Посвящаю своим друзьям.
Перед вами дневник юной девушки.
Его страницы день за днем отражают окружающий мир, неведомый для здоровых людей. Чем живут и дышат инвалиды…
Тетрадь порой становится единственным свидетелем переживаний, выпадающих на долю больного. Сомнения, радости, тревоги – все доверяют ей, даже то, что умалчивают в разговоре с самым близким человеком. Эти дневниковые записи часто единственное откровение перед собой.
г. N*, ГИТО
17 октября.
Я снова нахожусь в институтской клинике. В окружении незнакомых людей, под их изу-чающими взглядами чувствуешь себя не очень-то уютно, и очень хочется плакать. Первая попытка наладить контакт с жителями 223-й палаты не удалась. Чтоб хоть как-то отвлечься и занять себя, села писать.
В палате – семь человек. Если по порядку, как находятся кровати от двери, то будет так: двенадцатилетняя Оля, шестнадцатилетняя Марина, Лена – ей девять лет. Наде – четырна-дцать. И, вероятно, самая старшая – Нина. Я лежу между Надей и Ниной. Как я заметила, Олю почему-то недолюбливают, а вот почему – не могу понять... Все в нашей палате лежат "с ногами", большинство с аппаратом Илизарова. У Нины такой аппарат на бедре правой ноги. Марине и Оле это еще предстоит. Дина косолапила, теперь ее нога полностью в гипсе, а Лена и Надя с ДЦП, как у меня, но в более легкой форме. Лена ходит сама, а Надя с костылями. Я вот написала в нашей, а сама думаю, что навряд ли скоро привыкну. ...Меня, судя по всему, встретили недоброжелательно. Не могу понять, чем я им не понравилась, или их настораживает мое единственное средство передвижения – кресло-коляска (я не могу самостоятельно ходить). Обидно, смотрят на меня как-то недовольно, вроде бы говоря: ну вот, положили ту, за которой особый и индивидуальный уход нужен!.. А я все делаю сама. Слезы так и подступают, как бы не зареветь – вот будет номер!
Мы с Лидой (моей близкой подругой), вчера просидели почти полдня – смеялись и грусти-ли, разговаривая, вспоминали наши детские и школьные годы, строили планы, исходя из того, что неопределенное время мне придется провести в больнице... У меня много подруг, но она мне всех дороже и ближе, и, к слову, еще наши матери дружили.
Из палаты я почти не выхожу, пока стесняюсь... да и повезло – в первый же день моего пребывания дежурит медбрат. Среднего роста, смуглый и черноволосый, вероятно, студент мединститута. Смотрит так, будто хочет сказать: а это что за птица такая?.. Когда меня только привели в отделение (я в этой клинике лежу повторно, это было года четыре назад), познакомилась с одной девчонкой из К*, Ирой зовут. Лежит она на обследовании: что-то с ногой, хромает. Вроде бы девчонка ничего, хорошая. Недавно заходила сюда, ко мне, и мы поговорили немного.
Скоро отбой. Нина куда-то ушла, и без нее все стали как-то разговорчивее. Видно, тиранит она тут всех. К Марине пришла Света из соседней палаты, сидят, разговаривают о разном. Несколько раз заходил медбрат, гонит Свету, а она и в ус не дует.
Заметил, что я сижу и пишу.
— Спать надо... укладывайся!
Я это пропустила мимо себя. Малыши улеглись, Нины нет, Марина со Светой сидят, а я жду, когда потушат свет.
18 октября.
Вчера несколько раз заходил в палату медбрат, гнал от нас Свету.
И, наконец, выйдя из терпения, сказал:
— Девчонки, ну, в самом деле, спать пора, уже десять!.. — и мне: "А ты долго еще сидеть будешь?.. раздевайся!"
Я не очень-то любезно (а что он в самом деле!):
— Как же, сейчас прямо все и сниму... — и отвернулась.
Это, видно, его не смутило. Такого попробуй смути! Сам кого угодно в краску вгонит!
— Ну, я свет потушу, смотрите у меня...
— Выключай, Саш, он нам не нужен! — крикнула Марина, когда он уже закрыл дверь.
Свет потух, и вдруг Света спрашивает у меня:
— Тань, а у тебя есть жених?
Я удивилась:
— Зачем тебе это?
— Просто так. Есть?
— Ну... допустим.
— А у меня в армии. А у тебя?
Я смолчала. Говорить не хотелось. А она все сыпала и сыпала свои вопросы, так что я, не выдержав, сказала:
— Давай не будем на эту тему говорить, а?..
Потом по очереди вслух читали стихи.
Сразу после завтрака пришла мой врач Лидия Константиновна (Л.К.). Она и тогда, когда я лежала тут впервые, лечила. Наш палатный врач – Сальников Сергей Семенович, симпатич-ный и молодой. Но ко мне он не имеет никакого отношения, лечить меня будет единственная и неповторимая Л. К.!
— Ты в палате-то сиднем не сиди, выходи в коридор и не стесняйся, тут все больные. Будь смелее, увереннее! — ободрила меня она. — А тут тебе не дует от окна? Может, тебе лучше перелечь?
— Да нет, не надо. Мне здесь хорошо.
Но все же, когда я вернулась из процедурного кабинета, где сдавала кровь, с удивлением увидела Надю на своей кровати, а свои вещи, сложенные на аккуратно заправленной ее постели... На мой недоуменный вопрос "как это понимать?" – ответила лишь пожатием плеча и словами:
— Так велели.
Так что теперь мое место в середине, между Леночкой и Надей, в простенке между окнами. Да, но мне такая забота, увы, не нравится. Это получается, что меня считают тепличным растением?..
Длинный коридор, а по обе стороны – палаты. Столовая с телевизором и пианино находится рядом, что очень удобно. Прямо у нашей палаты находится второй медсестринский пост.
Познакомилась с некоторыми девчонками, и среди них Ленка Шайтанова – сумбурная де-вица тринадцати лет. Лежит она в соседней палате, ждет операции. И постоянно находится (а вернее сказать, вертится) здесь, у нас. Вот и сейчас она тут, подобно трещотке болтает о чем-то своем. Я тем временем написала Лиде письмо. А в воскресенье, наверняка, придет моя подруга Ольга.
В библиотеке (по вторникам здесь бывают работники детской библиотеки, и, книги соот-ветственно детские – сказки, рассказы, прочитанные мною ранее) заказала Блока, обещали принести.
20 октября.
Ну, что – вроде живу, привыкаю. Скучаю очень, хоть и знакома со многими. Трудно что-то стало находить общий язык с другими, видно, сказываются года, проведенные в четырех стенах почти в одиночестве. Ежедневно бывают стычки с Маринкой из-за Леночки. Кричит на нее, а та, бедненькая, аж вся сжимается.
Говорю ей, что так нельзя, а она кричит:
— Не заступайся! Дай им, малявкам, только волю, они на шею сядут! Вот пройдет время – сама убедишься во всем и еще спасибо скажешь...
Да, педагог из нее выйдет "отменный" – опасно таким доверять детей, испортят. В конце-то концов, нельзя идти на поводу у своего настроения. Дети подобно лакмусовой бумажке проявляют наши пороки, реагируя на них частенько не в лучшую сторону. Это своеобразная ЭВМ, – что в нее заложишь, то и выдаст, да еще при том в таких комбинациях – потеряешь дар речи! Конечно, Маринка единственная дочь у родителей, больна, избалована без меры... ой, опять я спешу с выводами! Сколько раз говорила себе, чтобы не торопилась осуждать человека, не узнав его хорошо! Так же нельзя!.. это-то и губит меня. Но, что теперь делать, раз я такая... – остается только исправляться.
23 октября.
Как и ожидала, сегодня пришла Ольга. Ее ко мне еле пропустили, лишь после того, как она назвалась моей сестрой. Надо будет у врача для нее попросить пропуск. Мы тут раньше вместе лежали, подружились и все эти годы переписывались. А в мае этого года она была у меня в гостях.
Выходные дни в больнице (а сегодня воскресенье), особенно тянутся и кажутся бесконеч-ными. В тихий час я немного вздремнула, что со мной бывает крайне редко, и девчата мне доложили о том, что по мне ползал таракан. Меня от отвращения всю передернуло: их тут великое множество, и частенько они вылазят из своих щелей даже при свете дня, не боясь найти свою погибель.
Я их боюсь, но не до такой же степени, чтоб как наша Нинка, посреди ночи вскакивать и, цепенея от ужаса, страшным шепотом на всю палату орать:
— Ма-ари-инка, т-т-та-ара-акан!..
И бедная, взлохмаченная сонная Маринка встает, берет тапку и шлепает к противополож-ной стене, где находится Нинкина кровать. Слышится глухой шлепок о стенку и возня – ищут труп таракана и отодвигают кровать от стены на безопасное расстояние в том случае, если тот успел скрыться. Тогда Нинкин покой (да и наш тоже) нарушен. То и дело раздаются громкие вздохи и восклицания:
— Боже, на мою голову!.. мама родная, я теперь не усну...
Наконец, измученная этим, Маринка раздраженно говорит:
— Да ладно тебе, Нин, кончай! Не съест же он тебя!..
В большинстве случаев после этих слов палата погружается в долгожданную тишину. Это-то ладно, терпеть еще можно. Но когда тараканы умудряются попасть и в без того без аппетитную больничную еду – супы, щи и в разные другие блюда, включая макароны, подливу и котлеты, – то уже до того отвратительно, что мало кто притрагивается к своей порции. В большинстве утром довольствуемся булочкой с маслом и чаем, в обед еще смотрим, что дают, если же что-то съедобное, то многие жуют так, будто заставляют есть под угрозой расстрела. Но стоит кому-то отодвинуть, подозрительно молча и тихо свою порцию – все сразу равняются на него. На ужин эта история повторяется. Живем, можно сказать, впроголодь, и лишь на домашних запасах. В выходные дни наезжает многочисленная армия родственников – посетителей и наши холодильники набиваются всякой всячиной, которая уничтожается в течение рабочей недели. Живущие вдалеке в наличии имеют деньги – можно делать знакомым заказы на продукты питания. Так и живем, отравляя, друг другу жизнь (имею в виду тараканов). Ну вот, получилась целая "сага о тараканах…"
С самого первого дня, началось мое усиленное лечение – бываю в зале лечебной физкуль-туры, на различных процедурах, глотаю таблетки и микстуры, делают сразу по три укола (правда, бывало и больше...), – живого места на мне скоро, боюсь, не останется.
26 октября.
Ох уж этот Саша! Какой у него нехороший взгляд. Смотрит так, что кажется, буравит тебя насквозь глазами – так и хочется спрятаться. Сегодня снова его дежурство...
Ко мне приехала мама, и мы пошли в ванную, а оттуда выходит такой детина на костылях, с аппаратами Илизарова на обеих ногах, мокрый и растрепанный!.. – ну прямо настоящий "мокрый петух" (потом, мне девчата сказали, что это Петя Азаматов)! Я еле подавила смех в себе – нехорошо. А он встал на пороге и ни туда и ни сюда, смотрит ошалелыми глазами. Когда мы с мамой, наконец, зашли в ванную, – там настоящий потоп! – воды налито... ужас! Обратно шли – Саша буквально сверлил взглядом. Ей-ей, если он на каждую девчонку так смотрит, то у него скоро вместо глаз дыры будут, протрет! – в этом я уверена.
Про Азаматова мне вот что еще девчата рассказали. Когда он возвращался из армии домой, автобус, в котором он ехал, попал в аварию. Где-то около года провалялся парень в больнице, а потом его отпустили с аппаратом на ноге домой, отдохнуть. Не поняла, то ли на обратном пути, то ли когда из больницы ехал, – этот автобус будто опять перевернулся, Азаматов сломал и вторую ногу. К тому же, от сильной боли, у него, говорят, в голове помешалось. Не знаю, что тут правда, а что вымысел, но Азаматов и правда производит впечатление не вполне нормального. ...Все в коридоре шарахаются от него в разные стороны, никому не хочется получить от него костылем по голове (он при мне замахнулся даже на медсестру). Да и когда он ходит по коридору, во все горло орет похабные песни. Его все боятся, включая молоденькую врачиху Варнакову, ведущую ту палату, где лежит Азаматов. Только заведующий отделением Введенский имеет на него какое-то влияние.
30 октября.
С Наташей сидели, болтали на нашем постоянном месте, у окна – в конце коридора. Там стоят два кресла. Интересная женщина, она работает воспитателем в детском саду. Ей лет под тридцать, незамужняя. Но, видно, что тертый калач... Лежит с переломом руки. Ольга пришла к часу, когда раздавали обед, и очень обиделась, что мама не зашла к ним. Оставила подробное описание, как до них доехать, и взяла с меня обещание, что в следующий раз мама обязательно к ним зайдет. Я еще похвалилась – показала, как я стою.
Летом, когда мы были на консультации в столице, нам сказали, что я больше не встану на ноги (а в детстве я могла придерживаясь ходить), что это все... И, чтоб моя болезнь не про-грессировала дальше (я иначе вообще не буду вставать с постели!), посоветовали проходить по два курса лечения в год по месту жительства... Удивляюсь сама, как я это перенесла. Ни на миг меня не оставляло ощущение пустоты, безысходности, безразличия ко всему. Какого же было удивление мое и Л.К., когда я, буквально через неделю моего пребывания здесь, стала стоять, чуть придерживаясь за тумбочку или спинку кровати. Это стало настоящим чу-дом, на которое я и не надеялась. У меня появился проблеск надежды, и мне очень хочется удержать ее. Но как? Ведь она мелькнет и тут же исчезает в недоступной дали. Дразнит и смеется...
В тихий час, незаметно для себя, немного вздремнула. Хотела встать, а меня будто током прошило: на мою левую здоровую (а точнее опорную) ногу невозможно было наступить. Я чуть было не расплакалась от боли и обиды.
А Нинка злорадно заметила:
— Не надо было хвастаться перед подружкой!.. Вот теперь будешь знать! Наука!..
Эти слова я пропустила мимо ушей. Попросила девчат позвать медсестру, а оказалось, что на нашем посту дежурит Саша. Он и пришел, расспросил, ощупал ногу.
— Ну что, надо думать, растяжение. Лежи.
Все же какой у него взгляд нехороший, наглый. От такого лучше на всякий случай дер-жаться подальше, на расстоянии.
31 октября
Очень скучаю по дому, хорошо хоть немного письма развевают грусть. Одно или два почти каждый день получаю от знакомых, подруг...
Незадолго до отъезда я проколола уши, теперь они почему-то загноились. Ужас! Я хотела у медсестры попросить спирт, чтоб их обработать, но меня напугала Нинка.
— Медсестры вредные, не дадут, да еще отругают, подумают, что ты тут проколола... ведь у тебя серьги маленькие, в глаза не бросаются. Да и ты почти всегда с распущенными волосами – золото не сразу разглядишь, — в ее голосе была слышна ирония. — Их врачи ругают, если они больным уши прокалывают... Ты лучше у Саши попроси. Он даст, если, конечно, хорошенько попросить.
Она выделила это слово "хорошенько", без комментария стало ясно, как именно надо по-просить. Нет уж, милочка, спасибо за совет, но у него я просить не буду. Из принципа. Как он, так и я. Что это я буду о чем-то его просить, а он мне нервы мотать?! Как недавно было: сильно болела голова, а температуры не было. Пошла, просить таблетку цитрамона или анальгина к нему (он снова был на нашем посту), так он меня замучил своими вопросами.
— А зачем?.. а почему?.. а кому?.. у тебя ведь температуры нет, — еще раз измерил ее у меня, удостоверился. — Ну что, нормальная. Не дам.
Вот. Ну, как с ним еще разговаривать?.. Тогда, после его слов, у меня начисто отпала охота с ним общаться, и я, повернувшись, ушла. Весь оставшийся вечер лежала, мучаясь головной болью. Таблетки он мне так и не дал, такой вредный тип, каких я еще в своей жизни не встречала.
А сейчас было такое!.. не пойму, как только я решилась и откуда у меня взялось столько смелости.
Ленка Шайтанова возила меня по коридору (в палате у нас проветривали). На посту, возле нашей палаты, сидел медбрат богатырского телосложения (Саша рядом с ним просто спичка!). О нем я много слышала, но до сегодняшнего вечера не видела. У него круглое татарское лицо, он – как и Саша – черноволосый. На вид лет двадцать пять, а может, и больше. О том, что с откровенным интересом следит за мной, мне тут же сообщила Ленка. Она болтала с ним запросто, как впрочем, и со многими другими, пока я смотрела телевизор. Потом подошла Надька Погодина (господи, как она мне тут, в палате, надоедает со своими вопросами и любопытством!) и начала канючить...
— Та-ань, ты не будешь меня ругать?
— Ну, чего еще натворила?
— А ты скажи, не будешь?
— Не знаю, смотря что...
— Я валерьянку пролила.
— Молодец!.. — я вздохнула облегченно, ничего страшного не произошло, просто мне не придется пить эту гадость.
— Я сейчас у Кости попрошу.
— Ты что, не надо!..
И все равно пошла к нему...
Медбрат подошел ко мне и, улыбаясь, спросил мою фамилию. Мне пришлось у него на глазах пить валерьянку, будь она тыщу раз неладна! Я потом у Шайтановой спросила, даст ли он спирта, если попросить. А она сразу потянула меня к нему.
— Кость, вот, с тобой хотят поговорить.
Чувствуя, как мои щеки заливает жар, была готова плюнуть на все, но отступать уже позд-но. Ладно, Ленка была рядом. Теперь, когда это все позади, все кажется смешным, а тогда было не до смеха.
— Костя, а вы не можете мне дать немного спирта?
— Ватку со спиртом?
— Нет, спирт.
Он так посмотрел на меня...
— А для чего?
— Надо...
— Ну надо, а для чего?
Я беспомощно смотрю на Ленку, боясь проговориться, сказать правду – кто его знает, как он отреагирует. И, упавшим голосом, проговорила:
— Если не можете дать, так и скажите...
— Нет, дать-то я дам, но ведь должен же я знать – для чего?
— Ну надо. Не надо было б, я бы и не просила...
— Нет, ну для чего? — тут он, видимо, почувствовал мое желание повернуться и уйти. — Я должен это знать. А то вы напьетесь и, будете на все отделение песни распевать... — все это время он смущенно улыбался и на его лице горел румянец.
— Можете не беспокоиться, я не пью, — теперь настала моя очередь смущенно улыбнуть-ся, и через мгновение я услышала:
— Сколько?
Он мне дал полмензурки и перелил его в пузырек. Я теперь живу!
1 ноября.
Сегодня возвращаясь с рентгена, ехала обратно по соседнему отделению взрослой травмы одна. Было страшновато. Несколько раз слышала, как кто-то окликал меня по имени (а меня ли?..). Уже возле двери на площадку я обернулась – какой-то парень с аппаратом Илизарова на руке, махал мне (а мне ли?..) здоровой рукой.
Я уехала. Кто это, интересно...
Сказала Сальникову о больном зубе. Пришла врач-стоматолог, посмотрела и говорит, что дупло маленькое, залечат. Только когда?
7 ноября.
Праздник. Скучно, прямо тоска зеленая, делать совершенно нечего. Сижу по вечерам в ко-ридоре, у окна. В палате не хочется. Тесно мне тут почему-то. Здесь все такие наблюдатель-ные. Глазами, кажется, прямо душу выворачивают. Одна Надька Погодина чего стоит! А до-тошная до чего! Все-то ей надо знать! Иной раз такие вопросики задаст, что просто диву да-ешься. Угловатый некрасивый подросток маленького роста, на вид ей десять лет с трудом дашь. Некрасивая? Да, пожалуй: один ее большой рот чего стоит. Но при большом желании в ней можно найти немало привлекательного. Иногда я ловлю себя на том, что любуюсь На-дькиной нескладностью и некрасивостью. Наверно, это звучит довольно-таки нелепо. Но, я действительно любуюсь ею, что-то в ней есть от той, какой она может стать лет через пять, а то и меньше. Ну и что, что она некрасива и больна! Она ведь человек прежде всего... У Забо-лоцкого есть такие стихи про некрасивую девочку:
...И пусть черты ее нехороши
И нечем ей прельстить воображенье,
Младенческая грация души
Уже сквозит в любом ее движенье,
А если это так, то что есть красота
И почему ее обожествляют люди?
Сосуд она, в котором пустота,
Или огонь, мерцающий в сосуде?
Иногда мне кажется, что это про Надю. Хотя тут более трагичная реальность... Как будет ей тяжело, когда в ней проснутся первые чувства... Она из многодетной семьи. Отец пьет и скандалит. Ее это очень угнетает. По ночам, бывает, слышен ее шепот: "Господи, только бы там все было хорошо!" И у меня сердце сжимается: "там" – это дома. И ее глаза такие порой печальные...
Поразительно, что бывает люди, испытавшие одну и ту же боль, страдания, трудности и лишения судьбы, имеют разные взгляды на жизнь. Они совершенно по-разному видят одни и те же вещи, по-иному понимают и осознают реальность. Одни ожесточаются, замыкаются в себе, радуются чужой неудаче и боли. Другие живут, инертно плывя по течению и, если их не остановить, так и будут "плыть", живя по принципу: я знаю, что это плохо и больно, но чем могу помочь я?.. лучше не тревожить себя! Это хуже, чем равнодушие... А третьи пытаются помочь всем и вся. И, несмотря на многочисленные синяки и шишки, полученные в так называемых битвах за справедливость, остаются на всю жизнь с наивными, открытыми душами и с добрыми, милосердными сердцами. Только позови – и, сразу же, хоть и самих подкосил недуг, несмотря на жестокие удары и плевки (порой даже от своих собратьев по несчастью), ринутся на помощь. И вообще, бывает, одно смешано с другим, и очень трудно понять – где истинная, настоящая дружеская рука, а не осторожный лицемер, ханжа и невежа, выжидающий лишь удобный момент...
Сейчас пришла Нинка. Через минуту опять начнет ныть:
— Фу, задыхаюсь, дышать нечем! Таня опять обрабатывала уши духами!.. надо открыть форточку... ну ты же прекрасно знаешь, что у меня аллергия!
Да, все мы прекрасно знаем, что у нашей Ниночки нет аллергии только на французские духи. ...Но я не виновата, что мне (да и другим тоже) не дарят таких, а самим покупать – бюджет не позволяет, и приходится довольствоваться тем, что есть. Наподобие моих духов "Киевский каштан". Почти все девчата душатся ими из-за их приятного запаха. И чего она? Завтра дежурит Костя, надо будет попросить еще немножко спирта...
Дни тянутся отвратительно медленно. Многое успела передумать за это время, все в памя-ти перебрала... Наверное, я все же сама виновата в том, что все получилось так. Кто же еще?.. горько... Горько, что для Максима я, вероятно, ничего не значу.
Вот такие вот пироги.
8 ноября.
Сегодня дежурят Марина Боброва и Костя. Марина, как и Костя, студентка – подрабатыва-ет "на жизнь". Она очень хорошенькая, чем-то напоминает мою соседку по дому Любу. Марина высокого роста, у нее круглое и всегда веселое, симпатичное лицо, на затылке – неизменный, волнистый хвост, аккуратно собранный заколкой "банан". Голос такой мягкий и добрый, да и вся она как-то сразу располагает к себе. С ней можно обо всем на свете поговорить... Точно так же, как и Люба, она искренна и проста в общении. Дома мы с Любой проводили вечера за игрой в шахматы (правда, больше, чем на две партии, меня не хватало...), или же, подсаживался папа, и мы играли в карты, в неизменного "дурачка"... А тут лишь общение развевает больничную скуку. Вот и Косте удалось вытянуть из меня многое и без обаяния. И чего это я с ним разговорилась – не пойму. Обычно я сижу у нашего поста, и телевизор видно, и от палаты как бы не отхожу. Костя сидел рядом. Слово за слово – вытянул из меня все: кто я и откуда, ну и про себя рассказал достаточно. Он учится на пятом курсе мединститута, изучает лечебное дело. Родом из области (откуда точно – в голове не удержалось), мать работает воспитательницей в детском садике, в семье он самый младший.
— Да у меня ведь друг – твой земляк, мы учимся вместе. Его мать – ветеринар, а отец на машзаводе работает. Я у них прошлым летом был в гостях, красивые у вас там места... лес, речка, здорово!
Когда Костя при разговоре смущенно улыбается и краснеет, то становится похож на сеньора Помидора из мультика про Чипполино. Между прочим, точнее сравнения не придумаешь! И вид у него представительный, солидный...
16 ноября.
Лида прислала письмо, написала, что видела Максима, что у него никого нет, никуда во-обще не ходит, постоянно сидит дома. Я не могу понять, почему Максим со мной так? Ведь сам написал мне: "... давай не будем играть в кошки-мышки..." а теперь сам играет в молчан-ку. Ох, и ненормальная же я, зачем отказалась тогда от встречи, зачем?.. "Нам надо встретиться, поговорить... мне многое надо сказать, но я не хотел бы доверяться бумаге, ненадежная это штука..." Полгода прошло после этого письма. И ни слова больше. Почему? Если и впрямь Максиму надо было встретиться со мной, тогда почему он этого не добивался? Не буду же я, позабыв обо всем, звать его сама. Это некрасиво для девчонки, тем более для больной... Нет, лучше ни о чем не думать. Мне казалось, что, может, тут я смогу забыть Максима, а вот, наоборот, из головы не выходит. Прямо наваждение какое-то! Говорят, что клин клином вышибают, если хочешь забыть одного – полюби другого. А я не могу так, наверное, по натуре я однолюбка и поэтому не могу хотя бы увлечься другим.
Когда читала Лидино письмо, разревелась... Девчонки забеспокоились, утешали в один го-лос. Саша зашел, так его из палаты выставили. Ох, девчонки, знали бы вы, как мне тяжело, но что я могу сказать вам? Что плачу от безответной любви, из-за собственной глупости?.. Как совсем некстати появляются слезы, выдавая нас и наши чувства, наши печали и горести.
23 ноября.
Кончилась моя "зубная эпопея" окончательно.
Вчера собралась было писать домой, но зашла дневная палатная медсестра Света и велела мне пересесть с кровати в коляску.
— А куда?
— К зубному. Не боишься?
— А чего бояться-то, не в первый раз.
Я пересела в коляску, и она меня вывезла в коридор. Там стояли два высоких студента. Я как-то вначале и не обратила на них внимания: стоят и стоят, полно их тут ходит, практикан-тов из мединститута.
А Света поочередно у всех нас троих спрашивает, знаем ли мы, где находится зубной кабинет, и, получив отрицательный ответ, говорит:
— Ну, я вас до рентгенкабинета доведу, а там уж сами...
Пройдя через соседнее отделение, мы дошли до лестничной площадки. Тут, Света, сказав, что зубной наверху, ушла.
Один студент (который потом меня нес) сказал:
— Сейчас, я схожу, посмотрю, где этот кабинет находится.
Через несколько минут вернулся обратно, поднял меня на руки и понес, как невесомую пушинку.
Он нес меня четыре лестничных пролета, и я как бы плыла, не чувствуя веса своего тела. Мне только было стыдно и неловко чувствовать его дыхание на своей щеке, а он лишь силь-нее прижимал меня к себе. Я с ужасом думала об обратном пути. На него я не могла смотреть: у меня пылали и щеки, и уши. Когда мы пришли, врач сказала, что до третьего этажа можно добраться на лифте, и велела им (студентам) поднять коляску на этаж выше. Я облегченно вздохнула.
После осмотра моего зуба и бормашины, оказалось, что мой зуб пуст, что пломба в таком зубе не будет держаться долго. Я предложила удалить зуб вообще.
— А не жалко?
— Что его жалеть!.. — и... пожалела, увидев шприц с длинной иглой. Но отступать было поздно.
Уколов я боялась с самого раннего детства. Хорошо еще в обморок от страха не упала. Правда, все было сделано отлично, мой страх не стоил и ломаного гроша. Я ничего не почувствовала.
Зашли студенты, и тот, который меня нес, опять поднял меня.
— Давай, теперь я понесу...
— Нет... я сам, она совсем легкая...
А я снова будто плыла, и мне было уже совершенно безразлично, что его лицо было недо-пустимо близко к моему... Посадив меня в коляску, он как-то с сожалением вздохнул, а дру-гой, вроде как бы обиженно сказал ему:
— Ну, давай, я хоть повезу...
...И кто знает, куда бы они меня завезли, если б я вовремя не опомнилась! После этого только и было слышно перед каждой дверью: — куда? направо, налево? – а я только пальцем показывала в нужном направлении.
В отделении я их поблагодарила и сказала, что дальше я могу сама. Но они "конвоем" со-провождали меня до самой палаты. Минут через десять в палату зашел Сальников.
Увидев на моем лице жалкую ухмылочку, он с улыбкой спросил:
— Чего улыбаешься?
Я пожала плечами.
— Зуб удалили?
Я кивнула головой.
— Ну и ладно.
Девчонки начали расспрашивать. Я в двух словах рассказала, как испугалась длинной иглы и чуть было не упала от страха в обморок.
25 ноября.
Мне восемнадцать... Это и много и мало. С одной стороны, я уже взрослый человек, а с другой... кто я? – Существо, обреченное на такое вот прозябание. И вообще-то я себя совсем не чувствую взрослой. Робость, неуверенность в себе и своих поступках... И мир. Мир такой огромный и сложный; как его понять, как в нем найти свое жизненное место? И как, найдя его, удержаться, не дать другим более сильным и наглым сбить себя с него... В нашей жизни все так сложно, что понять все это сможет только побывавший в шкуре неизлечимо больного человека. Я игнорирую слово инвалид. Оно коробит душу. И, вообще, здоровые относятся к нам так, как будто ни нас, ни наших проблем не существует. Обидно... А все "блага" в виде льгот вроде как из снисхождения дают, после чего даже кусок хлеба и тот поперек горла встанет. Выйдешь на улицу, так на тебя смотрят как на какое-то чудовище, так что хочется поскорее спрятаться. Вот и сидишь в четырех стенах своего дома, стыдясь себя сидящей в коляске, в своем единственном средстве передвижения. Живешь как бы "на птичьих правах" между небом и землей... и так всю жизнь, прямо бег с препятствиями...
Что я видела, кроме больничных стен...
А Саша опять сидит в нашей палате. Маринка видать, мне назло, его привечает. А я стара-юсь как можно меньше бывать в палате по вечерам... бываю у девчат из 237-ой или сижу у окна.
Наташа мне вчера про Сашу говорит:
— Хорошенький мальчик. И чего ты его невзлюбила... холостой, двадцать два года, учится на четвертом курсе и будущий хирург. Не парень, а клад по нынешним временам...
Ну уж это слишком! Меня нисколько не волнует его повышенное внимание, как это гово-рит Наташа.
26 ноября.
Я почему-то не поверила ему, а он пришел. И Ленка со мной была согласна. Кстати, она-то и увидела, что пришел Костя. Он принес для меня книги и журналы. Как-то я пожаловалась, что тут со скуки на голове ходить начнешь, нигде не найдешь нормальную литературу почитать и, к слову, без всякой задней мысли, спросила, не посоветует ли он мне что... И он мне предложил свои услуги. Я согласилась. Тогда-то мне Костя и сказал, что в субботу зайдет с книгами.
Я так рада! А Наташа психует, говорит:
— Я его попросила, так он мне ответил, что нет времени. А тебе вон сразу...
Девчонки тоже удивляются, то и дело подкалывают меня этим. Честно говоря, я и сама не думала, что он всерьез тогда пообещал.
Пожалел, наверное...
28 ноября.
Вчера приезжала мама, а сегодня была Ольга. Мне так перед ней неудобно, принесла все-го... Да еще мама привезла, так что тумбочка набита битком. Месяц можно всей палатой пи-таться.
Открыв принесенную коробку конфет, заставила съесть силой сразу несколько штук. Уви-дев Сашу (он несколько раз зашел в 245-ю палату, а она находится буквально где мы сидели) велела позвать его.
Когда он подошел к нам, она протянула ему коробку:
— Угощайтесь, пожалуйста.
Он начал отказываться, ломаться, но я строго посмотрела на него.
— Бери, иначе обижусь!
Оля хочет, чтоб мы подружились, но я своего отношения к нему не изменю. Он меня раз-дражает, а причину этого я объяснить не могу. Он мне просто противен. Девчата говорят, что тон, каким я разговариваю с ним, ядовит... от него может прокиснуть не то что молоко, но и человек. Они прямо боготворят Сашу и не любят Костю. Оно и видно, – вокруг Саши посто-янно толпа девчонок, а Костя всегда один. По их мнению, Костя слишком правильный... ну уж не знаю, правильный он или нет, но для меня Костя терпимее, что ли...
29 ноября
Однажды, по радио передавали письмо одной больной девочки, где она просила передать благодарность своим учителям и одноклассникам за то, что навестили ее в выпускной вечер, принесли цветов и дали ей почувствовать, что и она является равноправным членом их кол-лектива. Я тогда слушала и плакала, вспоминая свой выпускной вечер. Школа находится не-далеко от нашего дома, и я видела как нарядно одетые одноклассники шли на выпускной бал. В открытое окно была слышна музыка, и я под нее молча роняла слезы, боясь, что их увидит мама... Помню, преподаватель истории (ветеран войны и бывший директор нашей школы) всегда перед началом своего урока на дому передавал мне привет от одноклассников, а я хоть и понимала, что это говорит он от себя, всегда радовалась, мне было приятно... Не скажу, что ко мне вообще не ходили одноклассники. Три девочки из класса, в котором я была записана, почти каждый год весной поздравляли меня с днем рождения. Приходили еще соседские девочки, Лида, и получалось нечто вроде праздника...
Да и когда был последний звонок, девочки пришли, посидели. Как выяснилось потом, их послала учительница. Вот и все мои контакты со школой, не считая посещений учителей-предметников. Хотя, есть у меня одно светлое воспоминание о моих первых школьных годах, о нашей первой с Лидой учительнице. Так получилось, что учила она и меня один год (Лида была тогда в третьем классе) – тогда-то я и была в тесном контакте с классом Лиды. Учительница посылала за мной учеников, и мама, одев потеплей, сажала меня на санки, после чего, мы всем классом шли в зимний лес на экскурсию, а после писали сочинение. В такие дни учительница проводила "совместные" уроки – я свободно отвечала на любой вопрос, заданный ею третьекласснику, что, конечно же, сразу ставилось в пример... А еще были праздничные утренники. Это был незабываемый мой первый класс. К счастью, нам с Лидой есть что вспомнить. Сентиментальное "а, помнишь?.." бесконечные воспоминания приятны и дороги для сердца и души... Отними у меня сейчас это – и все в моей жизни станет еще более тусклым и безрадостным. Не помню кто, но очень точно сказал, что самые светлые воспоминания у человека бывают о своем детстве.
Почему-то нисколечко не чувствую себя взрослой. Я, наверное, так и останусь ребенком, у которого в голове ветер гуляет... Недавно к нам в палату зашла очередная группа студентов. Я, как обычно, читала полулежа и не обратила на вошедших внимания. Но, почувствовав чей-то настойчивый взгляд, подняла голову. Вдруг один из ребят этой группы мне подмигнул. Я в ответ демонстративно уткнулась в книгу. Однако через некоторое время не вытерпев, снова посмотрела на него – его лицо мне показалось знакомым. А он будто этого и ждал, снова подмигнул. И я вспомнила. Несколько дней назад он меня к зубному нес на руках. Меня, откровенно говоря, взбесило его подмигивание, и я, сделав "противотанковое" лицо, снова уткнулась в книгу. В коридоре я снова наткнулась на него, но проехала мимо, хоть и видела, что он хотел что-то сказать. В общем, дала понять (по-детски глупо), что знакомство продолжать не желаю.
30 ноября.
Каждый день идя на гимнастику и лечение, беру с собой маленького Сережу. Он тоже не ходит. Сидит, ждет, пока его не подберут в прямом смысле слова. Мне его очень жаль, ведь и я когда-то была такой... В детстве я, как и он, всегда ожидала, когда обо мне вспомнят. Один раз меня забыли в раздевалке после прогулки, и я сидела пару часов, молча глотая слезы... Смотрю на этого мальчика, и перед глазами у меня всегда встает мое, временами "казенное", детство. Посажу его к себе на колени и везу куда ему надо. У него такие наивные глазенки. Милый, беззащитный малыш. Вчера сделала последнюю процедуру, а ему еще пять – буду его возить на лечение.
Сегодня, когда ждала его, встретила знакомого. Точнее, этот парень сам узнал меня:
— Таня, ты меня не узнаешь? — и он спросил меня, помню ли я Лену Мартьянову.
Когда я сказала, что помню (мы с ней лежали вместе несколько лет назад), но его не знаю, тот ответил, что он, Женя, ее двоюродный брат и частенько к ней тогда приходил. А мне стыдно признаться, я его совсем не помню. Ну совсем не помню, и просто удивительно, как он меня запомнил.
— А я вот теперь сам сюда попал... — показал на руку. — Сломал по дурости, второй ме-сяц уже лежу.
Оказалось, что лежит он в соседнем отделении, которое через площадку.
— Кстати, я тебя один раз увидел и думаю: ты это или не ты, а окликнул по имени – ты да-же не обернулась, уехала.
И я вспомнила тот день, когда была на рентгене. Тот парень, который звал меня, значит был он, Женя. Поговорили о том, о сем... узнала, что Лена теперь живет где-то в Польше, полгода назад вышла замуж за военного. Мне он предложил вечером выйти на площадку, но я ответила уклончиво, ничего не обещала.
А все-таки приятно встретить знакомого, даже если и совсем не помнишь его.
2 декабря.
Саша пытался заговорить со мной. Сидела у окна, он подошел и сел. Через некоторое время (видно, мучительно соображал, с чего начать) Саша спросил:
— А ты откуда?
— Зачем тебе это знать, не все ли равно?..
Два-три ничего незначащих слова – и "завязался" пустой разговор, из которого я поняла, что он много ездил, увлекается туризмом и очень много всего знает...
Все же с Костей куда приятнее разговаривать.
3 декабря.
После ужина была на площадке. Женя сказал, что все эти дни ждал меня. Я отговорилась тем, что плохо чувствовала себя. Мы очень долго разговаривали. Интересный парень, эруди-рованный, начитанный... Сделала для себя открытие, что почему-то не могу смотреть ему в глаза... Совсем уж некстати невыносимо захотелось плакать, когда услышала его ответ на свой вопрос:
— Если честно, то я тебя совсем не помню... И все ломаю голову, как ты меня тогда запомнил...
— А я тебя и не забывал. Не мог забыть. У тебя такая очаровательная улыбка! Никто так улыбаться не может. Да и вообще, по-моему, таких, как ты, не забывают!..
Я подумала, что он мне льстит, но последние его слова не выходят из головы. "Не забыва-ют"... А вот кое-кто видно забыл. Лида говорит, что Максим не стоит того, чтобы о нем и думать... "Что ты в Максиме особенного нашла, за что полюбила? Не пойму..." Но разве любят за что-то? Господи, а как я ревновала Максима, даже к Лиде, особенно после ее слов, что он внешне ей нравится, но как человек – нет.
Человек... да, Максим выпивает и, бывает, грубоват. Но у каждого свои слабости и недос-татки. Идеальных людей, наверное, вообще нет. И я его люблю... Иначе, я не знаю, что это такое. Просто не могу без него. Какой ценой мне приходится платить за разлуку и за свое чувство. Как могу, сопротивляюсь своему чувству, но силы мои кончились. Я не могу больше бороться с собой. Понимаю, что из-за своей болезни не имею право любить. На многое не имею права. Но я же человек, у меня тоже есть сердце! Хотя, лучше бы его не было, бессердечным легче.
6 декабря.
В последнее время что-то плохо чувствую себя. Сердце дает о себе знать ноющей болью. У меня целый букет болезней в придачу к основной. Настоящая медицинская энциклопедия. И как хочешь, так и живи, да еще не смей жаловаться! Тут нужна железная воля, а я из-за любого пустяка готова выйти из себя. Страшно даже думать о том, что мне никогда не встать на ноги. Это значит, что я всю жизнь буду зависеть от других и буду никому не нужным существом, обузой для всех окружающих... Ужасно. Всех убеждаю, что все будет хорошо, а сама в это не верю. Все думают, что я полна надежд, а это только маска, которую я не имею права снимать. Но до каких пор это будет продолжаться? Чувствую, что долго не продержусь, не смогу. Все кажется пустым и бессмысленным. Организм у меня никудышный: стала чуть больше положенного заниматься лечебной физкультурой – стало давление скакать, бывает, что и теряю сознание. Слабая очень.
Ладно, хватит ныть! Ведь возможно, что не все еще потеряно, да и есть те, кому во много раз хуже, чем мне... Надо надеяться, надо! – все еще может быть.
10 декабря.
Почти каждый день бываю на площадке. Как ни выйду, Женя всегда там. У меня такое ощущение, что он торчит на площадке круглые сутки в терпеливом ожидании... Со мной он всегда вежлив, излишне ласков и нежен. В его голосе всегда слышны заботливые нотки. Все-гда спросит, как прошел день, как самочувствие и дела. Если бываю грустна, то почему и не обидел ли кто... Внимателен очень. А меня это раздражает. От этих встреч у меня тяжело на душе, ухожу с болью в груди.
12 декабря.
Как мне плохо... очень тяжело.
Вышла на площадку, а там был Женя:
— Ты плакала? Тебя кто-то обидел?
— Никто меня не обижал, Жень. Просто мне очень плохо, понимаешь, плохо! — я впервые призналась парню, что мне очень тоскливо.
Мы долго молчали, а потом...
— Таня, я давно хотел сказать, что... люблю тебя. И не надо так недоверчиво смотреть на меня, я давно люблю тебя, и это правда. Я это понял тогда, когда пришел к Ленке в больницу, а тебя тут уже не было... Как-то сразу пусто стало, когда она мне сказала, что тебя выписали. Вся палата стала мрачной комнатой, наполненной безликими людьми. Долгое время я не мог прийти в себя. Хотелось написать тебе, но не знал куда. Вы с Леной не были близкими подругами, и адреса своего ты ей не дала. А потом меня забрали в армию. Ты в моей памяти так и осталась веселой девчонкой с грустными глазами. Ты спрашивала, как это я запомнил тебя, – это вот и есть причина... Не забыл потому, что любил тебя.
— Но... я же тогда была совсем ребенком, всего тринадцать лет было.
— Да, но и я тогда был совсем юным, зеленым мальчишкой, что с юнца возьмешь... И сердцу не прикажешь. Чего скрывать, хотел забыть, но ни с кем я не был счастлив так, как с тобой в эти дни. Я по пьянке влез в драку, сломал руку и попал сюда. Понимаю, что это, ко-нечно, глупо, но... я счастлив, что все так получилось. Сама судьба нас свела вновь! Веришь, я как бы начал свою жизнь с начала.
13 декабря.
Я вчера еле уснула. Наревелась в туалете, как только ушла с площадки. Жене ничего не ответила. Да и что сказать, как вести теперь себя с ним, не знаю... Не знаю, можно ли верить ему и тому, что он мне сказал... Господи, что же мне теперь делать?
Скоро нашу Надьку Погодину выписывают, и не к кому будет Маринке зазывать Сашу лангеты на ночь забинтовывать, так что кончатся его вечерние "посиделки" в нашей палате. Сейчас был такой эпизод: у Маринки включен магнитофон, поют итальянцы. Саша забинто-вывал Надьке лангеты. Я полулежала на подушках. Ну, а Ирка (шестиклассница из соседней палаты), танцевала под популярную мелодию, томно прикрыв глаза, и, будто Саши в палате нет, начала медленно приподымать полы своего и без того коротенького халатика, открывая бедра. Изумленная, я посмотрела на Сашу: он спокойно смотрел на Ирку. Я, не сдержавшись, хмыкнула. А Ирка, словно мгновенно очнувшись, тотчас же пришла в себя и, вспыхнув до корней волос, пулей вылетела из палаты.
В тихий час, я вздремнула. Очнулась, а в палате темно, лишь свет из коридора, да негром-кий разговор Надьки с кем-то (в полутьме я не разобрала). До сих пор звучат в ушах ее слова:
— Я на ее месте давно бы отравилась. Жить на шее у своих родителей, полностью зависеть от других – это же страшно. Нет, я давно бы руки на себя наложила...
Эх, Надя, Надя! Наложить на себя руки, уйти от бестолковой суеты, пустой и бессмыслен-ной – это слабоволие и эгоизм. Какой удар это будет для мамы... Уйти от жизненных проблем легко, а вот бороться и преодолевать их – для этого нужно адское напряжение. Напряжение, чтобы выжить и жить. Жить с достоинством, а не пасовать перед житейскими трудностями... Я промолчала, будто ничего не слышала. Пройдет время, и, очень надеюсь, что она сама поймет, что уйти из жизни без борьбы за нее – малодушие, страх перед судьбой...
Леночку Достойнову выписали, а на ее место положили пятилетнюю, тоже Леночку, с ко-солапостью.
14 декабря.
Сегодня была на площадке. Женя ждал...
Я понимаю, он беспокоился, но мне это совершенно безразлично. Вообще-то, если бы у меня тут была подруга, я бы и не выходила туда. А так... маюсь дурью, заняться нечем – при-несенные книги прочтены, вот и места себе не нахожу.
Женя попросил адрес.
— Я боюсь снова потерять тебя... Не знаю, что я буду делать, если это снова повторится. Где искать тебя... да и ты никогда не говоришь о себе, я про тебя ничегошеньки не знаю...
На что я ответила, что меня неизвестно еще когда выпишут и, может еще сделают опера-цию... Уступив его просьбе, рассказала немного о себе и своей семье.
— Родилась, училась, лечилась... всю жизнь кочую по больницам и санаториям; живу естественно с родителями, папа – инженер, а мама работает секретарем-машинисткой. Так как единственная в семье, родители балуют меня...
Он хотел поцеловать меня... Я, увидев его лицо рядом, невольно отшатнулась в сторону. Ушла. Глупо получилось. Он стал мне противен, и ему, наверное, этого не понять...
16 декабря.
Нашу Надьку выписали. А завтра меня хотят показать какому-то специалисту и будут ре-шать, что со мной делать, оперировать или нет и встану ли я на ноги...
Сегодня намылась, Рая (нянечка) помогла, одной-то страшновато. Не хотела залезать в ванну, но Рая заставила... здорово помылась, отпарилась как дома, в бане, что сил не осталось. Обычно я тут моюсь под душем, в ванне только когда мама приезжает, да и то торопясь, считанные минуты. А тут целый час, наверное. Костя, улыбаясь, сейчас сказал, что я розовенькая, как младенец...
17 декабря.
Неожиданно приехала мама. Я пришла из ординаторской, где меня смотрели Л.К., Введен-ский (заведующий отделением), Григорьев (директор ГИТО) и еще один пожилой профессор, а мама меня уже ждала в палате. Ничего путного они мне не сказали. Битый час крутили меня как куклу осматривали и перебрасывались такими мудреными фразами друг с другом, что впору было взять энциклопедический словарь да вдобавок еще учить латынь, чтобы понять их медицинские термины.
На место Погодиной положили новенькую, пятнадцатилетнюю Надю Колосову из Г*. У нее неправильно сросшийся перелом голени. Девчонка хорошая и симпатичная. Нинка ее здорово запугала аппаратом (а Маринка то и дело подливает масла в огонь), что та теперь дрожит как осиновый лист. Когда я впервые увидела этот аппарат, мне стало дурно, а ведь ей придется его носить...
Сегодня два месяца, как я тут. Время вроде бы шло медленно, а я и не заметила, как они прошли, так трудно привыкала. Не скажу и о том, что отношения с девчонками в палате были идеальными.
Я теперь отношусь ко всему более-менее равнодушно, хоть и царапает за душу, но не раз-дражает так, как раньше, Маринкин крик и властный, не терпящий возражений Нинкин тон. Живем мы, можно сказать, дружно. Видно, притерлись друг к другу. Бываю в 237-ой палате, в 245-ой. Мою коляску окрестили "МЕРСЕДЕС" и, теперь все без исключения так и величают меня – "Татьяна на "Мерседесе". Тут есть больничная, но она, против моей – настоящий танк.
В воскресенье будет дежурить Костя, он и сегодня приходил, когда была мама, занес книги. А девчонки все хотят меня наколоть, говорят, что между нами что-то. Глупо. Мне никто не нужен, кроме Максима, а у Кости есть Елена, они учатся вместе. У нас просто сложились дружеские отношения. И, если честно, Костя мне как брат.
Когда я прочла принесенные им еще в первый раз книги, он спросил у меня:
— Понравилось? Принести еще?
— Да, спасибо тебе большое.
И добавила, что мне неудобно отрывать его от дел...
В следующий раз, не спрашивая, принес сам. Так и носит теперь. Конечно, не одна я читаю эти книги, вся палата... Правда, с некоторых пор я избегаю его, мало с ним разговариваю. Я хочу, чтобы девчонки перестали что-либо думать и говорить. Хотя какая разница?.. Я-то знаю, что это все неправда и вымысел.
19 декабря.
Сидела у окна, положив голову на руки, и смотрела в окно. Слышала, как кто-то подходит ко мне, но не обернулась. Оказалось, что это Костя.
— Тань, что с тобой, ты плачешь?
Я подняла голову и посмотрела на него.
— Нет...
— Ты меня звала?
— Нет. А кто это тебе сказал?
— Девчонки.
— Нет. Я не звала. Но если хочешь, посиди со мной.
— Пошли лучше туда, а то мне надо быть на посту...
— Потом, Костя...
Он ушел. Ну, девчонки, это уже слишком!.. ни в какие ворота не лезет.
А давеча ко мне мальчишка подошел, передал записку от Жени. Он просит меня выйти на площадку. Я не пошла. Мне кажется, что туда лучше больше не ходить.
20 декабря.
У нас новый палатный врач: Молотов. Наш Сальников на больничном. Сказали, что у него воспаление легких. Когда Введенский знакомил Молотова с нами, тот внимательно слушал и осматривал нас (видно, что ужасно дотошный). Большинство недовольны – слишком молод. А Нинке скоро снимать аппарат, да и Маринка третий месяц безрезультатно ждет операцию. Наде Колосовой ее будут делать завтра, и ассистировать будет наш новый врач.
Была снова на площадке, Женя уже через медсестру передал, чтоб я вышла. Приведу вкратце наш разговор.
— Таня, ты обиделась на меня?
— Нет.
— Я тебе не нравлюсь?.. Нет, ты мне правду скажи!.. Ради бога, только не молчи...
— Жень, ты хороший, но...
— Что – но?.. У тебя кто-нибудь уже есть?
— Нет. Никого у меня нет.
— Если это так, то почему ты избегаешь меня, или я тебе противен?
— Понимаешь, в чем дело...
Тут он вновь перебивает меня:
— Понимаю ли я? Танечка, милая, я тебе признался в любви, а ты постоянно холодна со мной. Видно, что для тебя я ничего не значу!
— Женя, я думаю, что у тебя это все скоро пройдет.
— Пройдет?! Четыре года я ждал нашей встречи и безнадежно любил! Не думал, что снова встречу тебя!.. Все эти годы я не мог забыть тебя... А ты говоришь, что пройдет!.. Видно, ты не знаешь, какая она, любовь...
У меня на глаза выступили слезы и вырвалось отчаянное:
— Не надо, Женя!!!
Тут он начал просить прощенья, говоря, что если я любила, то должна знать, каково это.
Я ушам своим не поверила, когда он мне предложил выйти за него замуж!
— Женя, не надо так надо мной смеяться!..
А он стал горячо убеждать меня, что это он говорит на полном серьезе, но я испугалась, подумала, что у него что-то с головой... Я просто была в замешательстве и не знала, как мне быть. Собравшись мыслями, стараясь говорить спокойно (видит бог, с каким трудом мне это давалось), я попросила его выслушать меня не перебивая.
— Ты, вероятно, думаешь, что я отвечу согласием? Ошибаешься... когда-нибудь настанет время и ты будешь проклинать этот день, если я соглашусь... — тут он опять перебил меня, не слушая весомые доводы, которые я ему выкладывала... Он меня очень старался убедить... Боже, как этот разговор вымотал меня, я пришла в палату измученная собственным бессилием объяснить что-либо. По сути дела, я в его памяти (если это действительно так, как он говорит) жила так долго лишь из-за того, что он окутал меня розовым ореолом, он меня просто выдумал. Я для него была берегом в ненастье, где он укрывался от душевной непогоды. Поэтому я не должна его словам придавать значения, не должна...
Мне надо быть сильной, нельзя расслабляться, иначе, привыкнув к тому, что рядом со мною кто-то есть, я не вынесу предательства, которое рано или поздно может произойти... Я боюсь быть брошенной. Лучше уж всю жизнь быть одной и надеяться только на саму себя, чем потом плакать от своей минутной слабости в отчаянии. Мы не знаем, что ждет нас завтра, давая порой невыполнимые обещания сегодня. Может, как сказал Женя, я и жестока сама к себе. Но, по-моему, лучше готовиться к ударам судьбы заранее, чем быть неподготовленной и застигнутой врасплох жизненным ураганом... Разочарование иной раз убивает, очень трудно бывает оправиться и душевная пустота, как воронка, затягивает, отнимая способность радоваться тому малому, что ненароком выпадает на долю больного человека. Женя иначе видит мир, наши взгляды на многое различны. Он, конечно, по-своему прав, но и я тоже права. Со временем его любовь пройдет и я стану ненужной, как бы он сейчас не убеждал себя и меня в обратном...
31 декабря.
У нас вовсю идет подготовка к встрече Нового года. Я так накрасилась!.. Увидел бы кто из знакомых, удивился бы.
Днем сидела в 237-ой, обсуждали разные мелочи предстоящего вечера. Мы решили встре-чать его отдельно. Мы – это девчонки шестнадцати-восемнадцати лет, а те, кто постарше, собираются в 231-ой палате.
Вбегает Оля Шмарова:
— Михайлова, там к тебе пришли, дядька какой-то...
Я удивилась, я никого не ждала. Поехала в палату (нет бы по пути заехать в туалет, смыть с лица весь грим, но я об этом даже и не подумала...), там сидел какой-то мужчина лет пятидесяти.
При виде меня у него вытянулось лицо, и он тоном, не обещающим ничего хорошего, ска-зал:
— Ну что, гуляем?..
На что, я ему невозмутимо, как бы подыгрывая, ответила:
— А что тут еще делать?..
Начали разговор, в ходе которого я поняла, что это медик. Он расспрашивал меня о болез-ни, о том о сем, а я, как на допросе, отвечала.
— Учиться дальше думаешь?
— Да, хочу.
— Куда и на кого?
— На истфак, в университет...
— А чего же ты сейчас не учишься? — спросил он удивленно.
— Сейчас для меня главное – встать на ноги, а учиться никогда не поздно.
Когда он ушел, я у Нинки спросила, кто это был.
— Это тот, кто ищет для студентов наглядные пособия.
Я испугалась.
— Что же, выходит, что меня будут студентам показывать?
— Нет. Он просто расскажет им про тебя.
Я успокоилась и вернулась в 237-ю.
Через некоторое время заходит медсестра Маша:
— Вот она где, я ищу ее по всему отделению, а она сидит тут спокойненько! Пошли.
В коридоре стоял тот мужчина, ждал. Я все поняла. Он что-то сказал Маше и пошел к вы-ходу, держа под мышкой мою историю болезни.
— Маш, отпусти меня на пять минут в туалет.
— Никуда я тебя не пущу, сходим в аудиторию, тогда и ступай на все четыре стороны!..
— Маш, я только краску смыть...
— Нет. И так пойдет, ничего такого нет в том, что ты накрашена. Ты уйдешь, а мне тебя опять ищи? Нет уж, знаю я ваши "пять минут", даже следов ваших потом не найдешь. И чего вы все так студентов боитесь? Не съедят же они вас...
И мне, как жертве науки, пришлось идти в аудиторию на всеобщее обозрение. Маша уш-ла, а я сидела, как воробей на жердочке, боялась даже шелохнуться. Лектор начал лекцию, а потом тот профессор стал рассказывать про меня:
— ...Еще раз повторяю: больная вполне самостоятельна, после лечения хочет продолжить свое образование. Итак, какие будут вопросы?
В палате меня трясло, как в лихорадке: не очень-то приятно быть объектом изучения.
1 января.
Опишу встречу Нового года.
К девяти вечера собрались в 237-ой, принесли у кого что было. Маша сказала, чтобы сидели пока тихо. Мы сдвинули тумбочки, у нас получилось нечто похожее на стол, накрыли его и сидели в темноте, болтая о разном.
Новый год встретили при свечах, с маленькой елочкой, шампанским и полным столом разных кондитерских изделий. Потом пошли смотреть новогодний "Огонек". У телевизора уже были несколько человек и среди них Петя Азаматов. Он, увидев нас, стал "ломать дурачка" – кривляться и передразнивать артистов. И все смотрели не столько на экран, сколько на Петю, и при этом не могли сдерживать смех. Наконец, Маша, рассердившись, выключила телевизор, и все разошлись. Мы тоже двинулись обратно. Точнее, девчонки пошли в палату, а я в туалет смывать "штукатурку" с лица. Надоело чувствовать себя как в маске. Обещала девчатам вернуться, но еле добралась до своей кровати – страшно захотела спать. Девчата говорили, что ждали-ждали меня и, так и не дождавшись, пошли на поиски. А я спокойно лежу в постели прямо на покрывале и в платье, сплю так, что и пушкой не разбудить.
Утром проснулась – завтрак везут. Никто, кроме малышей, и не встал, проспали до обеда. Остаток дня я не знаю куда девать. Слоняясь без дела, маюсь дурью.
3 января.
Чудак наш врач... Колосова – его первая пациентка, и он (до смешного доходит!) ужасно нянчится с ней, как с ребенком малым. Чуть ли не ежедневно самолично водит ее на рентген.
Придет в палату и если ее нет (а это бывает частенько, т.к. весь день она проводит в 237-ой палате, как и я. Правда, я провожу там только вечера и то не всегда, больше сижу в палате, за что и попадает от Л.К., а Надя даже, бывает, и ночует там), то требует:
— Опять Колосовой нет! Ну что это такое?.. Быстро найдите ее!..
На дню раз двадцать заходит, тогда как наш Сальников лишь на обходе свой нос покажет и все...
Несколько дней назад, попросила Молотова назначить мне алоэ, а он удивился:
— С каких это пор больные сами себе назначают лечение?..
И не назначил. Но в тот же день (хоть мы с ней об этом и не говорили), в палату зашла Л.К. и сказала, что назначила мне на завтра алоэ.
И на другой день Молотов, качая головой, сказал:
— Больные, видно, знают больше, чем сами врачи...
Он, чувствуется, курит очень много, как зайдет в палату, – хоть нос зажимай.
9 января.
Положили новенькую (лежит на соседней кровати), зовут Ирой, ей шестнадцать лет. Таким образом, самая младшая в нашей палате Оля Шмарова. Так здорово стало! На место Леночки, которую недавно выписали, из 232-ой палаты переложили Риту Суркову, а Наташу тоже выписали домой. Я с Ритой иногда выхожу на площадку (слава богу, что на Женю пока не нарвалась) "подышать свежим воздухом". Правда, дней пять уже там не была. Надоело. Как выйдем – так Азаматов направляется сразу туда же. Однако, повадочки у него и впрямь дурацкие, одна любовная пошлятина на уме, недаром от него все шарахаются. Я как-то раз чуть с лестницы его не спустила – такое ляпнул... чуть уши не завяли!
— Ну знаешь, еще раз нечто подобное скажешь, – не пожалею! Я не посмотрю, что у тебя обе ноги в аппаратах, спущу с лестницы вниз! У меня на это сил хватит!..
А он в ответ:
— А с кем же ты любовь крутить будешь, целоваться?
— Ума не хватает и не лечится! — развернулась и уехала.
Как-то Ритке такого наговорил, даже бумага от этого покраснеет, ужас!
— Ты бы хоть при несовершеннолетних подобное не говорил! Вроде не маленький уже, четверть века живешь на свете, должен понимать. И не стыдно?..
Короче, прочла ему мораль. Меня от одного вида его тошнит, не перевариваю!
Еще смеет делать открытые намеки, говоря: "Как я появляюсь, ты сразу же исчезаешь. Уж не..." Болван, каких свет не видывал. Сексуально озабоченный тип, препротивная личность, с которой лучше не связываться.
На днях подошел ко мне и заявляет:
— Выходи на площадку, я тебя с парнем познакомлю, не пожалеешь.
Я смолчала. А сегодня, мне опять передали записку от Жени. Я решила с ним еще раз по-пробовать поговорить, чтоб расставить все точки по местам. Пошла было с Иринкой, но, когда открыв дверь, увидела Азаматова, я сразу повернула обратно.
10 января.
Сказали, что у нас будет новый медбрат. Кое-кто его видел. Говорят, что он невысокого роста, чернявый... Шайтанова успела узнать его фамилию и инициалы, и, доложила, что но-венький будет дежурить пятнадцатого с Сашей (ну, этот, конечно, как и всегда, опять возьмет наш пост).
Я пошутила на этот счет:
— Сколько лет-то ему примерно?
— Лет семнадцать-восемнадцать.
— О-о-о! Займемся!
Иринка, видно, приняла это всерьез, но я это сказала просто так, для "форсу". Дело в том, что я случайно узнала, что меня многие считают монашкой – ни с кем из парней не дружу, даже не разговариваю. Костю они теперь в счет не берут, хоть и разговоров вначале было, только и слышала: "твой Костя, твой Костя..." А я им в ответ: "Он такой же мой, как и ваш!"
На обходе Молотов велел Иринке раздеться.
Ей было не совсем понятно, и она только сняла халат, оставшись в ночной сорочке.
Когда очередь дошла до нее, Молотов минут пять молча ощупывал ее позвоночник:
— Слушай, ты думаешь, я вижу твой сколиоз сквозь рубашку?.. Мои глаза не рентгенов-ские лучи...
Иринка вспыхнула и покраснела. Вся палата еле сдерживалась от смеха. Должна заметить, что наш врач делает "успехи" в борьбе со своей застенчивостью. Если в первые дни он Наде Колосовой даже чуть приподнять халат для примерки аппарата стеснялся, мучительно пре-одолевая свое смущение и неловкость, прося сделать это саму Надю дрожащим и умирающим голосом, то теперь... Теперь он может спокойно к тебе подойти и развязно похлопать по плечу или бедру, если ты лежишь.
15 января.
Ну и денек сегодня. Дежурят Лена, Саша и, этот, новенький Володя.
Саша, как я и предполагала, взял наш пост. Нинка ехидно заметила, что он что-то зачастил. Раньше (она год тут лежит) брал другие посты, а сейчас только у нас. Кто-то присушил его крепко к себе! Вот бы, говорит, узнать.
А новенький, такой невзрачный на вид, большеротый юнец. Вежливый... пока. Зашел после завтрака в палату и называет мою фамилию. Я откликнулась, но он, видимо, не расслышал и повторил свой вопрос. На что я тоже откликнулась повторно.
— Вы? — он подошел ко мне и показал ампулу. — Вам это делают?
— Да, мне делают алоэ через день.
— Я сейчас приду делать вам укол.
Мне стало смешно оттого, что он вот так вот... Когда он пришел, у меня вдруг начала дер-гаться рука, и я попросила Иринку подержать мне ее, пока он делает укол. А сама отверну-лась.
Когда смотрели "Утреннюю почту", пришла Ольга. Я предложила ей пойти на наше место к окну.
— Там же этот сидит...
— Это новый медбрат. Ничего, он уйдет.
И, действительно, когда мы стали подходить – он встал с кресла и взяв за руки малышей, стал ходить взад-вперед по коридору.
Ольга мне сообщила хорошую новость. Она выходит замуж! Я очень за нее рада.
16 января.
Вчера вечером Саша пришел в палату и сказал, что меня зовут к телефону. Я очень удиви-лась, на что он, открывая пошире дверь, иронично заметил: А может, у тебя другая фамилия?" Я молча вышла из палаты. Тут подошел Володя и, говоря: "Вас к телефону, давайте я вам помогу, " повез меня в ординаторскую, где находится телефон.
Я со страхом (может, что дома случилось?), взяла трубку и услышала до боли знакомый голос...
— Алло, Татьяна, это ты?
Максим сказал, что хотел прийти, но узнал, что меня нет дома. Раздобыв номер телефона, решился позвонить и добавил, что у нас есть целых десять минут для разговора.
Я молчала. Максим высказав все это, в замешательстве тоже замолчал. Было тихо до тех пор, пока телефонистка не сказала:
— Так вы будете разговаривать или нет?!
Опомнившись (уходящие минуты не вернешь...), я стала задавать банальные вопросы, кося глазами на Володю, – догадается выйти или нет? А он сидел за столом спиной ко мне и, как мне показалось, делал вид, что писал. Исчерпав все вопросы и избегая самые главные, мы снова замолчали. У меня в голове пронеслось: "Это не телефонный разговор..." И значит, все останется, как и было.
— Ну, что же ты молчишь? — вырвалось у меня в отчаянии.
— Танюша, я не могу тебе сейчас ничего сказать. Думал, что скажу, но не могу. Я напишу тебе, обяза...
Я положила трубку и с раздражением, как мне теперь кажется, сказала:
— Если меня опять позовут, скажите, что я не подойду.
Володя удивленно посмотрел на меня. Не обращая внимания на Сашу, который по своему обыкновению сидел в окружении девчонок у нас в палате, я легла на кровать, уткнувшись носом в подушку. У меня было такое смешанное чувство тоски, неудовлетворения собой и в то же время радости и счастья... Я ничего не видела и не слышала, вспоминая прошедшие дни с Максимом. А их у меня было много, знакомы мы с ним давно. Наши родители дружны и частенько приходят к нам. Только вот Максим, в последние года два, стал реже бывать у нас. Правда, я первая начала при его появлении уходить в свою комнату. Я стеснялась, боялась выдать себя и свои чувства. Избегала разговоров с Максимом как могла, но зачастую это было очень сложно, так как он следовал за мной, как "хвостик", потом, видимо, что-то понял. Помню грустный взгляд Максима (тогда я еще не знала, что это последняя наша встреча), когда я прогнала его от себя и нарочно была с ним груба. Мне тогда так хотелось остаться одной... Вот и осталась. Я хотела забыть Максима, но к сожалению, я помню все: каждое слово и движение, взгляд и жест, улыбку... А после его письма я стала еще больше бояться нашей встречи, хоть и очень хотела и хочу увидеться... Любит ли Максим меня, я не знаю, но то, что я к нему не безразлична – он догадывается, если, конечно, судить по его поступкам.
У Максима очень мягкий и нерешительный характер, и, несмотря на то, что ему уже два-дцать один год, в душе он еще ребенок...
29 января.
Сегодня Азаматов опять встал на моем пути:
— Слушай, ну что тебе стоит выйти на площадку?.. С парнем познакомлю.
Он мне это каждый день твердит, я в ответ всегда молчала, а тут меня как взорвало:
— Что мне делать что ли нечего?!
Он меня уже достал своими штучками, надоел. Тут своих проблем хватает... Господи, что со мной творится? Стала раздражаться по пустякам, из-за любой мелочи. На душе кошки скребут, готова завыть в полный голос... Стараюсь ни о чем не думать, только это не помога-ет. Сижу постоянно в палате – читаю, пишу, разгадываем с девчонками кроссворды. Саша нам помогает. Он тут теперь постоянно торчит, сидит такой довольный тем, что он "центр внимания" у девчат, эрудит, без него – никуда!.. На моей постели ужас что начинает твориться, как только вытаскиваю из тумбочки журнал с очередным кроссвордом. До чего дошли, даже во сне они нам снятся, мельтешат перед глазами. Время как-то надо убить, вот и беремся за карандаши.
Саша меня почему-то всегда зовет только по фамилии или же полным именем. Когда я прихожу в палату и он сидит у нас, я стараюсь сесть так, чтоб остаться вне поля его зрения, и вижу его только со спины. Странным мне кажется то, что он, говоря о чем-то с девчонками, вдруг оборачивается ко мне.
— Правильно я говорю, Татьяна? — или же — Так ведь, Татьяна?
А уколы как делает... – целый день потом нельзя руку поднять! Нет, я предпочитаю, когда он у нас в палате, находиться вне палаты. Но в последнее время сижу тут, потому что поссо-рилась с Полиной Андреевной (между собой мы зовем ее просто по имени), санитаркой. Дело чуть до драки не дошло.
...В тот день она дежурила и, как обычно, по поводу и без повода ворчала, устраивая скан-далы с каждым. Я всегда молча уходила, думая, что лучше от греха держаться подальше. С подобными лучше не связываться, только нервы зря портить. А тут пошла я утром в туалет умываться, благо там никого не было (была суббота). Пришла Полина и начала ворчать.
— Вот, Таня, как ни приду – всегда ты здесь, ты же мешаешь!..
Я до этих слов молча смывала с лица мыло одной рукой, так как другая у меня плоховато работает. После этих слов я завернула кран и, прямо так, с мылом на лице, отправилась в па-лату. Тут вытерев мокрое лицо и успокаивая сама себя, стала ждать, когда она там кончит мыть пол. Девчонки говорили, что я поступила глупо, уехав не домывшись. Но я боялась, что не выдержу и нагрублю. Она ведь все-таки пожилая. И вообще, не в моих правилах грубить, тем более медперсоналу. Когда она кончила мыть, я пошла домываться, взяв полотенце. Иринка тоже пошла со мной. Уже ополоснув свой бокал, я собралась было уходить, но Иринка попросила подождать ее.
Тут пришла Полина и сказала такое, от чего мне стало до боли горько.
— Опять ты тут! Только тут была... ходишь, мешаешься, соришь, льешь!..
Я не выдержала (всему есть предел!), у меня даже слезы появились, и, стараясь быть как можно спокойнее (хоть вся уже дрожала от возмущения и обиды) сказала:
— Полина Андреевна, как вам не стыдно такое говорить, я же никого за собой убирать не заставляю, и не лью, не сорю, как вы говорите. А чужие грехи не валите, пожалуйста, на меня, я никому еще не была и не хочу быть обузой. Что в моих силах – стараюсь делать сама. В конце концов, не делайте из меня козла отпущения, я тоже человек!
Что тут началось!.. она стала кричать, захлебываясь словами, размахивая руками, что мол я не имею права ей, фронтовичке, указывать, что пойдет к самому Введенскому и т.д. и т.п.
Вышла Иринка и встала на мою защиту (там все было слышно).
— Она же давеча с мылом на лице уехала! А вообще, какое вы имеете право кричать на больных?!
А Полина ее как толкнет со всей своей дюжей силой, что Иринка вылетела через дверь в коридор и чуть было не ударилась головой о кафельную стенку. Лицо Полины приняло выра-жение такой лютой злобы, что трудно описать. При этом она обзывала Иринку грязными сло-вами. У меня было такое ощущение, что на нас выливают ушат с помоями. Не помню как вы-шла оттуда и очутилась в палате.
— Смотри-ка, не ходит, сопля зеленая, а туда же – человеком себя считает!.. — неслось вслед.
Много в моей жизни было разных обид, но ни от кого я еще не слышала столько подлых и грязных слов в свой адрес. Всегда старалась избегать любых конфликтов, кто бы то ни был.
И вот... всей палатой (и не только из нашей) меня утешали.
— Да не слушай ты ее!
— Глупая, старая дура!
— Она всем тут нервы портит!
— У самой внук не лучше!
— Плюнь на нее...
— А еще лучше, идите прямо сейчас к Введенскому и расскажите ему все!..
Иринка потащила меня в кабинет заведующего отделением, и я, вся зареванная, наверное, около получаса сидела перед ним и от расстройства не могла даже слова сказать. Зато Иринка все ему выложила. Про то, как Полина вовсю своевольничает, как кричит на больных, доводя их до слез (не я первая), как разгоняет всех по палатам еще в семь часов вечера, когда моет пол в коридоре. Рассказала и о том, как выгоняет "чужих" из палат, когда ребята собираются обсудить прочитанную книгу или просмотренный недавно фильм, или же просто поговорить – разогнать больничную скуку... И, про то, как запрещает девчонкам играть на пианино, тогда как больные сами просят открыть двери, чтобы лежачим было лучше слышно... Выложила ему все то, что та наговорила нам.
— Хорошо, девочки, я поговорю с ней, успокойтесь.
Целый день я лежала на кровати, не могла встать.
А сегодня... У нас в туалете раковина давно шатается (там две, и я у этой не умывалась, даже не подъезжаю к ней), так когда я ополаскивала свой бокал, зашла Полина и таким при-торно-ласковым голосочком говорит:
— Тань, это твоя работа...
Меня передернуло всю от такой наглости.
— Да что же это такое в самом деле?! В конце концов, когда это издевательство кончится, ведь вы прекрасно знаете, что раковина шаталась еще до меня!
У меня, видно, был взбешенный вид (меня ее слова задели здорово, до сих пор злость не проходит), отчего она залепетала:
— Успокойся, успокойся, Танечка... Я просто думала, что это, может, ты...
— Индюк тоже думал, да в суп попал!
Ох, уж эта Полина! Узнала, что мы были у Введенского – слух пустила, да и сама всем рассказывает, что, мол, я ее обозвала, а Иринка ударила ее, поцарапала лицо и наставила синяки ей на руки. Вот уж не думала, что взрослый человек тем более фронтовик, в прошлом начальник какого-то отдела – она при любом удобном случае упоминает это – способен на подобное свинство. Для меня это просто чудовищно и дико! Вроде бы интеллигентная на вид женщина, к тому же внук лежит в соседней палате и на него смотреть даже жутко.
30 января.
Недаром видно говорят, что понедельник – день тяжелый. С самого утра дружно, всей па-латой, ревем. На общем обходе всем попало. Вчера вечером Иринка чудила допоздна, и все мы до колик в животе хохотали над ней, что медсестра хоть и в полувсерьез стала ругаться.
Людмила Анатольевна (старшая медсестра), указав на меня, заявила на обходе:
— Вот эта девочка в туалете разбила раковину, а вот эта, — она показала на Иринку, — кинулась на санитарку с кулаками и оцарапала ее своими когтями до крови.
Я онемела... Иринка вспыхнула как порох, а я очнулась только тогда, когда Сальников по-дошел и спросил у меня:
— Где ты живешь, у тебя оба родителя есть?..
Я сразу подумала, что выпишут, – боже, какая несправедливость!
— А что ты молчала, ведь это же неправда... — спросили девчонки.
— Эта раковина еще год назад была треснута, — лаконично заметила Нинка. — Хитрые они, давно пора сменить ее, а они за чужой счет хотят...
Я только ревела, уткнувшись в подушку. Наревевшись, я уже не могла успокоиться...
В коридоре наткнулась на Сальникова.
— Сергей Семенович, меня домой?
— Да нет...
— В таком случае, я сама здесь не останусь! Это же наглая ложь! — мне казалось, что я вновь разревусь.
В ординаторской меня втроем (Л.К., Сальников и Введенский) успокаивали в один голос...
— Ты у нас одна такая тяжело больная. Не обращай внимания! Она, конечно, слишком, но фронтовые ранения тоже надо учитывать, контузию. Мы ей сделали замечание, и больше та-кого не будет, не повторится. Тебе нужно лечение, успокойся, пожалуйста.
Думаю, что нас спасло то, что мы, еще в субботу немедля пошли к Введенскому. Он был объективен в этой истории...
А потом девчонки решили проучить Полину, сказав, что я Григорьеву довожусь дальней родственницей, хотя на самом деле это неправда. Просто, дедушка Максима – его однополчанин... Вызвали Полину.
Она, самодовольная и чуть настороженная, встала у холодильника.
Когда ей выложили задуманное, она стала юлить:
— Танечка, разве я хотела плохого? Просто я думала и хотела тебе помочь, ведь тебе трудно все делать самой, чтоб, если надо, попросила бы меня, — вывернулась она и, растерянная, вышла из палаты.
Нинка не выдержала и расхохоталась, а вслед за ней и все остальные.
— Ну нет, какое лицо у нее стало, — вытирала выступившие слезы Нинка.
— Теперь она зауважает нас! — корчилась от смеха Маринка.
А Ритка, подражая в лицах, повторила наш происшедший разговор, что было очень похоже и смешно.
Минут через десять-пятнадцать Полина осторожно открыла дверь и зашла.
— Над чем смеетесь? Над собой ведь смеетесь!..
Иринка, выкрикнув, что "иногда бывает полезно посмеяться и над собой", плюхнулась на кровать не в силах уже держаться на ногах.
Полина пулей вылетела из палаты, хлопнув дверью.
— Да, будет, что вспомнить дома... — И новый взрыв хохота.
31 января.
Вчера пробовала встать на костыли.
Шмарова держала дверь, чтоб никто не зашел, а остальные – Ритка, Иринка, Надя Колосова – встали вокруг меня. Я стояла около пяти минут на костылях, самостоятельно. Тут Оля зазевалась, и в палату зашел Саша. Я от неожиданности выпустила из рук костыли и, потеряв опору, резко повернулась и ухватилась за спинку своей кровати. Саша подхватил меня, обняв за талию, а я невольно отреагировала – дала ему локтем в грудь...
— Пусти!
Он, разозлившись, сел на кровать и сказал:
— Что вы надумали? А если она упадет и сломает себе что-нибудь? Сейчас вот отберу костыли!
А я сидела уже в коляске, и мне все было "трын-трава". Мне казалось, что все еще впереди, и от этого было хорошо. Мне кажется, что многое в нашей жизни подвластно лишь нам самим, многое зависит и от нас.
2 февраля.
Каждый день жду заветного письма, хоть и чувствую, что его так и не будет. Но очень не хочу в последнее верить. Каждый раз, когда приносят письма, тревожно замирает сердце в ожидании конверта с милым и знакомым почерком. Но его нет.
Наверняка Максим думает, что я никуда не денусь, потому что неизлечимо больна. Кому нужна калека? Конечно, это так! Да и имею ли я право на личное? История с Полиной доказала еще раз, что такие, как я, – бесправны в этом жестоком мире. Многим (хоть и не всем, но плохое всегда бросается в глаза) просто наплевать на то, что ты чувствуешь... Мало себя считать человеком, надо сделать так, чтоб и другие уважали тебя, видя в тебе полноправного гражданина общества, не смотря на любые твои недостатки. Чтобы ни у кого из окружающих тебя людей не возникало даже в мыслях желания унизить тебя. Это применительно не только к больным, но и к здоровым людям. По всей жизни зачастую че-ловека сопровождает чувство незащищенности перед самодовольным и чудовищным невежеством самодостаточных эгоистов (и это еще мягко сказано...). Как было хорошо раньше. Много ли надо ребенку?.. Главное – любящие родители, которые ради счастья своего чада готовы на все. Но проходит время, и даже родители не могут защитить своего ребенка от жизненных невзгод и неурядиц, от жестокой реальности мироустройства. А много ли для счастья надо?.. Я была счастлива, но только не сознавала этого! Я сама не сберегла своего счастья, прогнав Максима от себя, ведь он был рядом, но я отказалась от этого, осознав возможные последствия. И так всегда: сначала сделаю, а потом каюсь и мучаюсь. Но возможно ли полюбить такую, как я, по-настоящему? Наверное, кроме жалости ко мне больше ничего нельзя испытывать...
Недавно Ритка передала слова Азаматова:
— Таня такая хорошенькая, если б она ходила, с удовольствием бы ее расцеловал!.. Когда она на коляске проезжает мимо меня, прямо до слез жалко ее становится, такая славная де-вушка пропадает...
Да, такой, пожалуй, пожалеет. Сегодня опять, увидев меня, заорал на все отделение так что все обернулись:
— Ты что не выходишь? Мы ждем тебя на площадке, выходи, не пожалеешь!
Я лишь тихо послала его куда подальше.
Фатима из соседней палаты все время почти у нас. Она такая неунывающая женщина! Ма-ленького роста, после полиомиелита ходит на костылях. А ее появление в палате происходит очень эффектно.
Открывается дверь. Вначале появляется ее голова с черными роскошными волосами и произносит с сильным кавказским акцентом:
— Здрасте! Это я твоя пришел.
И шутки, смех уже не смолкают.
Если настроение у тебя на нуле, то Фатима быстренько его выправит, сама не заметишь, как начнешь улыбаться и шутить.
Один раз подсела ко мне с таким разговором:
— Слушай, а чего ты все время в палате сидишь? Молоденькая и красивая. Эх, мне бы твои годы – все парни мои были бы! А ты ни с кем даже не любезничаешь. Может, кто есть у тебя? — я неопределенно пожала плечами. — Замуж тебе надо, милочка, пока молода. И ребеночка родить. Тогда ничего не страшно. Слушай старших, дело говорю.
Я улыбнулась.
— Какая из меня жена? На шее сидеть нахлебницей? И вообще вначале на ноги надо встать, а уж потом думать о замужестве. Такая-то кому я нужна...
— Танюша, я тебе добра желаю, выходи пока молоденькая! Ребята в отделении только о тебе и говорят, а ты их даже взглядом не одаришь... А здоровье замужеству не помеха, уж поверь мне, родишь – только здоровее станешь! Муж на руках носить будет, а ты только командовать: подай, принеси, сделай!..
Я, смеясь, отмахнулась:
— Еще неизвестно, кто кем будет командовать. Скорей всего, он мной...
— Ой, что так?.. Нет, я Таня, серьезно. Замуж выходи, пока молода. Верь мне, заживешь царицей! Хочешь, жениха найду, сосватаю?
Полчаса назад все вместе успокаивали Риту.
Ее выписывают, и она, плача, говорила (а у меня сердце сжималось):
— Хорошо вам, у вас родители вместе, а я отца люблю, хоть у него и другая семья. Но он зовет меня, а мама не пускает. Не хочу я домой, к матери, надоело!.. — и она с новой силой разрыдалась.
Вот ведь, у каждого свое, в тайне наболевшее...
...У нас объявили карантин по гриппу еще 24 января, и теперь многих, кто живет поблизо-сти, выписывают.
Может, и меня?..
4 февраля.
Следом за Ритой выписали Маринку.
А Л.К. вчера где-то с полчаса, а может и больше, вела со мной беседу, какие лекарства и травы пить дома.
— Мы провели тебе курс лечения, можно и домой. Хотя Григорьев считает, что еще рано. Так что ты подумай сама и скажи. Если хочешь домой – выпишем, хочешь продолжить лече-ние – продолжим, назначив еще один курс. Это зависит от тебя.
Я сидела и думала о том, как мне быть. Надоело тут валяться, хочется домой, но с другой стороны – пребывание тут значительно улучшило мое состояние. Ведь я уже и не надеялась встать на ноги.
Может, я добьюсь еще больших результатов? Не знаю, не хочется обнадеживать себя, очень больно падать с высоты несбывшихся надежд... Остается надеяться, что время покажет.
Сегодня дежурит Володя. Он такой смуглый и большеротый, красивым вроде бы и не назовешь. Руки у него большие, как у рабочего человека. А Лариска (из 231-ой палаты) сказала как-то, что заметила, как у него дрожали руки, когда он в свое первое дежурство делал уколы. Я ничего не заметила.
Только вот его голос на меня как-то странно действует, заставляя внутренне сжиматься... Почему – не могу пока этого себе объяснить.
Сумасшедший день! Или я схожу постепенно с ума. Невероятно, но факт. Володя – двой-ник Максима. Господи, разве может быть такое, что эти двое, совершенно чужие друг другу, до такой степени схожи: и голос, и манера поведения, ну абсолютно все схоже! Разница лишь в том, что Володя черноволосый, чуть повыше меня, а Максим высокий и светловолосый. Это просто невероятно... Может, это мое больное воображение зло играет со мной, и это мне только кажется...
В тихий час я попыталась дозвониться до дома, но не было связи, и я с Володей, незаметно для себя, разговорилась. Оказалось, что учится он на четвертом курсе мединститута и ему двадцать два года.
Я этому очень удивилась, а он засмеялся и кокетливо, совсем как девчонка, сказал:
— Значит, хорошо сохранился!..
Интересно с ним разговаривать, легко. Со мной еще никогда такого не было, чтоб я с пар-нем так легко и непринужденно общалась, я просто себя не узнаю. Никакой скованности и натянутости. Наверное, сыграло роль и то, что думалось о том, что мы больше не увидимся.
Непринужденная "великосветская" беседа во время тихого часа и после ужина, привела к тому, что мы обменялись адресами. Я не понимаю, зачем и для чего это мне?
Открывая палатную дверь, он с сожалением сказал:
— Значит, выписываешься? Жаль... Ну, ничего. Попрощаемся утречком, я забегу...
Переписываться с малознакомым человеком – не дурость ли?.. Да ладно, после драки кулаками не машут, да и там будет видно. Писать-то никто не заставляет... А он-то мне признался, что я была одной из первых, кому он делал укол.
— Ты только, пожалуйста, никому это не говори. Позор ведь, медик, а уколов делать не мог, руки со шприцем дрожали... Думал, не дай бог, заметят, пропаду. Ты-то отвернулась...
Я со смехом заключила:
— Чистосердечное признание смягчает вину, хотя я и ничего не заметила.
Иринка мне говорит, что я сегодня какая-то странная...
— Целый день где-то пропадаешь и медбрата "закадрила"... он глаз с тебя не спускал. Бы-стро же ты его!
А я подумала, доставая свою косметичку, которая ей понадобилась: "Ой ли, а не наоборот ли – он меня?.."
Что из того, что Володя смотрел на меня? Чепуха!
6 февраля.
Ночью вдруг мне стало невыносимо тоскливо, и я разрыдалась под одеялом на полную ка-тушку. Иринка, испугавшись, тут же вскочила и принялась меня успокаивать. Я ей просто сказала, что жаль расставаться, успела привыкнуть... Иринка убедила меня на общем обходе попросить Л.К. назначить еще один курс лечения, чтобы выписаться отсюда вместе...
Я так и сделала. Врач удивилась: вроде бы собиралась уже домой, а тут... После обхода она известила, что просьбу мою выполнила. Значит, в моем распоряжении еще месяц. За этот месяц должно стать ясно, – встану я на ноги (хотя бы на костыли) или нет.
10 февраля.
Вчера приехала мама, сегодня ее проводила. Я ей все рассказала про конфликт с Полиной. Она только головой покачала – и все. Пропустили ее с трудом, пришлось уговаривать врача (у нас опять Молотов. Так и "кочуем" из рук в руки).
На днях вышла на площадку, Женя вызвал запиской через медсестру. Поговорили. Он ду-мал, что меня выписали, а тут ему приятель сказал, что видел меня. Женю через две недели выписывают. Взял с меня слово, что сегодня, после ужина, мы встретимся. Сказал, что его предложение остается в силе (господи, ну почему так в жизни бывает: "Мы любим тех, кто нас не любит и губим тех, кто любит нас..."). Выйти я не смогла. Возле двери на площадку стояли Фатима с Володей, – они живут в одном доме, старые знакомые. Так я злилась на Во-лодьку – стоит и не думает уходить. Я плюнув на все, зашла в палату. Мне надоело караулить дверь!
Фатиме тридцать лет, ее дочка учится в четвертом классе. Замуж вышла в восемнадцать лет за врача, который тут работал (мне это девчата рассказали), а потом или он сам ушел, или (скорей всего!) она его прогнала... Когда видишь, как она ходит, появляется такое чувство, будто у нее ниже пояса набито ватой, но на костылях шурует, на удивление, бы-стро. Эх, мне бы ее язычок и смелость, тогда б я смогла хоть словами защитить себя.
Фатиму тоже скоро выписывают, скучно будет без нее...
14 февраля.
Была на площадке. Женя был пьян... Меня такое отвращение взяло.
Короче, я повторила свой отказ.
— Я так и знал. Иначе ты тогда же пришла бы. Что же, и эту горькую пилюлю проглотим...
— Поверь, что не смогла я в тот день выйти. Хотела, но не смогла! А ответ мой от этого не изменился бы, пойми...
— Ну, конечно, я понимаю...
— Зачем ты пьешь?
— А что мне еще остается делать, тебе я не нужен.
— Жень, брось! Ты еще будешь счастливым, я верю!
— Веришь?.. А ведь ты сама можешь сделать меня счастливым, можешь, но не хочешь!
Он попытался поцеловать меня, но я с брезгливостью оттолкнула его и уехала.
Вот и все. И стоило дотягивать до такого? Было ясно как божий день, что из этого ничего хорошего не получилось бы. Да и пьющему человеку нельзя доверять.
Господи, не надо меня так мучить искушениями, пожалуйста. Ведь я знаю, что то, что естественно для других, для меня невозможно.
16 февраля.
Карантин. Это значит: из палат никуда не выходить, есть тут, а не в столовой.
Несмотря на это, все мы "шастаем" по вечерам из палаты в палату. Младший медперсонал закрывает на это глаза. Почему-то вот только Саша рьяно "борется" с моими вылазками, не-объявленная война уже идет в открытую. Он вредный, а я еще вредней! Только что выгнал нас с Иринкой из 231-ой палаты, где лежат Галка Плотникова, Ленка Шайтанова, Лариска, Фатима... Весело у них. А у нас, кто чем занимается. Нинка, как обычно, где-то пропадает (все-то ей прощается), Надя Колосова вовсю любезничает с Сашей, который, кажется, еще с незапамятных времен прописался в нашей палате. Иринка, как и я, что-то пишет.
Когда зашел Володя и сел на мою кровать, Саша вдруг, улыбаясь, спросил:
— Ну что, на костылях не стоишь больше?
Я ему язвительным тоном ответила:
— Нет. А тебе-то что?
— Да, та-а-ак, — протянул он.
Случайно заметила, что у Саши испортилось настроение, когда мы с Володей непринуж-денно болтали.
Вечер вообще-то прошел быстро. Иринка мне постоянно твердит про Сашу, что он на нее странно смотрит. Говорю, что он всегда и на всех так смотрит. Ей тут каждый второй нравится. Что поделаешь, шестнадцать лет, увлечения. О Саше твердит мне с самого воскресенья, когда мы сидели в столовой, писали домой, а он подсел к нам, пытался завести разговор. Хотя, почему пытался? – С ней он разговаривал, а я не вмешивалась, как они меня ни тормошили.
21 февраля.
Не миновал грипп и меня. Странно, температура высокая, а голова не болит, горло заложило, и голоса вообще не было, да и сейчас разговариваю почти шепотом. Дня два лежала, почти не вставая, тело было как свинцовое. Было подозрение на воспаление легких – прослушивались хрипы в груди. Назначили горчичники. А этот Саша, такой вредный тип! Думал, что я специально настукала температуру (был раз такой грешок). В тот день пришлось опять раза три (последний – под его личным наблюдением) держать проклятый термометр. Что ж, сама виновата, из доверия вышла.
Вчера заходит в палату такой довольный.
— Михайлова, перед сном горчичники поставим.
Я отмолчалась. Но, когда он зашел ближе к отбою и велел приготовиться, я спокойно ответила, что мне их не надо.
А он:
— Что "не надо", что "не надо"?! Раз назначили, значит – надо!.. Ты еще не готова?.. Через пять минут приду, чтоб лежала в постели! — поставив на мою тумбочку воду и горчичники, вышел.
Только дверь за ним закрылась, я быстро в постель. И, пока Шмарова держала дверь, Надя Колосова поставила мне горчичники.
Саша зашел, а ему здесь уже делать нечего. Что было – ужас! Он прямо закипел:
— Это моя работа! Она меня стесняется!
Потом, чуток утихомирившись: "Сниму сам!"
Но и это ему не удалось, Надя сделала все сама. Буду я еще перед ним голышом лежать! А еще у него такая дурная привычка: приносить таблетки не как положено – после ужина, а тогда, когда я начинаю засыпать. В результате потом я долго ворочаюсь, мучаюсь, не могу уснуть, проклиная его на все лады. То ли дело Володя. Вежливый, глазами всегда улыбается... Замечаю, что очень радуюсь, когда вижу его. Настроение улучшается, не только самочувствие. А этот! Молоко за его вредность надо выдавать! Короче, мы с ним квиты.
24 февраля.
Вчера мне стало плохо. Говорят, что сидела вся белая и вдруг потеряла сознание. Девочки напугались, побежали за помощью. Придя в себя, я увидела напуганных Сашу и Галю, а из открытой форточки тянет свежестью...
Саша, увидев, что я очнулась, попробовал пошутить, капая что-то в мензурку:
— Сейчас у нас что? Февраль... Весна скоро. Наверное, влюбилась в кого-то, вот и бьет твое сердечко тревогу... Татьяна, я прав?.. Ну-ка, ну-ка, признавайся, в кого? — увидев, что мне становится лучше, хитро добавил он.
Я, слабо улыбнувшись, пошутила, что мой возлюбленный еще не родился. Вот такие пироги получились.
Иринку сегодня выписали. Перед самым отъездом получила она письмо от Валерки Вере-щагина. Он лежал в 232-ой палате. Семнадцатилетний парнишка из области. Его выписали на прошлой неделе на похороны матери, а отец погиб год назад. Остался у него теперь только старший брат. Валерке Иринка нравилась, и он написал ей об этом. Это письмо она дала мне почитать.
Я ей строго наказала:
— Ответь, слышишь? Ему сейчас очень плохо, понимаешь?
Поредели ряды знакомых. Тоска. Рядышком, вместо Иринки, лежит Юленька. Ей десять лет, перелом руки. Хорошенькая девчушка, умница. Живет недалеко от ГИТО. И еще не-сколько дней назад на Маринкино место положили трехлетнюю Катюшу из Ч*.
Катюша как начала реветь после обеда и никак не хочет успокаиваться. Чего только мы с девчонками ни придумывали и ни делали... и по очереди, и все вместе – ноль внимания, ревет. Разве ж можно ребенка без матери класть? Хотя что тут говорить, я ведь тоже с трех лет мотаюсь по больницам, и все одна...
29 февраля.
Володя с каждым разом мне становится все больше симпатичен. В каждое его дежурство мы с ним подолгу разговариваем на разные темы, и время незаметно летит... Я, наверное, если будет продолжаться в таком же духе, влюблюсь в него. Это будет просто невообразимо!
А как он меня учит ходить на костылях! Со стороны смотреть: и смех и грех! Стоять я еще могу, а как двигаться – так коленки подгибаются и такую дробь начинают выводить, будто колотун прицепился.
Я начинаю пищать:
— Не умею я, боюсь, боюсь, упаду...
— Не бойся ты, я же держу тебя,
Но я заладила одно: "боюсь и боюсь", что он не выдержал:
— Так дело не пойдет. Ей богу, бить тебя некому... Бояка!
— Не бояка, а трусиха! — сказала я сев.
— Не трусиха, а бояка!
— Нет такого слова.
— Все равно: бояка
Третьего опять его дежурство, и, снова будем мучиться с костылями... Не знаю, будет ли толк от этого? Мне кажется, что я никогда не поборю свой страх перед падением... Мама го-ворит, что ребенка никто не учит ходить, просто в один прекрасный момент он сам встает на ноги. А я ведь без поддержки, просто-напросто перестаю контролировать себя, не могу пере-ступить тот барьер, за которым идет непринужденный и твердый шаг. Я не умею, мой мозг настолько свыкся с этим, что у меня порой руки опускаются. Хорошо хоть Володя ободряет меня, все время мне говорит, что, если долго мучиться, обязательно что-то должно получиться!
Сегодня положили Катюшину маму. Такая молодая и симпатичная, Верой зовут. И еще положили мою ровесницу, Надежду, с переломом голени. Мы с ней быстро нашли общий язык. Учится она в университете на программиста.
3 марта.
У нас с Володей зашел разговор о любви. Он считает, что брак по расчету крепче брака по любви. И считает возможной любовь с первого взгляда. Я с ним не согласна. Человек начинает нравиться в процессе общения, даже если и была вначале антипатия. Мы спорили-спорили и так и не пришли к единому мнению... Я ушла в палату, там Надежда оставалась одна. У нас в палате ее вообще все, кроме Нинки, стараются развлечь. Ее унылый вид всем не нравится...
Я еще ни к кому не чувствовала такого доверия, как к Володе. С ним как-то просто, легко, хорошо. Если говорить честно, то мне частенько кажется, что это не Володя, а Максим, – они так похожи.
5 марта.
Что со мной, не знаю. Весь день как чумная. То ли сон всему виной, то ли еще что... Нико-гда еще не видела подобного, все было как наяву. Будто ночь, все спят, и я тоже дремлю. И будто бы заходит Саша, подходит к моей кровати, наклоняется и целует меня в губы. И все это я как будто вижу, потому что не сплю и, что интересно, явственно ощущаю прикоснове-ние его губ. Утром, вспомнив этот странный сон, долго не могла прийти в себя. И, когда в палату зашел Саша с градусниками, я вся внутренне съежилась от его проницательного взгляда, мне стало не по себе.
Наверное, всему виной то, что он чуть ли не до полуночи сидел у нас в палате, на краешке моей постели, разговаривая с Надей Колосовой, а я усиленно старалась делать вид, что сплю. У меня затекла рука и бок от неудобной позы, но я боялась даже пошевелиться, чтобы ненароком не прикасаться к нему. Мне не хотелось выдавать себя, чтоб не участвовать в их разговоре, и я про себя проклинала его на все лады.
Все равно этот сон какой-то странный, похожий на явь. Кажется, что и сейчас чувствую этот поцелуй. Не думала я, что такие сны бывают. Весь день сегодня мне не по себе и такая тоска на душе.
В коридор, за неимением мест в мужских палатах, положили симпатичного паренька лет восемнадцати-двадцати. Он, прихрамывая, ходит опираясь на палочку. Еще, Маринку снова положили! Правда не к нам, а в 245-ю палату, к врачу Зяблову.
7 марта.
Познакомилась с Игорем (лежит в коридоре). Парень вроде бы ничего, только слишком застенчив, как красна девица, и больно ломается много. Еле затащила его в гости к нам в палату. Когда говорит, то сильно окает и где попало вставляет: "че так?.."
Он деревенский, откуда-то из-под М*. Весной катался на мотоцикле и сломал ногу. С тех пор по больницам... Много еще чего рассказал мне и, кажется, был вполне искренен. Теперь все же веселее Надежде будет, а то она из палаты не выходит даже. Тем более, как потом вы-яснилось, они земляки.
А Надю Колосову сегодня выписали на месяц, отдохнуть. Прямо с аппаратом.
8 марта.
Вчера получила из дома бандероль. Прислали юбку с блузкой и мои любимые конфеты-трюфели, угостила всех. По случаю праздника все сегодня скинули халаты и оделись как-то иначе, накрасились.
Зашел Саша (они с Володей сегодня дежурят), поздоровался, поздравил всех и отметил почему-то только меня:
— Какая ты сегодня нарядная!..
Когда он вышел, Вера на это обратила внимание:
— Ишь, только тебя и заметил, а нас как будто и нет.
Во время завтрака нагрянул Сальников, а у нас на тумбочках "черт ногу сломит". Поздра-вил, сделал обычный обход и ушел.
А Нинка заметила, тогда как мы все обескураженно молчали:
— А я-то думала, чего он нас вчера не поздравил... Зяблов вон, когда вчера уходил, все свои палаты поздравил, специально обошел... Оказывается, Мешанин с Сальниковым на пару сегодня дежурят. Обычно делал замечания, а сегодня не стал нам праздник портить.
10 марта.
Такая скука и тоска, хоть на стены бросайся! Весна что ли так действует? К Надежде каж-дый день, минуя только ему ведомым способом строгих надзирателей, ходит жених. Будто по молчаливому уговору, мы все поодиночке выходим из палаты, чтобы им не мешать. Лишь Юлька упорно сидит там, но потом, как ошпаренная, пулей вылетает оттуда, вся красная. И, еще, она невзлюбила Игоря, ревнует нас к нему. Говорит, что, пока его не было, мы с ней чем только не занимались, а теперь забыли. Дня два назад клеили с ней разные игрушки из картона, да и все время что-нибудь мастерим. Упрек, конечно, незаслуженный. Ну да ладно, ее понять можно.
Игорь слушается меня как сестру (я на год постарше). Видно, что мое слово для него – за-кон. О девчонках говорит смущенно, краснея, никого, мол, у него нет. Говорит, что давно хотел с кем-нибудь подружиться и очень рад, что хоть я с ним говорю на равных.
— Как только летом мне исполнится восемнадцать, так сразу и женюсь!
Засела ему в голову эта мысль... Как-то нагадали ему на картах: вышла какая-то крестовая дама у него на уме...
Сегодня была у меня мама, и мы с Надеждой устроили пир, позвали Игоря и все вместе ели домашние пирожки и курицу, поужинали на славу. Здешним питанием сыт не будешь... Есть тут одна, у нас в раздаточной работает, Галиной зовут. Всякий раз в ее дежурство вижу, как она уходит домой с битком набитыми сумками, тогда как тетя Рита, ее сменщица, добрейшей души человек, всегда так и норовит каждому наложить в тарелку сверх нормы, и, что интересно, у нее всегда бывает добавка. А у этой Галины кто ни попросит – один ответ: чем, мол, я буду других кормить? И вдобавок еще ругань... Слышала, что она старая дева. Тощая, как вобла, и злющая, как черт. Тетя Рита полная ее противоположность...
Я вообще не понимаю, как можно урезать и без того скромное питание больных детей, грубо говоря – красть... До какой же степени нужно потерять совесть!
13 марта.
Галку из соседней палаты сегодня выписали. Жаль, мы с ней так сдружились. Обменялись адресами, попрощались. Я чуть не расплакалась, тоже домой хочется.
Вчера дежурил Костя. После отпуска странный какой-то он стал. Я сама к нему не подхо-жу, как всегда, так он сам остановит в коридоре и расспрашивает о том о сем... Мне как-то неудобно, ведь стоим посреди коридора, мешаем всем. Одно время сплетни про нас вроде утихли, а теперь возрождаются. И что обидно, – девчонки это распустили, а нянечки – подхватили.
А со мной что-то происходит. Все чего-то жду, а чего – сама не знаю. Весна уже. Это мое любимое время года, и я ее всегда ждала, радовалась ее приходу. Люблю пору пробуждения природы, когда все цветет. А теперь вроде ей и не рада. Горько от сознания своего ничтожества и беспомощности перед жизнью. Кто я для Максима? Простая девчонка, калека к тому же, от которой польза, как от перегоревшей лампочки, что забыли выкрутить, и она висит, занимая место... Зашел у нас как-то разговор о красоте.
— Игорь, скажи, ведь наша Надюша красивая, правда? Вот бы мне такой стать, и тогда бы...
А Надежда меня перебила:
— Как ты любишь прибедняться. Ты же прекрасно знаешь, что нравишься многим, грех жаловаться! И вообще...
Игорь недоуменно:
— А зачем тебе всем нравиться? Ты и так красивая, ты же мне нравишься, а...
Тут я сморозила глупость, сказав, что многое отдала бы, лишь только понравиться одному единственному человеку. Надежда сказала, что Игорь после этих слов сразу погрустнел.
— Ох, Танька, завлекла ты парня!.. он с тебя глаз не спускает, а ты... коварная такая.
Мне от этих слов стало не по себе, и, чтоб оправдаться, сказала:
— Не надо говорить так. Это все ерунда, ты сама знаешь.
— Нет, Тань. Что, по-твоему, он сюда ходит? Лишь из-за тебя, я же вижу.
Только этого мне еще не хватало! Видит бог, я не хотела того, если это действительно так. Но похоже, она права. Вчера я сказала ему, чтоб помыл голову, предложила зайти и взять шампунь. После тихого часа я нигде не могла его найти. Он же, оказалось, был в ванной.
— А чего же ты не зашел за шампунем?
— Мне пацаны дали.
Расчески у него не было, и я отдала ему свою, карманную. Когда укладывала его сырые волосы, он весь сиял... А сегодня, после ужина, мы допили сок и банку надо было выбросить. Мне лень было ехать в туалет, где стоит бачок для мусора. Попросила Игоря, а он, видно, не понял и принес обратно чистую банку, вместе с искореженной жестяной крышкой.
Мы хохотали до слез.
14 марта.
В третьем часу неожиданно пришел Володя. А я растерялась. Он принес мне браслет для часов, такой хорошенький... Я как-то обмолвилась, что хорошо бы к моим маленьким, как кнопка, часам подобрать браслет. Он запомнил это как просьбу и купил. Будет теперь память о нем. Хотя я его и без этого никогда не забуду. Володя вовсе не такой, каким я увидела его в начале. У меня вообще, кажется, разум помутился. Хочется постоянно видеть его, говорить с ним, пусть о всякой ерунде, но чтоб только слышать его голос, так похожий на голос дорогого для меня человека...
А восьмого марта, вечером, я впервые увидела его без колпака – у него такие шикарные волосы, грех прятать: черные, волнистые, бездонные карие глаза смотрят искренне и просто-душно.
Еще в начале нашего знакомства, примерно месяц назад, я спросила у него, как зовут его девушку, на что он ответил:
— Как и тебя, Татьяной.
— Она темненькая?
— Не очень. Цвет волос, – как у тебя. Мне она очень нравится, хорошая девушка.
Вот бы увидеть ее, хотя бы краешком глаза...
Мы сейчас смеялись над Шмаровой. Все-то она знает, и, обо всем узнает первой, даже о том, что творится не только в нашем отделении. Сама говорит, что у себя, в П*, если что вы-брасывают в магазинах, в очереди всегда первая стоит она. И все местные новости узнает первой, короче, первая везде и всегда. И это действительно так. Хочется узнать что-то обращайся к ней. Она у нас вместо справочного бюро. Знает и то, что ей и не положено знать...
Где-то в январе, вся наша палата (а я была первая) стала, как говорят, жертвой шалости детей, которым нечем заняться. Еду я куда-то (сейчас уже и не помню, куда именно), а все на меня странно смотрят и улыбаются. Меня это насторожило и не понравилось. Зашла в туалет (там висит большое зеркало) – вроде с одеждой все в порядке. Еду обратно – та же история. В палате девчонки улыбаются. Ну я и вспыхнула, как спичка.
— Что вы все так на меня смотрите и улыбаетесь?
— А ты посмотри, что у тебя висит на спине! — смеясь, сказала Рита.
Я пересела на кровать, развернула коляску и увидела прицепленный листок с крупной над-писью: "Не уверен – не обгоняй!" Начали тогда мной, а кончили врачами. Идет ничего не по-дозревающий человек и сзади у него висит листок с надписью типа: "Ищу работу", "Сниму койко-место", "Пропала жена (или муж)" и тому подобное. А вспомнила я это потому, что Нинка сейчас пришла с такой вывеской на спине: "Плачу за вредность молоком"... Тогда вро-де бы все утихло, а теперь все опять возобновили.
Шмарова же и сообщила, что это Валерка Верещагин придумывает, а ребята поменьше пишут и вешают.
— Все-то ты знаешь!
— Ну это же я, Шмарова!
15 марта.
Когда я с Володькой, меня так и тянет на откровение. Я не умею и не могу врать!.. Я сказала ему, что один человек сделал мне предложение и я не знаю, что мне делать (про то, что отказала, я промолчала). Мне хотелось увидеть его реакцию.
И он возбужденно мне ответил:
— Так это же прекрасно, Таня. Замужество – это прекрасно!
— Нет, Володя, я не знаю. Возможно ли это? Для меня это просто нереально. Да и его я мало знаю, можно ли ему доверять...
— Но, может быть, это любовь с первого взгляда, бывает же такое.
— Но я же его не люблю, он мне совершенно не нравится, понимаешь? Да и если трезво все обдумать, мне надо о своем собственном здоровье думать, а не о замужестве. Ведь болезнь у меня неизлечимая...
— Не знаю даже, что и возразить. А что говорят твои родители?
— Они пока не знают. Ни с кем и не посоветуешься, подруга закончила учебу в техникуме и уехала по распределению, пока не знаю адреса. А сама решать боюсь, это очень серьезный шаг.
— Спасибо, Таня. Ты второй человек, который мне доверяет и говорит со мной так откро-венно. А ты раньше с кем-нибудь дружила?
— Нет. Мне с детства внушали (извини, конечно), что мальчишки не могут быть моими друзьями, что я калека, и надо мной могут смеяться не только ребята. Исходя из этого, я и не стремилась заводить разнополую дружбу. Девчонки меня за это звали монашкой, говорили, что я боюсь ребят. Я действительно боюсь ребят. Хотя, детские взгляды меняются и формируется обо всем свое личное мнение.
Может, напрасно я ему сказала об этом? У меня из головы не выходит наш разговор. Никто же меня за язык не тянул! Что он может обо мне теперь подумать?
17 марта.
Мне вдруг захотелось ласки и тепла, без которых я вроде бы нормально до сих пор существовала. Но, оказывается, я тоже человек... Мне очень хочется, чтоб меня пожалели... Раньше (еще совсем недавно) я считала, что жалость унижает, вызывает слабость души. Я, конечно, знаю, что чисто филологически, в русском языке глагол "любить" первоначально означал "жалеть", но для меня это были два совершенно разных понятия, несовместимых друг с другом...
Жалеть и любить... это одно и то же, а я этого не понимала и не принимала. Думала, что сказать можно все, безответственно относясь ко всему. Но слова, зачастую могут иметь и губительные последствия для человека. То, что мне говорил Женя, я из чувства самосохранения пропускала мимо ушей. Мне казалось, что эти слова обращены не ко мне, что такого просто не может быть со мной... Но, скажи он все это мне сейчас, я бы поверила ему, результат был бы обратный теперешнему. Мне не об этом сейчас думать надо... Но ведь я живая, а не бесчувственная чурка. Мне восемнадцать, а я ни с кем еще не целовалась. Так стыдно за такие мысли!.. А могу я быть откровенной хотя бы с собой? Я хочу быть любимой, хочу! Хочу, чтоб рядом был человек, который ради меня мог бы сделать все, что угодно! Я любила и люблю сама, это счастье, но мне уже мало этого, мало! Хочется не безответной любви, а взаимной, хотя, говорят, что взаимная любовь очень редка. Чаще всего в семьях кто-то один позволяет себя любить. Наверное, пока живет на земле человечество – будет жить на свете и безответное чувство. Чувство, приносящее радость и грусть, счастье и печаль, тоску по взаимопониманию.
Женю, кажется, выписали. Ну и слава богу, от греха подальше. Сгоряча глупостей надела-ешь, а потом сиди и расхлебывай как хочешь свои ошибки! В моем положении надо всегда трезво мыслить. Хватит, пора брать себя в ежовые рукавицы. Нечего расслабляться!
19 марта.
Меня скоро выпишут. Л.К. пошла, как всегда, мне навстречу.
Приходила Ольга, поговорили с ней обо всем. А еще я не выдержала и позвонила Максиму. Не могу больше. Он не написал, а я, если будет продолжаться в таком же духе, сойду с ума. Максим со мной говорил так оживленно, что у меня не осталось сомнений. Я решила начать новую жизнь, я приеду домой, и мы встретимся, обо всем поговорим. Именно так и будет, в этом я не сомневаюсь. А что будет потом – увидим. Мне Надежда сказала, что я вся лучусь счастьем... Костя сделал мне комплимент, ну а Саша, как обычно, вредничает: застав меня в ординаторской (я как раз клала трубку), придрался ко мне, мол, кто разрешил звонить. А я отбилась словами "Мне позвонили..." Пусть злится, мне на то наплевать.
20 марта.
Собственно говоря, чему я радуюсь? И в тот раз Максим мне обещал. Значит, и в этот раз все будет так же. Все у меня не по-людски. Как в сказке про журавля и цаплю. Есть желание говорить у него – нет у меня. И наоборот. А сердце тянется к нему, хоть здоровый – больному не пара! Не нужна я Максиму, вообще никому не нужна! Только в книгах и кино, да и на словах все хорошо делается, напрасно и мечтать о чем-то хорошем. Все равно, этим мечтам не суждено воплотиться в жизнь. Себя только травить... На деле – это всего лишь красивая мишура, цена которой порой такая, что жизни не хватит расплатиться. Это для совестливых, а для бесчестных – и гроша ломаного не стоит. Жить не хочется, но об этом нельзя даже мысленно... Мой удел – жить скрипя зубами, пусть это и бессмысленно (не я первая, не я последняя), как бы висеть между небом и землей.
Володя взял наш пост. После тихого часа, как и в прошлое его дежурство, сидела с ним у поста, мы беседовали.
Юлька вылетела из палаты вся красная, подбежала ко мне и возмущенно выдохнула из се-бя:
— Тань, там эти опять целуются! — Я сразу поняла, что это о Надежде и ее женихе. — Че они даже меня не стесняются, целуются да целуются!..
— А ты не сиди там, выходи...
Володя улыбнулся... Тут подошла Ирка (из 237-й), пристала к нему, и он со зла на нее (он ее почему-то не переваривает), поставил ей в журнал температуру.
— Сейчас вот позову врача – и будешь лежать в постели!.. — когда она, наконец, ушла, тут же исправил. — Я искал фотку для тебя, но не нашел. Есть одна, любительская, но она давнишняя. Специально вот схожу, сфоткаюсь и пришлю.
На что я ответила:
— А я всегда плохо выхожу, особенно если на документы, поэтому не люблю фотографи-роваться.
— Это закон подлости, — улыбнулся он. — Хорошие люди всегда почему-то неважно вы-ходят...
После ужина мы сидели у нас в палате. Все смотрели фильм "Долгая дорога в дюнах".
— Ты чего не смотришь кино? — спросил он, заходя в палату.
— Видела. А ты?..
— Не хочется.
Мы сидели и беседовали. Он рассказывал мне про себя и своих родителей. А я ему расска-зала про свою жизнь и своих близких... О том, как с раннего детства лежала в больницах и санаториях, о своем душевном одиночестве и страхе перед суровой жизненной действительностью... Откровенно рассказывала ему о том, что никогда и никому не говорила. У меня появилась потребность высказаться, излить душу тому, кто, как мне кажется, понимает меня. Я как бы расколола ненавистную скорлупу своего ореха, приоткрыв дверь первому, кто увидел во мне человека. Во всяком случае, мне так кажется. Я надеюсь, что у нас с ним есть взаимопонимание...
— Знаешь, у меня очень часто возникает чувство усталости от своего существования. Я никогда водки не пила, но мне иной раз так хочется напиться, чтоб ничего не сознавать! По-рой так тошно становится от этой серой безысходности, что кажется, легче руки на себя на-ложить, чем бороться за свое безликое существование...
— А я представлял тебя совсем другой...
— Какой?
— Ну, немного легкомысленной, что ли... а ты совсем другая. Совершенно другая!..
А потом, мы снова говорили о любви.
В палату зашла Ирка.
— Ах, вот вы где!.. Ребя, а вы так хорошо вместе смотритесь, такая хорошая парочка, и подходите очень друг другу!..
— Брось, Ира. Не надо смеяться, — сказала я, а Володька опустил голову.
— Нет, я серьезно. Вы так похожи, и смотритесь ничего!
21 марта.
У меня сегодня душа летает, и я будто парю в невесомости. И состояние такое, что хочется всех расцеловать. Я чувствую себя счастливой. Наверное, это и есть состояние счастья, когда все прекрасно, и я чувствую у себя за спиной крылья! Мне все говорят, что я необыкновенно красивая, все лицо так и светится весенним счастьем! Скоро домой! Вот по-вод, за который можно спрятать истинную причину. Но Надежда, кажется, догадалась. Подошла ко мне.
— С ним хорошо лишь время проводить, дружить, но только не серьезно...
— Пусть! — мне действительно на все наплевать и хочется петь во весь голос. Вообще со мной никогда подобного еще не было. Не было!
И, может, никогда больше не будет. Так зачем же я свои скупые счастливые минуты буду омрачать чем-то? Мне сейчас хорошо – и ладно. А что будет дальше – поживем, увидим. И потом, я ведь не умею радоваться. Все время думая о том, что будет потом, я омрачаю в себе светлые мгновения. Мне надо научиться жить настоящим, надо, так как живу я именно сейчас! И прочь все сомнения.
Как только Л.К. сказала, что могу написать домой, я сразу же отправила домой телеграмму: приезжайте, выписывают. А сама все думаю о Володе, о часах, проведенных вместе с ним в процедурной.
Вчера Нинка шепталась с Людой (она каждый вечер подолгу сидит в нашей палате и уже далеко за полночь уходит). Мне надоело ворочаться на постели, и я пошла просить таблетку димедрола у Володи. Он сидел на посту, и мы пошли с ним в процедурную, где и остались. Долго сидели, разговаривали... На огонек заглянула Ирка, и мы снова были втроем. Я видела, что Володя еле сдерживался и внутри весь кипел, а Ирка, видя это, не уходила. Вдруг попро-сила димедрола и проглотила сразу несколько пилюль, пока он "приходил в себя" от ее наглости, говоря, что одна таблетка на нее не действует. Следом начала клянчить спирт – налей да налей... После долгих пререканий Володька наконец капнул на дно мензурки и разбавил водой; затем брезгливо, держа ее лишь двумя пальцами, дал Ирке. Она выпила и, через некоторое время, снова начала просить...
— Я же тебе дал. Хватит, иди спать!
— Да-ал, я и вкуса не почувствовала... Тань, дай я посижу в твоей коляске.
— А мне куда? — опешила я.
— Посидишь у Володи на коленях... Володь, ну дай еще, а? Вот дашь и – уйду. Честное слово. Меня ведь, тоже скоро выписывают, не только ее, — она кивнула на меня.
Он недовольно поморщился и, снова встав со стула, капнул в мензурку уже чуть больше, чем в первый раз.
Я вдруг подумала: "а интересно, если я попрошу – он мне даст?" И будто прочитав мои мысли, а вернее, прочитав все в моих глазах (иначе я просто не могу все это объяснить), он сказал:
— Не дам.
Я пытливо и с интересом наблюдала за его манипуляциями с мензуркой, так что он не вы-держал и нервно выпалил:
— И-и-и не смотри ты так на меня, все равно не дам!
Ирка с довольным видом выпила, потом на глазах опьянела, наговорила нам кучу гадостей и еле-еле ушла.
— Зачем ты ее напоил, зачем?
— Она надоела мне!
— Но ведь ей всего пятнадцать лет, — и, усмехнувшись, добавила: — А мне не дал...
— Ты себя с ней не сравнивай. Она вон какая, а ты...
— Не надо, — опередила я его, чтобы он не продолжал. — Вот только почему ты думаешь, что я всегда говорю правду и не вру, как ты заявил Ирке?..
— Я уверен. Я ведь тоже, как уже говорил тебе, с тобой откровенен, взаимно...
— Ты думаешь? — мне вдруг захотелось дать понять, что он слишком уж самоуверен.
— Да, я уверен в этом. Все это время ты просто не могла врать. Я чувствую, когда врут, а ты...
— Нет. Но очень часто мы желаемое выдаем за действительное. Прости, но я соврала тебе, когда сказала, что мне сделали предложение. Мне хотелось увидеть твою реакцию. Ерунда это все, посуди сам, кто на такое решится?.. — я нарочно смотрела на пол, боясь выдать себя. Но он все равно, кажется, все понял. Как ни старалась я его сбить с толку, у меня это не получилось... А вот он совсем закружил мне голову, потому что в конце концов стал меня целовать. И какой уж сон после его поцелуев. Его, как ветром, с меня сдуло!.. Уснула только часа через два, основательно поворочавшись на кровати. Когда ложилась, старалась не шуметь, думала, что все спят, но строгий Нинкин голос вывел меня из заблуждения.
— Таня, где ты была?
— С Иркой сидели, болтали, — соврала я, надеясь, что она не заметила Володиной тени в дверях.
Эти его нежные поцелуи встревожили мое сердце. Впервые меня поцеловал парень кото-рый мне нравится.
Утром я проснулась от его голоса. Он что-то грубо отвечал Нинке.
Володя предложил градусник и как ни в чем не бывало смотрел на меня. В моей голове пронеслась мысль, что и со мной он теперь будет так разговаривать...
— Вчера была такая теплынь, я пришел без шапки и в куртке... А сегодня снова снег, хо-лод...
— Не будешь "форсить"! — Нинка была в своем репертуаре.
Потом он зашел попрощаться.
Целый день я парила в небесах и только теперь опустилась на грешную землю. Настроение быстро испортилось. Пошла звонить Володе, чтоб, как он просил, сообщить ему точную дату выписки, но его не застала. Позвонила Фатиме, поговорили с ней. Она думает, что Володя мне компостирует мозги: она догадалась, что он мне нравится. Рассказала, как он выбирал для меня браслет, говоря, что совсем ее этим замучил. Что она этим хотела сказать, я признаться, так и не поняла, но настроение у меня начало катастрофически быстро падать.
Я сижу и чуть не плачу! Надежда так смотрит на меня, что кажется, прямо всю душу выворачивает.
— Таню я первую повстречала в коридоре. Сразу подумалось, что будем соседями в одной палате. Таня, что ж ты приуныла? Днем светилась вся, а теперь и не узнать, — говорит сейчас Наталья Николаевна, которую положили днем с переломом ноги.
Я молчу.
22 марта.
Когда разговаривала с Костей (отдавала книги и журналы, что приносил он), Саша так уничтожающе смотрел на меня, что мне казалось, готов был убить! Ужас! И чего он так? Сказала Косте, что двадцать седьмого выписываюсь.
— А я дежурю тогда, увидимся еще...
— Нет, Костя, возможно, я уйду еще до обеда, а ты придешь – после...
— Да-а, жаль.
Я его поблагодарила за все и попросила простить меня, если что-то было не так. На что он ответил, что ему не за что меня прощать и он очень рад нашему знакомству.
— Скоро лето, будешь гулять, сидеть в саду и слушать пение птиц, мечтая о будущем...
Я ему возразила:
— Зачем о чем-то мечтать, себя только травить. Ведь все равно эти мечты несбыточны!
— Нет, Таня, иногда и помечтать не мешает, нельзя жить лишь сегодняшним днем, есть в жизни и хорошее. За то время, что ты была здесь, ты очень изменилась, ты вообще стала со-всем другая. Вспомни, какая ты была: замкнутая, печальная. А теперь у тебя чуточку измени-лось настроение и в лучшую сторону, должен заметить!
Тут, Петя Азаматов ("чертов придурок" – извиняюсь), проходя мимо, обронил с ехидной ухмылочкой:
— Че-то я никак не могу понять – родня вы или земляки, почти всегда вместе... Али лю-бовь крутите?..
Мне стало неловко перед Костей, но Костя, повернувшись к Азаматову, резко сказал:
— А хоть бы и любовь, тебе-то какое дело? — я хотела уйти, но он удержал. — Хоть на-последок не убегай, посиди, спокойно поговорим. А на такие дурацкие выходки и слова не обращай внимания!
Говорили об учебе, о его невесте, с которой они учатся вместе, и о том, что неплохо бы в моем случае попробовать гипноз – убрать страх перед падением.
— Скорей ты, Костя, кончай учебу, да меня лечи! Думаю, что ты-то уж точно поставишь меня на ноги, — попыталась я пошутить в конце.
Потом я позвонила Володе, трубку взял он. Вот наш диалог.
— Я тебе звонил недавно, но какой-то парень сказал, что ты не хочешь подходить к теле-фону. Слушай, а кто сегодня дежурит?
— Костя, Саша.
— Ясно. Ну как ты там?
— Нормально. Двадцать седьмого домой.
— Это уже точно?
— Да. Я вчера телеграмму домой отправила. Володя, мне хочется напоследок увидеться с тобой.
— Я хотел прийти завтра...
— Хорошо. Я буду ждать.
Вот сама попросила встречи. И куда подевалась моя гордость? Наверняка, он и так уже плохо думает обо мне... Однако, качусь я вниз по наклонной... Господи, если бы Володя знал, что сделал со мной! Я поняла внезапно, что устала от своего гордого одиночества и что, к величайшему сожалению, я такая же, как и все, не могу жить без ласки и тепла, без внимания человека, который мне дорог. Я, наверное, влюблена в него, в эту странную похожесть на человека, который у меня живет в сердце. В нем я вижу черты Максима... Наверное, поэтому мне очень дорого время, проведенное с ним, каждое слово, каждая минута. Я как бы заменила Володей того, кто далеко, кто мне кажется голубой мечтой... Его поцелуи отравили мою наивную душу. Я хочу взаимной любви! Это еще сильнее подталкивает меня к пропасти, и не дай бог, конечно, но чует мое сердце, придет день, когда я упаду в нее и разобьюсь... Пусть! Неужели же я не имею права на то, что узнает каждая девушка? Я обречена на вечное одиночество, и такое никогда не повторится. Мне кажется, что впереди у меня только черная пустота.
23 марта.
Наталья Николаевна оказалась хорошей соседкой. Знает английский и немецкий языки (преподает их в институте). С ней приятно беседовать. Когда она узнала, что после школы я никуда не поступала, то настоятельно посоветовала мне продолжить учебу, говоря, что будет очень неосмотрительно с моей стороны, если все оставить как есть.
— Тебе надо продолжить учебу, обязательно, иначе ты погубишь свою жизнь.
Да, я думала об этом. Но у нас это так сложно, в моем состоянии почти что невозможно. Ведь это надо ехать в областной центр, да и родители меня отпустят ли?.. А смогу ли я жить одна, самостоятельно, да и справлюсь ли? Я так не уверена в себе...
Ну вот, я теперь места себе не нахожу. Я очень растерялась, когда пришел Володя и сел ко мне на кровать.
Нинка удивилась.
— Ты чего пришел? У тебя, же вроде не дежурство...
— А я и не к тебе, можешь не беспокоиться. Надо – вот и пришел, — он посмотрел на ме-ня. — Попрощаться.
Пока я приходила в себя, Володька безбожно хамил Нинке и Люде, зашедшей минут через десять после него. А Наталья Николаевна с любопытством разглядывала его. До меня доходили обрывки их разговора, я, казалось, совершенно перестала соображать (как, впрочем, и сейчас)... Взяв ручку и листочек, я написала – "потом выйдем?" и незаметно дала ему. Он взял, прочел, спокойно открыл дипломат и положил туда записку. Я посмотрела на него, он кивнул – "да". Его руки вынули из кармашка дипломата брелок (подаренный мной на 23 февраля, с шутливо сказанными словами "носи и не стаптывай", – на цепочке висели позолоченные лапотки) с ключами и со значением посмотрел на меня. Мне тогда показалось, что я покраснела. Лицо, уши, щеки мои горели. Пока они обсуждали Володино дежурство первого апреля, как будут разыгрывать друг друга, я пересела в коляску, Володя тоже встал. Я посмотрела на него, и сказав: "Я сейчас приду", – уехала. В туалете долго плескала себе на лицо холодной водой, чтоб хоть немного охладиться. Вытерев лицо носовым платком, посмотрелась в зеркало – я себя не узнала. На полыхающем румянцем лице были глаза, в которых смешалось все: испуг, радость и растерянность...
Володя стоял у холодильника. Я лишь чуть приоткрыла дверь, и он сразу направился к выходу.
— Пошли?.. — и мы направились на площадку.
При мне он курил впервые. За все время (это где-то два с лишним часа), он выкурил сразу три сигареты. Мне показалось, что он нервничал. Но с чего бы? Не могу понять. Мы о многом говорили (больше о пустяках), он старался курить так, чтоб дым не шел в мою сторону...
Прервав возникшую паузу, он серьезно сказал:
— Разве могу, Таня, я забыть тебя? Память о тебе всегда со мной. Стану брать ключи и вспомню того, кто подарил мне брелок... А ты говоришь – забуду...
У нас снова возникла пауза.
— Володя, я заметила, что ты с другими девчонками разговариваешь как-то по-другому, бывает, хамишь им. А со мной – иначе... Скажи, только честно, ладно? Всему виной – моя коляска, да?..
— Нет, Таня. Просто я не могу. Ты не такая, как все, понимаешь? Не могу я с тобой иначе. — Он посмотрел на меня, и у меня от его взгляда внутри все сжалось.
В моей памяти крутятся отрывки нашего разговора и неловкие паузы, когда, не зная, что сказать, вяло пытались шутить. И, все-таки я не сказала ему то, что хотела...
— Какой ты милый, просто нет слов. Как кукла.
— Кукла – женского рода, а вот пупсик – подходит.
Я тогда рассмеялась и уже серьезно:
— Мы вот обменялись адресами, а я и не представляю даже, о чем мы будем писать друг другу?
— Найдем что... о природе, о погоде... только, ты обязательно пиши...
— Я первая не буду! Напишешь – отвечу.
— Нет. Ты уезжаешь – ты и пиши. Это такое правило: кто уезжает, всегда пишет первым. Ты – напишешь, я – отвечу, — тоном, не допускающим возражений, сказал он.
Мне так не хотелось, чтоб он уходил, но я не просила его остаться. На душе было муторно и тоскливо, хотелось плакать. Поцелуй на прощанье. У меня перед глазами все поплыло. Он стал медленно спускаться по лестнице, уходя из моей жизни навсегда… По крайней мере, я так думаю. И мне очень неуютно, одиноко, больно оттого, что он уходил вот так вот – медленно и не оборачиваясь. Все правильно, иначе и не могло быть.
Слез нет. Я просто не нахожу себе места. В палате все давно отужинали. Скользнув взгля-дом по безликим лицам, легла и уткнулась носом в подушку. Наверное, долго так пролежала без движения, ко мне подходили, что-то спрашивали, я отвечала чисто автоматически, ничего не сознавая. Потом я вроде бы вышла немного из этого состояния, ковырялась в холодной картошке, а к салату из первой зелени, сделанный и заботливо оставленный девчатами, даже и не притронулась, и все под изучающим взглядом Натальи Николаевны.
Чтобы развеяться, вышла с Надеждой в коридор, но там то и дело натыкалась на стулья и людей, будто слепая. Наконец, поехала в туалет и наревелась от души.
24 марта.
Скорей бы уж домой что ли...
Пришла медсестра и сказала, что меня к телефону. Звонил Женя. Доложил, что придет ме-ня провожать на вокзал. В ответ на мое "зачем?" и "не надо", высказал мне все, думал, навер-ное, убедить меня.
— Ты не хотела, чтобы я приходил к тебе, так? Но провожать я тебя приду! Поняла? И что угодно говори, сердись – не сердись, а я все же приду! В шесть часов я буду на вокзале обязательно!
Что я могла сказать ему? Пусть. Только, меня беспокоит, что я скажу своим родителям. Интересная ситуация... Кошмарная, как мне представляется. Ладно, что я раньше времени забиваю себе голову.
Мне остается надеяться втайне, что он передумает или, может, ему что-нибудь помешает прийти.
Недавно Ирка потащила меня в коридор, познакомила зачем-то с худощавым и высоким субъектом лет сорока пяти.
— Вот познакомьтесь. Это – Коля, а это – Таня.
Николай стал рассказывать анекдоты, а я отвернулась к окну и стала в него смотреть. По-том к Николаю пришли, а его место занял Игорь. Мы с ним неделю не разговариваем. Я его выгнала из палаты, когда увидела его пошленький рисунок в Юлькином альбоме для песен. Недаром говорят, что в тихом омуте черти водятся.
А теперь подошел и виноватым голосом произнес:
—Тань, ты сердишься на меня?
— Я думала, что ты умный парень, а ты, оказывается, вон какой!.. Ты просто разочаровал меня, видеть тебя больше не хочу! Эх ты!..
— Тань, ну прости меня, пожалуйста...
— Я-то, может, и прощу, но ты Юлькин песенник испохабил! Как с этим быть? — я раз-вернулась и ушла.
Ирка считает, что я с ним слишком круто. А я считаю, что в таких ситуациях так и надо, чтобы на всю жизнь запоминали и в будущем неповадно было! А то раз простишь, два, а по-том они начинают наглеть и уже продолжают так до бесконечности.
Целый день пролежала в палате и думала, думала... После тихого часа пришла Фатима, принесла торт и всякую всячину, устроили чаепитие по случаю выписки Нинки, меня, Надеж-ды и еще одной девчонки долгожительницы из соседней палаты.
Когда я провожала Фатиму, она спросила:
— Приходил?
— Да.
— Ну, хорошо. Да ты не вешай нос, будет он писать тебе, вот увидишь. Его хлебом не корми – письма любит писать...
— Я не буду.
— А что такое?
— Ни к чему это.
25 марта.
Весь вечер вчера и сегодняшний день слонялась без дела. Настроение чемоданное. С Иркой сидела вчера у окна. Пришел Николай. Разговорились. Потом Ирка удрала, а мне пришлось поддерживать великосветскую беседу, так как в нашей палате проветривали. Незадолго до этого Ирка мне сообщила разные подробности про этого ученого-физика. Я тогда возмутилась, что она обращается к человеку, который гораздо старше ее, на "ты" и лишь по имени.
— Ну разве я виновата, что он так представился.
— А ты и рада! К тому же, по твоим словам, он не прочь закрутить роман...
— Ну, конечно. Он сам сказал, что все мужчины любят целоваться и он – не исключение...
Уже из разговора с ним сразу становится ясно, с кем имеешь дело. Живет с матерью, с же-ной разошелся давно, у него две дочки: двенадцати и шести лет.
А потом заявил:
— Я – свободен. А свобода – превыше всего!.. А еще, кроме свободы, я люблю женщин. Причем – умных женщин. Умная женщина – это настоящий клад!
Губа у этого фрукта не дура... Ошеломляюще было и то, что ему не сорок пять, как я предполагала, а тридцать четыре. И похоже, у него на уме не столько физика, сколько лирика (то бишь – женщины)! Честно говоря, препротивная личность. Очки и те не спасают от его нахального взгляда, чувствуешь себя совершенно голой.
Частенько бываю теперь в 234-ой палате, у Валерки Верещагина. Он лежит по пояс загип-сованный. Но, как только приходит Вова (они лежат в одной палате) – я ухожу. Валерка все-гда удерживает меня, но я обещаю ему заглянуть попозже. Наши палаты находятся напротив, и если двери раскрыты, то очень хорошо видно, что там делается.
Вот и сегодня занесла ему журналы, принесенные Юлькиной матерью, почитать. И тут за-шел Вова.
— Таня, опережая вас, хочу сказать, чтоб вы не уходили. Посидите с нами пожалуйста, а то такая тоска... или, может, я вам мешаю?..
Я улыбнулась.
— Нет, что вы, просто наоборот – я не хочу вам мешать, у вас ведь аппарат...
— Да ладно тебе, Тань. Скажи просто, что тебе скучно с нами, — оборвал меня Валерка.
Я вытащила у него изо рта сигарету, которую он хотел уже закурить.
— А вот это – вредно!
И осталась ненадолго.
Мы говорили о том, что один и тот же диагноз дает различное течение болезни, как в Ва-леркином и моем случае, о травме Вовы, который искренне сожалел, что не женился до трав-мы. Он боялся, что теперь останется один со своей инвалидностью. Я шутливо заметила, что это не проблема, в отделении очень много хорошеньких девушек. А он с грустью сказал, что теперешние девчата только и мечтают о замужестве, лишь бы подцепить кого, и больше об-ращают внимание на внешность и состояние кошелька. Он до того договорился, что сам запутал себя и стал петь мне дифирамбы!
Как мне это надоело! В последнее время что-то слишком часто слышу в свой адрес столько лести, что хочется повеситься!
Нельзя же постоянно подслащивать пилюлю, все время делая намеки на то, что если бы не моя коляска, то все в моей жизни могло бы быть иначе... А то я и сама этого не знаю! Я еле сдерживалась, чтоб не оборвать открытую лесть Вовы. Меня спас Валерка (видно, по моему лицу можно было прочитать все, как по бумаге), резко переменив тему разговора.
— Ты уезжаешь. Все новенькие... скучно будет.
На что я ответила, что это временное явление, совсем скоро все перезнакомитесь и будет даже веселее...
Но Валерка тоскливо заметил, что это уже все равно не то...
Не знаю почему, но мне все стараются внушить, что я не такая, как все. Но я ничем не от-личаюсь от других! У меня так же бьется сердце, есть чувства, есть и недостатки – я такая же, как и все. Отличаюсь от других девчонок? Хорошо, пусть будет так! Я сижу в коляске, поэтому я особенная.
26 марта.
Был общий обход, а до него мне позвонил папа. Он приехал немножко раньше, по делам, сказал, что мама приедет завтра.
Больше половины сегодня уехало. Нинка (она тут – год с "хвостиком" лежала) выписалась. За ней пришел брат – курсант школы милиции, он частенько навещал ее. Надежду, тоже на месяц отпустили домой. За Иркой приехала мать, у них поезд где-то в восемь вечера. Да и Игоря выписали, не стали почему-то оперировать. Настроение, как уже говорила, "чемоданное".
Вчера, когда собирала вещи, у меня из этой тетради выпала фотография, где я и Максим вместе. Мы снялись на папином юбилее, в последнюю нашу встречу... С пола ее подняла На-талья Николаевна.
— Это Володя? — я отрицательно покачала головой. — Хотя у него волосы черные, а на фото – светлые, но они так похожи!
Я промолчала. Так же молча, взяла из рук Надежды фотографию.
Значит, это сходство не мое больное воображение.
Пишу перед отбоем. Приходил папа, сказал, что завтра поедем на автобусе, днем, часов в одиннадцать. Обещал еще позвонить, но до сих пор не звонил...
Саша сегодня дежурит. И в первый, и в последний день моего здешнего пребывания тут...
Зашел к нам:
— А Нинку-то выписали что ли?.. Да-а, все новые, только ты да Шмарова остались.
Я промолчала.
После ужина уехала Ирка. Попрощались, поцеловались как положено. Я тоже готова ехать. Может, и не приеду сюда больше, кто знает...
27 марта.
Сегодня домой. Сходила, взвесилась, – сорок восемь с половиной, за время пребывания тут сбросила два килограмма и не выросла ни на один сантиметр. Как была – полтора метра с хвостиком, так и осталась. Л.К. дала справку и еще раз напомнила, как лечиться дома.
Пишу уже дома, вечером. Доехали нормально, как и планировал папа, на автобусе.
Провожая меня, Юлька и Ленка Шайтанова по такому случаю задали ревака, глядя на них, я тоже чуть не разревелась. Когда я вышла из палаты, дверь в 234-ю была открыта, и я пома-хала Валерке с Вовой рукой и пошла прощаться с остальными. Когда мы были уже на пло-щадке, из отделения пулей вылетела Полина.
— Танечка, мы же с тобой не попрощались еще. Ну, не болей. Хорошо вам доехать. Ты уж прости, за то, что было... В жизни всякое ведь бывает...
Мне было неловко от ее поцелуев и сюсюканий.
Сейчас вот сижу и пишу, а на уме все вертится: как там да что там?.. Что делают Валерка, Ленка, Костя? Он сегодня дежурит. А Володя, наверное, пошел в кино или еще где... Я, когда там собирала свои вещи, листок с его адресом порвала и выбросила. Только, вопреки всему, я его кажется, запомнила... Ну а Женя ждет небось на вокзале. Все же, нехорошо с ним получилось. Обманула вроде бы. Но, я же не виновата, что все так сложилось. Я не знала точно, что мы поедем на автобусе (всегда ездили на поезде). Ладно, все забудется... не будет же он меня искать по всем соседним областям!..
Что дальше? Не знаю. Хотелось бы побольше в своей жизни хорошего, но ладно, лишь бы плохого не было. А так хочется верить в то, что впереди ждет счастье. Небольшое, маленькое, но все же счастье. Пусть не сегодня, а завтра.
Завтра...