Писать от первого лица всегда трудней, не хочется «душу наизнанку», да и зачем. Выставлять напоказ то, что принято скрывать – дурной тон. Проще придумать себе роль, желательно умного и весёлого человека из хорошей семьи. Таких все любят и правильно делают. Жизнь у каждого не сахар, а если встретится человек, рядом с которым все проблемы кажутся мелкой ерундой, так и дышится легче.
Но бывает такое настроение, когда не хочется прикрываться покрывалом из фальшивого шелка. Хочется покаяться, вернее, признаться в любви близким людям, ушедшим так далеко, что кроме фотографий уже нигде и никогда не увидишь их глаз. Дети войны, безотцовщины – наши родители, так и не повзрослевшие, и не нашедшие счастья в этой земной жизни.
- Ну, дурмень! Вот дурмень же!
- А что ты хотел, сам виноват.
- Дурмень и всё!
Родители вошли в квартиру, нарушив моё уединение. А так хорошо было сидеть на диване, поджав ноги под себя, и читать. Читать эту замечательную книгу, в которой всё так красиво и интересно. Да ещё при раскрытых окнах, под лёгким дуновением вечернего ветерка. В июле многое кажется реальным, даже самое нереальное.
- Пап, что у вас случилось?
Книгу пришлось закрыть, досадно, зачем они так рано вернулись. Вчера умер папин друг. Скорее даже не друг, а собутыльник. Умер некрасиво, даже глупо. Напился до чёртиков, избил жену, выгнал её из дома и умер, сидя на стуле. Шахтёры умирают рано, сразу после пятидесяти. Все это знают в посёлке, но другой работы здесь нет. И дело даже не в беспробудном пьянстве. Если работаешь при жизни в аду, то чернота оставляет следы не только на лице, но и в душе. Папа не любил свою работу. Получив неплохое образование, он так и не смог изменить свою судьбу, а повторил тысячи судеб работающих в шахте мужчин.
- Тонь, представь, до чего эта дурмень додумалась, - папа сел на стул напротив меня.
Мама прошла сразу в кухню, демонстративно загремела посудой, что лишний раз напомнило мне о моей лени вымыть за собой чашку. Меня удивило то, что папа был абсолютно трезвый и очень взволнованный. Но самое удивительное – мама. Если папа был не пьян, то она непременно его за что-то ругала. А в тот вечер она была безмолвна.
- Пришли, Ванька в гробу лежит, спокойный такой, - начал, наконец, рассказывать папа,
- А Маша молчала, молчала, да как начала костерить своего покойного мужа в три колена! И паразит, и чтоб там ему покоя не было.
Мама вышла из кухни, вытирая руки полотенцем.
- Правильно, сколько он ей крови попортил, Ванька твой.
Удалилась она с гордым спокойствием и, как мне показалось, с лёгкой ухмылкой.
- Молчи, дурмень! А мама твоя как давай ей подпевать. Сидят, та про своего всё плохое вспоминает, а эта про меня. Всё вспомнили, все грехи, какие только на свете есть. Ну, покойнику-то уже всё равно, а мне что делать. Мне перед Ванькой неудобно с ними ругаться, пришлось три часа сидеть и всё это слушать. Дурмень и есть, разве можно у гроба такое говорить.
Мне стало смешно, хотя папа явно сейчас бы не понял моего смеха. Умерший действительно при жизни мучил тётю Машу, вечно злой и пьяный. У неё ведь ещё и детей двое осталось, как их теперь поднимать.
Я ушла в свою комнату, прикрыв дверь. Подростки не имеют жалости к родителям, они их совсем не понимают, как и устройство всей жизни вообще. Чаще всего родители их только раздражают, но они обязаны непременно быть!
Мне тогда и то уже было в радость, что папа не выпил ни капли.
Пить папа бросил в семьдесят лет, когда остался один. Как только он окончательно протрезвел, он признался, что не заметил ничего хорошего в этой жизни. Не успел разглядеть. Когда ему некого стало называть – дурмень, он начал называть этим словом себя. Птица счастья не зацепила его и краешком, с пьяных глаз её не увидишь.