котлом. Дёшево и сердито. Ни белья, ни освещения – только голые полки. А рублики приходилось считать – работа с заказчиком по инструкциям уже закончилась, деньги были вложены в товар. Правда, он ещё успел купить своей младшенькой новейший на тот момент компьютер "Пентиум-2" в качестве подарка к её поступлению в университет…
И тут Станислава поджидал новый удар: Елена в очередной раз просчиталась с товаром, в очередной раз не оплатила вовремя взятые под реализацию у оптовиков продукты. Одним словом, как-то в понедельник, когда на рынке был выходной день, к их домику подкатила машина, из которой вышли двое мужчин и женщина. Они вошли в убогое в сравнении с предыдущей квартирой жилище и, не поздоровавшись толком, начали кричать на Елену, особо не обращая внимания на пытавшегося их урезонить Рубцова. Сумма, вокруг которой крутился спор, была значительно больше тех денег, которые оказались у Елены в наличности. В результате гости, кроме имевшихся денег, забрали в залог Еленин паспорт и компьютер Рубцова – они не нашли под этой крышей ничего стоящего. И как ни пытался он донести до их сознания, что на компьютере у него находится ценная информация, довод был один: заплатите недостающую сумму, всё заберёте назад. Единственное, что пообещали пришельцы – не трогать и не включать компьютер, что бы ни случилось, в течение месяца. Но кто нынче верит обещаниям?
Станислав был буквально убит потерей – на жёстком диске компьютера было всё то, что обычно копится на нём годами и особенно ценится владельцем. Кроме того, там было разработанное им бухгалтерское программное обеспечение и, что самое страшное, все фермерские бухгалтерии. У него на руках оставались только первичные документы, а к тому времени фермерский учёт давно уже был переведён с формы "5-КХ" на балансовую отчётность.
Беды вокруг их жилища ходили, что называется, табуном: буквально через три дня после потери компьютера он выгреб из почтового ящика пачку уведомлений налоговой инспекции с требованием о сдаче на проверку фермерских документов за последние три года. Всех. Сразу...
Это был каторжный труд. Ему удалось упросить налоговиков, которых знал с момента основания налоговой инспекции, допустить его в архив, где переписал данные с предыдущих балансов. Работал сутками: касса, главная книга, приходы-расходы – в голове теснились цифры, цифры, цифры... Единственным помощником был обычный калькулятор. Елена в эти дни просто боялась к нему подходить и ездила на рыночную торговлю одна. За это время, будучи и так далеко не упитанным, Станислав похудел настолько, что одежда болталась на нём, как на вешалке. Но за неделю до Нового Года отчёты были сданы, документы проверены. Раздал Рубцов после этого своим ребятам, с которыми проработал – с кем пять лет, с кем больше – их бухгалтерии, извиняясь перед каждым, что вот, мол, так получилось: он собирается уезжать из города. Возможно, навсегда...
Новый год они встречали вдвоём при свече и с бутылкой шампанского в вагоне-гостинице, проработав на рынке на своей точке целый день, потому что всем, кто занимается торговлей, известно: предновогодняя суета, как правило, стоит не одного месяца работы на ниве купли-продажи в обычное время.
Они не желали друг другу ничего особенного, просто пили за Новый Год, закусывая одной шоколадкой на двоих и вспоминая про себя каждый своё. Когда шампанское было выпито, Елена улеглась на нижней полке, завернувшись в свою уже изрядно потрёпанную меховую накидку – ту самую, в которой он впервые увидел её в первую их встречу, и моментально заснула. А он долго ещё сидел напротив и с тоскою смотрел на спящую. Смотрел, пока не догорела свеча...
Пусть не Фидий я, но Галатею
так хотел из тебя изваять –
пальцы глину сминали, немея,
все изъяны пытаясь убрать.
Одиночество в этой работе
я глушил как бродяга в вине,
и любовь на пронзительной ноте
птицей раненой билась во мне.
А когда я отдал без остатка
всё, что было в душе у меня,
ты сошла с пьедестала украдкой
и растаяла в мареве дня.
Я ж стоял, обескровлен работой,
руки в венах набухших сжимал,
силясь вслед тебе вымолвить что-то,
всё смотрел на пустой пьедестал.