Дедушке моему, Александру Васильевичу
Опять головная боль. Эта тяжелая, мучительная головная боль. Как будто в голову тебе постепенно заливают свинец. От этой боли никак не избавиться, значит, весь день лежать на диване, раздражаться на каждый звук, даже не смотреть телевизор… В такие часы оставалось только с закрытыми глазами восстанавливать в памяти какой-нибудь день, и прокручивать его, кадр за кадром. Почему-то вчерашние дни забывались совершенно. Он не помнил, принял он утром таблетки или нет; забывал, когда обещала приехать внучка… А дни детства, юности оживлялись в памяти так, как будто это было вчера. Особенно он любил вспоминать дни студенчества в Тимирязевке, перебирать имена соседей по комнате, имена преподавателей, Москву…
Иногда он вспоминал деревню на высоком крутом берегу Волги, где прошли детские годы. Школы в деревне не было, учиться приходилось в соседнем селе, где он с несколькими другими неместными ребятишками жил в комнате у какой-то бабки, и они вполне довольствовались тем, что было тепло и сухо и что бабка ставила им на завтрак и ужин стакан молока.
Разве мог он тогда, укрываясь зимой полушубком, подумать, что когда-нибудь уедет учиться в Москву?
А ведь однажды, еще в детстве, он поехал в Москву в первый раз…
… Декабрь того года был снежный, даже слишком. Уже начались зимние новогодние каникулы, и он переехал обратно домой. Тогда казалось, что эта деревня – единственное, что есть в мире, а кругом все остальное – сплошное заснеженное пространство, которому нет конца и края. На улице завывает ветер, бьется в окна метель. Дома тепло от печки, в которой мать, высокая, с неизменной косой, готовит обед. Около окна, где он обычно сидит, пришпилена на стене новогодняя открытка – прислал папин брат, который жил в городе. Он с удовольствием рассматривал ее: там была изображена елка с красивыми разноцветными шарами, верхушку ее украшала звезда, елка стояла посреди катка, на котором катались девочка и мальчик, держась за руки – наверное, брат с сестрой, а сзади елки – Кремль! Настоящий московский Кремль, с часами и звездами на верхушках башен. Он даже не мог представить, что когда-нибудь сможет увидеть его вживую, стоять так близко, что только протяни руку – дотронешься до стены, которая впитала в себя столько истории нашей страны. Когда он смотрел на Кремль, он уже не чувствовал свою деревню единственной в мире, он чувствовал ее частью огромной Советской страны, страны, в которой есть не только заснеженные поля, но и горы, моря, степи… А потом переводил взгляд с открытки на окно – из-за метели не видно даже соседних домов.
Хлопнула дверь. Наверное, это отец вернулся, закончив дела во дворе. Но нет – в комнату входит запыхавшаяся учительница, Марья Семеновна, стряхивая снег с тулупа:
- Здравствуйте, Елена Матвеевна.
Мать, всегда сурово-молчаливая, улыбается и кланяется учительнице – раньше всегда уважали эту профессию.
- Представляете, письмо только вчера пришло! Я скорей искать того, кто меня довезет до вас, письмо-то на адрес школы пришло, а метель такая, пешком-то и не дойти. Никто не взялся, хорошо, лыжи одолжили соседи, на лыжах-то еще ничего, доехала.
Марья Семеновна протягивала матери письмо, в большом сером конверте. Мать принялась вытирать руки полотенцем, не решаясь взять конверт, - читать она умела, но читала медленно и трудно. Учительница спохватилась, поняв смущение хозяйки, и стала объяснять:
- Сашу вашего на Кремлевскую елку пригласили! Он же у нас лучший ученик не только в классе, но и в школе! Представляете? На елку в Кремле! Завтра надо выбираться, я его довезу на санках до станции, я же на лыжах, быстро, а оттуда мы автобусом в город, оттуда – в Казань, а там самолетом в Москву.
Саша сидел на стуле, уставившись на учительницу и не веря своему счастью. В Москву! В Кремль! Он попадет на Кремлевскую елку, самую главную елку страны!
Мать поставила самовар, чтобы напоить чаем учительницу.
- Ксения! – позвала она старшую дочь, - Ксения, собери Сашины вещи, он в Москву завтра поедет!
Утром, рано-рано, Сашу, одетого в шубу, шарф, заячью теплую шапку, валенки, усадили в санки, закутали одеялом, дали в руки сумку с вещами, сверху в которой – он знал – лежали завернутые в газету баранки.
Мать поцеловала его, что делала редко, как он сейчас понимал, просто в силу своего такого характера. Учительница взялась за веревку, и они тронулись.
Сейчас он уже не помнил, сколько они ехали, но метель возобновилась почти сразу, как они выдвинулись.
Ехать было скучно и холодно, снег слепил глаза, приходилось их закрывать, но тогда становилось еще скучнее. Учительница почти не останавливалась, стараясь побыстрее добраться до станции – боялась опоздать на автобус.
Ветер был сильный, дул им прямо навстречу, Саша не мог даже закрыться от ветра, ведь в руках у него была сумка.
Было скучно, но потом он придумал представлять эту огромную елку, самую большую елку в стране, представлять, как он входит в Кремль… От этой мысли все неприятные ощущения пропадали. Интересно, Марья Семеновна тоже думает о чем-нибудь, чтобы отвлечься от этого холода, ветра и снега? Ей ведь тоже, наверное, не терпится увидеть Москву. Он знал, что Марья Семеновна, совсем молодая, приехала из Москвы, только закончив институт. Как ей, верно, хочется увидеть свой родной город! Ему очень хотелось спросить ее об этом, но разве в таком шуме ветра услышать что-нибудь. Да и говорить совсем не хотелось. Только откроешь рот, как туда залетит много холодного снега и ветра. Он засмеялся, подумав о том, что может проглотить снег и ветер. А интересно, если он проглотит ветер, то он будет так же дуть у него в желудке? Он попробовал половить ртом ветер, но стало холодно в горле, и он перестал.
Наконец, они прибыли на станцию. Марья Семеновна подошла к окошку касс, потом бросилась к большому усатому дяде, стоящему неподалеку.
- Как, не будет автобуса? Нам надо в Москву! Мы срочно должны уехать! Когда будет автобус?
- Буран, дочка, - зевая сказал дядя, - буран. Не будет автобуса. Там никак не проехать. Ни сегодня, ни завтра точно не будет.
Саша знал, что такое буран. Он даже знал, что несколько человек из их деревни погибли, заблудившись в буране и замерзнув в поле.
- Вы бы тоже поторопились обратно в деревню, дочка, а то вам уже не выбраться отсюда.
Марья Семеновна опустилась на корточки перед Сашей:
- Вот так, Шурик, не попадем мы с тобой в Москву. Вот так…
Саша знал, что они сейчас поедут обратно, значит, плакать нельзя. Лицо будет мокрое и очень замерзнет. Плакать нельзя.
Они вернулись обратно. Саша очень боялся, что над ним будут смеяться или, наоборот, жалеть его. Ни того, ни того ему не хотелось. Но об этом и не говорили. Мать только сказала: «Ну, что ж» и словно забыла об этом. И только Ксения вечером, когда все уже легли спать, подошла к его кровати и потрепала его по ежику светлых волос: «Ты обязательно поедешь в Москву, Саш. Обязательно».
… - Дедушка, дедушка, я приехала. Ты дома?
Он спал, и ему снилась его заснеженная деревня, суровая мать, Марья Семеновна, Ксения… Губы его шевелились во сне. Совсем как у ребенка.