Гуляя по «Рабочему поселку» (так по-старинному называется наш микрорайон), оказываюсь в памятном с детства месте. Двухэтажные шлакоблочные дома довоенной постройки. Подхожу к зданию, где была почта. Она и сейчас там, на первом этаже, дверь нараспашку. Кажется, и тогда дом был выкрашен в ядовито-зеленый цвет. А вот тут, напротив двери почты, была остановка автобуса. Даже видно место, куда подъезжали автобусы.
Правда, сейчас эта небольшая площадка покрыта слоем грязи и находится словно в некоем провале времени. Однако я еще сомневаюсь. Но рядом стоящий столб указывает, что место именно то самое. Потому что другие столбы слишком далеко отстоят. И только на этом могла быть вывеска с расписанием. Теперь столб покосился, но видно, что он древний, с объемным цветочным орнаментом по цоколю, как раз тех времен, шестидесятые годы, когда я младшим школьником стоял и ждал автобус маршрута номер 16, чтобы ехать к бабушке. Бабушка с дедушкой жили в частном секторе поселка под странным названием «Коноваловские пашни».
Уже тогда никаких пашен не существовало, но видно жил когда-то некто Коновалов, имел пашни, но случилась Революция, и Коновалов исчез во тьме времен вместе с пашнями. А название жило до последних лет, только относительно недавно переименовали в микрорайон Садовый. С домами как на Калининском проспекте в Москве, с магазиннным сплошняком по низу, или бутиками, как их сейчас называют.
Если стоять возле площадки и смотреть прямо через дорогу, то на той стороне можно видеть те же домишки и те же березы, что были тогда, много десятилетий назад. По сторонам смотреть не следует, везде громоздятся высотки. И вот я стою возле почты, в этом узком коридоре застывшего времени и смотрю на двухэтажные дома, на их минибалкончики с алебастровыми балясинами, покрытыми пылью, обросшие мхом, а то и крошечными деревцами; стою, смотрю и представляю, что я, пацан 12 лет, жду автобус, который должен вывернуть слева из-за угла. Только сейчас туда смотреть не надо, там каскад высоток и пропадает иллюзия моего погружения в прошлое.
Вправо тоже не смотрю, потому что там тоже современные дома и какой-то павильон. Гляжу прямо перед собой, через дорогу, на эти довоенные дома и березы, все как было тогда.
Иллюзии помогает тот факт, что по улице, пока я стоял, не проехало ни одной машины. Они идут параллельными улицами, а здесь редко проезжают. И вот я стою и жду автобус, а он все не идет и не идет, потому что маршрут теперь проходит по другой улице. Но я упорно жду автобус. Я даже представляю, какой он должен быть – старенький «ЛиАЗ» в котором зимой стоял жуткий холод.
Я любил ездить на «Львовском» автобусе, такие, с горбом воздухозаборника, если помните. Там на заднем сидении, где находился мотор, было жарко и так приятно было сидеть, когда на улице зима и лютый холод, а в салоне жара.
Но на этом маршруте не ходили «Львовские», а ходили холодные и вонючие ЛиАЗы. В салоне пахло бензином, и кондукторша злая. Один раз меня высадила зимой, у меня не было шести копеек, зараза, ребенка не пожалела, стерва. Хорошо, что сейчас не зима, а май месяц и тепло.
И вообще, сегодня у меня денег много, сегодня меня не высадишь. И вот наконец из-за угла выполз этот чертов автобус. И все, кто был на остановке, заволновались и стали толкать друг друга. Автобус подъехал, с одышкой остановился. Двери в мелкую гармошку с треском и скрипом раскрылись. Кто-то вышел, и сразу мы полезли в салон. Я успел протиснуться между теткой с сумками и мужиком в кепке, с авоськой, в которой были бутылки с кефиром. Мужик недовольным голосом: «Ишь ты, какой шустрый пацан!»
«За проезд оплачиваем!» - кричит кондукторша с сумкой на шее, сидя на высоком кресле в конце салона. Я подаю в ее протянутую руку серебристый гривенник. Получаю билет и четыре копейки сдачи. Прохожу вперед, к водителю, и смотрю сквозь стекло двери, как он крутит огромную баранку (вот бы мне порулить!), двигает рычагом и давит на широкую педаль.
Автобус сворачивает с улицы «Тургенева» на шоссе, и мы набираем скорость. Дорога летит навстречу, аж дух захватывает! «Следующая остановка «Аэропорт», - объявляет кондукторша. – Мальчик, не стой в проходе!» Это мне. Какая-то тетенька встала и пошла на выход. Освободилось место у окна. Я сажусь туда и смотрю в широкое грязноватое окно.
Дома кончились, и потянулось огороженное от тракта летное поле аэропорта малой авиации. За высоким забором можно было все-таки увидеть стоящий кукурузник, зелененький, как кузнечик. Вот бы полетать на нем!
Спустившись в овражек и проехав по бетонному мосту, мы уже въезжаем в поселок «конские пашни», как мы фамильярно его называли. Возле магазина я вылезаю, сворачиваю в переулок «Бизярский». Частные дома, весь проулок зарос травой - метелочки с горошинками на верхушках, – только узенькая тропинка протоптана. Бабушкин дом под номером 88. Открываю калитку, поднимаюсь на крыльцо. Проходя мимо кухонного окна, машу рукой деду. Веранда, прихожая - и вот я в кухне.
Бабушка в черном платье, подпоясанным непременным фартуком. «О, внучек пришел, - радуется бабушка. – Есть будешь?» - «Буду». – «Сейчас яишницу изжарю», - говорит бабушка и уходит в пуню к курам за яйцами. «Ну как дела?» - спрашивает дед. «Да ничего», - отвечаю. У деда будёновские усы, он курит сигарету без фильтра и заскорузлые его пальцы, насквозь прокопчённые, держат дымящийся бычок.
Дед что-то столярничает, как всегда. Пока бабушка жарит яичницу, я достаю из стола свою тетрадь и рисую кольцевую гору на Луне. Завтра выходной, в школу не идти. Благодать. А впереди вся жизнь!