Щенок был замечательный. Головастый, пушистый, угольно-черный, с белоснежной манишкой на груди. Блестящие глаза похожи на шоколадные драже. Переваливается, словно медвежонок, неповоротливый и забавный. Ньюф оказался компанейским парнем: полюбил людей сразу и безоговорочно. Особенно Юльку, которая не отходила от него теперь ни днем, ни ночью. Спали, ели, жили в обнимку и из одной тарелки.
Очаровашку назвали Малышом. И даже когда он подрос и стал огромным черным псом, с тяжелой поступью и величественным характером, для Юльки всегда оставался неуклюжим, озорным щенком. Тем существом, с которым любопытно открывать мир и невозможно расстаться ни при каких обстоятельствах. Она и замуж вышла как девушка с ребенком на руках. Сергей, в общем-то, не возражал и по-своему полюбил пса. Но относился к нему с ревностью. Порой ему казалось, что Юля любит собаку сильнее, чем его. И он напрягался и тихонечко ворчал, когда она слишком долго возилась с Малышом.
Тот же всем сердцем принял нового хозяина, как принимал и всех людей вокруг. И только иногда тоже ворчливо повышал голос, пытаясь защитить Юльку от слишком откровенных прикосновений молодого мужчины. Они незримо соперничали между собой. Пес и человек. За её внимание, взгляд, за легкую руку, треплющую холку. Но Юля не замечала этой скрытой мужской игры. Она была счастлива рядом с ними и одинаково безоглядно обожала обоих, даже не предполагая, что они могут ревновать.
Малыш пропал в марте. Однажды Сергей вывел его погулять и оставил у супермаркета. А когда вернулся, собаки не было.
- Вернется, куда он денется, - подумал Сергей, обошел вокруг магазина, но с тяжелыми сумками не особенно побродишь. Вернулся домой. А тут снегопад начался, да такой сильный, ничего не видно. К вечеру пес не вернулся. В такую погоду легко потерять след. И люди забили тревогу. Юлька сходила с ума. Она еще никогда так надолго не расставалась с Малышом.
***
Чумичка вытащила из кармана замызганный платок и шумно высморкалась. Сценка, которую она наблюдала, стоя в ожидании маршрутки под практически проливным снегом, развлекла и растрогала её.
Два воробья копошились у дороги. У одного вывернуто крыло, то ли наступил кто-то, то ли переехал, Воробей хлопает им, бьется, но выбраться из мокрой ледяной каши не может. А рядом - другой, такой же мелкий, куцехвостый, но бойкий. Суетится, хватается клювом за перья своего дружка, словно помогает, подталкивает. Чумичка задумалась. Вчера она тоже была похожа на этого воробья в луже, шлепнулась прямо в сугроб. Никто и не пытался ей помочь, даже внимания не обратил.
Тридцать первое марта. Несколько дней, не переставая, идет снег. Падает с неба тяжелая мокрая вата. Сверху снег, снизу вода. И город где-то посередине. Замер. Будто ждет, когда закончится этот внесезонный беспредел.
Чумичка сунула платок в карман и, вздохнув, отважно сделала несколько шагов вперед. Смачно чавкнула под ногой вязкая жижа. Ледяная вода хлынула внутрь дырявой обувки. Выхватив мокрого воробья из западни, осторожно сжала птичку в ладони, подышала на неё, согревая. Она совсем заледенела. Тощее тельце мелко подрагивает, но воробышек не сопротивляется. А тот второй, зорко следит за Чумичкой, не улетает.
- Что, мамка твоя? Или подружка? – участливо спрашивает она.
Воробей не отвечает. Подпрыгивает только, стряхивает с крыльев снег.
- На уж… Дальше сами разбирайтесь, - сказала она, выпустила птичку под грибком в песочнице, где не так метет, и, хлюпая сырыми ботинками, поплелась в сторону белеющего парка.
История, подсмотренная ею, была трогательна и неожиданна, как и снег, свалившийся на город в конце марта. Впрочем, эта первоапрельская шутка природы даже отчасти украшала унылый город, который Чумичка знала вдоль и поперек.
Она давно жила тут. Позабыла, как давно. Вряд ли в нем остались еще те, кто знал её настоящее имя. Кажется, она и сама не заметила, когда и как произошло превращение. Совсем недавно еще девчонкой бегала. А теперь вот Чумичка, странное существо, не помнящее ни прошлого, ни настоящего.
Старый парк стоял в снегу, сквозь черные ребра деревьев неясно светится закутанная в белое река. Приемник для бродячих собак, где она работает, на самом краю оврага, у реки. Сугробы мешают идти, ветер сбивает с ног, запутываясь во влажных лохмотьях снега.
- Погодка шепчет, - сердито бормочет Чумичка и медленно продвигается к своей сторожке. Там у неё тепло и сухо. Есть плитка и чайник, и вчерашняя булка с изюмом. Мысль о еде и горячем чае согревает озябшую до косточек старушку. Она представляет, как включит обогреватель и протянет к теплу совершенно задеревеневшие руки. Еще немного, вон за теми деревьями уже виднеется вольер для собак. Самодельный, сколоченный из разных досок сарайчик, с перегородками. Летом, чтоб легкую крышу не снесло ветром, она положила сверху несколько тяжелых камней. А теперь вот крыша накренилась под тяжестью мокрого снега.
«Хоть бы не рухнула», - думает Чумичка и вдруг слышит грохот и визг собак, понимая, что крыша все-таки рухнула. Тихо выругавшись, она бросается на помощь.
А снег все валит и валит. И теперь уже прямо через дыру в крыше сыплется на голову замерзшим и испуганным животным. Они жмутся к стенкам, скулят жалобно, тычутся мордами в озябшие руки хозяйки. Чумичка бормочет что-то, утешая их. Открывает вольер.
- Свободны, можете идти, чего теперь тут торчать?
Она вытаскивает из-под обломков огромного черного ньюфа. Это особенный гость, всего пару дней в приемнике, еще клички не придумала. Он не отвык еще от домашних привычек и совершенно растерян от внезапно обрушившегося на него горя. Она нашла его в парке два дня назад, мокрого, голодного, с поврежденной передней лапой. Заблудился в снегопаде. А теперь вот, кажется, рана на голове добавилась. Собака не двигается, только испуганно сверкает большими удивленными глазами.
-Бедняга, как же тебя угораздило, - сокрушается Чумичка, глядя на камень возле головы пса. Она пытается поднять его, но он тяжелый, мокрый, она тащит его по снегу к себе в каморку, в тепло. Собаки устремляются следом. Но на пороге деликатно замирают, понимая, что внутрь пускают не всех.
Тут и, правда, не повернуться. Не хоромы. Холодильник, лежанка, стол и два стула. Да еще старая газовая плита с баллоном. На ней готовится еда для собак, и чистота давно стала условностью. С тех пор, как Марина Николаевна Суханова переехала сюда на пмж, и получила от местной шпаны кличку Чумичка. Вопросы дизайна интерьера сарая, как и её собственного тронутого временем фасада, мало волнуют хозяйку. Она опустилась. Устала сопротивляться жизни и ждать от неё чего-то еще, кроме чашки чая и булки с изюмом.
Карантинная площадка – приют изгоев. Отсюда в мир обратно - или пан или пропал. Повезет собаке – найдет хозяина. Не повезет – пропадет. С человеком сложнее. Да Чумичку и не тянет в мир. Накушалась она, как и большинство её четвероногих подопечных, человечьего присутствия в своей жизни: и трусливой безучастности, и фальшивого сочувствия.
Одной проще. Никому до тебя нет дела. Никому ты особо не нужен. Так спокойнее.
Она промыла рану на голове собаки, перевязала лапу, накормила остальных, пристроила под поехавшую крышу подпорки, чтоб не обрушилась окончательно. И только тогда поставила чайник.
А за окном все падал снег. В строжке тепло, но больной черный пес печально смотрит в одну точку. И Чумичка печенкой чувствует его тоску, как будто вспоминает свою собственную, давнюю, в самом её начале. Она подошла к нему, присела рядом на пол, обняла, пощупала нос. Сухой и горячий. Пес почти не реагирует.
- Ну что, брат, помирать будешь? – грустно сказала Чумичка и погладила его по черной ухоженной холке. Тот слабо повел головой, пытаясь приподняться, но не смог.
Она встала, пошарила в шкафчике над плитой, где хранила медикаменты, хотя точно знала, что антибиотики закончились еще на той неделе. Колоть нечем. И связи нет. Мобильный не пополняла уже месяц. Да и кто приедет по такой погоде. И за какие шиши. Ни один ветеринар не потащится к черту на рога ради приютской собаки.
Чумичка еще раз заглянула в шкаф и, ничего не найдя, подошла к тусклому окошку. Снегопад усилился.
- Взбесились они там, что ли? Апрель на дворе.
Она неохотно поплелась к вешалке у двери, где оставила мокрую обувь и куртку. Всунула руку в сапог и сморщилась от сквозной сырости. Совершенно немыслимо было сейчас натянуть на себя эти мокроступы и выйти в метель, чтобы добраться до ветлечебницы или аптеки.
Собака тяжело дышала. «Если через два часа не умрет, пойду», - решила Чумичка и, укрывшись с головой, свернулась калачиком на лежанке. Но уснуть не удавалось. Черный пес, здоровый и сильный, как по кромке обрыва, бежал по зыбкому краю её сновидения, развевалась на ветру его блестящая, как слюда, длинная шерсть. И Чумичка вздрагивала, открывала глаза, смотрела из-под одеяла на пса. Едва заметно поднималась его грудная клетка. Значит дышит. Хорошо. Странный звук, похожий на кашель, вдруг вырвался из собачьей груди.
Чумичка ругнулась и неохотно спустила ноги с лежанки. Смотреть и ждать, пока умрет, больше не было сил. Какая-то болезненная мысль подхлестнула её, заставила вскочить с кровати. Она быстро оделась. И нырнула в снежную муть непогоды, будто убегала от чего-то.
Не убежала, воспоминания уже окружили её.
Тогда тоже был конец зимы, мело, вьюжило, дороги скользкие, видимости – ноль. Возвращались поздно, дорога пустая. Откуда взялся грузовик на встречной, непонятно. Столкновение запечатлелось в сознании одним ослепительным толчком неизбежности. Потом больница и долгие часы томительного и чуткого ожидания сначала у одной, потом у другой кровати. Взгляд, замерший на слабо поднимавшейся грудной клетке. И панический ужас пропустить момент последнего толчка сердца. Она не спала тогда четверо суток. А только сдалась, уснула на минуту, пришла смерть. Остановила все три сердца. У сына, у дочери. И у неё самой. Только она об этом узнала позже.
А потом пошла уже не жизнь, а какое-то странное, уродливое подобие её, похожее на фальшивое дребезжание расс троившихся струн. С мужем разладилось совсем. Будто хлипкий домик, державшийся на детях и общих заботах, вдруг, потеряв подпорки, сполз куда-то в холодную пустоту взаимной отчужденности. Выяснилось, что он давно уже живет на две семьи. И та вторая, где его ждала молодая и веселая женщина, была ему теперь нужнее отчаянно постаревшей жены. К тому же начались проблемы с бизнесом, и чтобы погасить долги, пришлось продать квартиру. Ничто теперь не имело смысла для неё, потому что не осталось больше тех, кому Марина была нужна. И жизнь её побежала мимо, как-то стороной, не с ней, канула куда-то в вязкую муть воспоминаний, а потом и вовсе потерялась.
Теперь она Чумичка. И холодный ветер рвет на ней тонкую синтепоновую куртку, которая хороша была, когда она ездила за рулем уютной Хонды, но теперь совсем не греет.
Она бредет по занесенному парку, и воспоминания мечутся над ней холодными белыми птицами, лезут в глаза, сбивают с ног. Холодным камнем замиорает в груди сердце. «Как больно, что же так больн…» - она не успела додумать мысль. Ноги её вдруг подкосились, и она упала. Снег был ни холодным, ни влажным, ни колючим. Чумичка не чувствовала, каким он был. Не видела его. Все вокруг, только что бывшее белым, вдруг потемнело. Будто огромная черная собака спрыгнула на неё откуда-то сверху. Закрыла собой все небо. Придавила тяжелыми мокрыми лапами.
- Да оставь ты её. Не видишь что ли, бомжиха какая-то. Пьяная, наверное, - Сергей нетерпеливо оборачивается к остановившейся возле умирающей Чумички жене.
- Не похожа на пьяную. Может, плохо стало.
- Пойдем, поищем еще. Малыш, Малыш! Оставь её, – он взял Юлю за руку и потащил за собой.
- Малыш! Детка, где ты, иди к маме, ко мне, Малыш! – закричала она тоже куда-то в снежную матовую даль.
- Где же ты запропастился, глупый пес?
Они отходили все дальше и дальше. А мокрый черный пес, которого они искали, лежал тут, рядом с Мариной и согревал её своим большим телом. Чумичка еще слышала их голоса. И понимала, о чем они говорят, и видела серое небо, светлевшее где-то у самого края облачной мути, и знала теперь совершенно точно, как зовут раненого ньюфа.