(Из цикла: Дом 66В, кв 66. Проделки Глафиры)
О проделках Глафиры – жительницы «спального» микрорайона, расположенного на окраине города у опушки леса – ходили самые разнообразные слухи. Бесконечно передаваемые из уст в уста (с неотъемлемыми при этом дополнениями и изменениями) они складывались в сногсшибательные истории с невероятными сюжетами, которые затем лукавые сказительницы таинственно пересказывали непритязательным слушателям во дворах многоэтажек. С течением времени в этих историях менялось всё – от действующих лиц до сюжетной канвы, неизменным оставалось лишь одно: Глафире – главной героине всех этих россказней – отводилась жуткая роль злонамеренной колдуньи.
…У Верки-учительницы – со второго подъезда – ни с того, ни с сего стала желтеть кожа. – Гласила одна молва. – Вирусный гепатит!.. Цирроз печени!.. Гемолитическая анемия!.. Диагнозы – один ужаснее другого – в панике ставила сама себе женщина. И, измучившись в конец, стремглав кинулась в поликлинику… В течение двух недель её обследовали лучшие гастроэнтерологи и терапевты специализированного стационара с привлечением современных методов диагностики, но так и не установили ни одну из болезней, известных практикующему врачу. Неизвестность порождает безысходность, а та, в свою очередь, тоску… Короче говоря, Верка стала чахнуть. И зачахла бы, как пить дать, не открой – совершенно случайно – секрета происхождения своего недуга. Всё оказалось гораздо проще, чем представлялось… Обиженная, якобы, заносчивостью миловидной соседки, Глафира каждую ночь, после ноля часов, зажав в одной руке веник, а в другой сушёную апельсиновую корку, шла к Веркиной двери и, наклонившись к замочной скважине, исступленно бормотала заклятия: «…Цвити, цвити жёлтым цветам – и студёной зимой, и жарким летам… Цвити, цвити жёлтый цвет – и када я есть, и када миня нет… Цвити, цвити жёлта море – мине на радасть, ей на горе…» Жуть!
Другая – ещё более страшная молва – повествовала о несчастной молоденькой девушке, которая, не привечая Глафиру, тем самым нажила себе смертельного врага в её лице.
…Однажды, выйдя утром из квартиры, Света – так звали девушку – обнаружила на стене лестничной клетки громадную надпись, выведенную чёрной краской: «Кому нужна дешёвая шлюха, звоните в квартиру №207, спросите Свету». Подобные «советы» «украшали» стены всех семи этажей и наружную стену у входа в подъезд. Нетрудно догадаться, какое впечатление они произвели они на молоденькую девушку. Отчаяние на грани безумия овладело ею. А меж тем, неподалёку от дома, на одной из лесных полянок, стоя в кругу, очерченном верёвкой, чёрный петух с алым гребнем и кровавыми глазами слушал зловещие наставления Глафиры: «…Слушай миня, Петинька – чёрнинькая пёрышка! Политишь з утра ты к ей, отнесешь ей горюшка. Вестачку пичальную, тропачку пращальную. Над высокай кручаю, под тяжёлай тучаю…» Вечером был скандал с мамой, а ранним туманным утром следующего дня Свету разбудил чёрный петух, стучащий по стеклу створки раскрытого окна. Он звал её на мост из белого, блестящего материала, один конец которого упирался в подоконник, а другой уходил за тяжёлые свинцовые тучи. Девушка доверилась петуху и ступила за ним на мост…без единого крика…
Существовали и другие истории, аналогичные этим. Например: о балконном стекле, разлетевшемся на кусочки под неотвратимым взглядом Глафиры, о лифте, отправившем влюблённую парочку с девятого этажа в преисподнюю, о зубастой крысе, сошедшей с рисунка на асфальте для того, чтобы толкнуть малютку мопсика под колёса автомобиля и многие, многие другие. Более, менее правдоподобные или напрочь вымышленные, с героями реальными, как «Верка-учительница са хтарога падъезду» или на ходу придуманными, как «один мужик з тэй двянацатиэташки» – все они рассказывали о происках злой колдуньи по имени Глафира. Появлялись на свет они мгновенно и, обрастая очевидцами, волнами расходились по округе. Вот, в одном из домов микрорайона случилась беда: в однокомнатной квартире взорвался газ, погиб хозяин. И тут же – ещё не перестал куриться дым – уже кто-то шепнул в толпе, что накануне под балконом погибшего видел Глафиру, бормочущую свои «стишочки», а двумя днями раньше слышал крик её петуха на манер младенца. И…пошёл слух по дворам. И зародилась история…
Жители микрорайона, знающие Глафиру, избегали встреч с ней, а тем паче её общества, поскольку редко когда общения с ней проходили без последствий. Кроме того, полуфилософские, полубредовые высказывания, сдобренные, как правило, отборнейшим матом, тяжело было воспринимать осмысленно, по крайней мере, в первый момент. Так, о погоде, встретившемуся соседу, после короткого приветствия, она могла, к примеру, сказать следующее: «…Лятит сняжок…голый, радасный… Знаит, падлюга, куда падать. Каму на машину, каму у карман. Падаит сибе, падаит… И харашо падаит… А варонам ня спица. Чёрные ани. Наскрозь чёрныи. Сволачи». «Дааа. – Задумчиво тянул сосед, качая головой. И, спохватившись, вдруг, разводя руками, добавлял: – Ну, что ж…» – И осторожно шёл прочь. Глафира же, ещё в течение минуты, что-то мерно бормотала тому вдогонку, после чего, длинно выругавшись, продолжала свой путь.
Но разговорчивой она бывала не часто, а наоборот – очень даже редко. Чаще всего, насупившись, Глафира проходила мимо, бросая исподлобья беглые взгляды в сторону прохожего. И в такие дни с ней было лучше не встречаться.
Но с одним человеком она здоровалась всегда. Буркнув ли мимоходом: «Привет!», или, остановившись с разговором на пяток минут, Владимира – так звали этого человека – она не оставляла без внимания. Кстати, и он никогда не проходил мимо без приветствия. «Здравствуй, Глафира!» – Произносил он громко и чётко, как команду на плацу и поднимал руку.
Владимир – молодой мужчина лет тридцати пяти – слыл мастером на все руки. И очень часто жители дома, в котором он жил, звали его на помощь. Соорудить кладовку или антресоли, отремонтировать диван или выкопать погреб, починить водопроводный кран или почистить канализационную трубу – со всем этим люди шли к нему, а он, имея не только золотые руки, но и доброе сердце, никогда не отказывал им, помогал. Им-то помогал, а себе помочь, как это часто случается, не мог. Дело в том, что Владимир был серьёзно болен. У него болел желудок. Когда-то, служа в армии, нажил себе болезнь – то ли гастрит, то ли язву, то ли ещё что-то. И с тех пор бесконечно мучался. Особенно по ночам. Иногда мог до утра глаз не сомкнуть – так пекло внутри. И тогда он решал – завтра же, по-серьёзному разберётся с проклятым недугом. С тем и жил уже сколько лет.
И вот однажды, в одну из бессонных ночей, а точнее, уже перед самым рассветом, ему вдруг позвонили в дверь – беспрерывно и настойчиво. Владимир насторожился. За окном было ещё темно, во мраке блистала молния, гремел гром и бушевал ветер. Он включил в прихожей свет, подошёл к двери и, как обычно, не спрашивая, кто там, распахнул её. Сбоку, в шаге от порога, стояла Глафира – соседка с восьмого этажа – растрёпанная, в дырявой мужской майке до колен и стоптанных кроссовках без шнурков. Глаза её – чёрные и блестящие – изучающее глядели на него, а губы еле заметно кривила виноватая улыбка.
– Привет, Вова! – Поздоровалась она. – Я к тибе па делу.
– А я думал, в гости.
Глафира осклабилась:
– Сильна-та ни валнуйся. Кадась приду. – И тут же, перейдя на серьёзный тон, продолжила: – Мине б нада памагти рамы з акон навесить… На прошлай ниделе йих Виталька пасымал да разабрал – чтоб пакрасить. А типер вот…
– Тьфу, ё…! – Едва не выругался Владимир. – А позже никак нельзя было позвонить, Глафира?
– Дак граза ж пачинаица. Ни паспею сама. Пазаливаит усё. – Она шмыгнула носом и переспросила: – Дак як? Паможишь?
Помолчав немного, соображая, Владимир согласно кивнул головой:
– Ладно. Иди, жди! – Сказал он. – Через пять минут приду… Вот, ты ё… И приспичит же ей, б…
Быстро одевшись, молодой мужчина взял отвёртку, пассатижи и, секунду подумав, сунул в карман большой складной нож.
– Не ходи! – Умоляюще воскликнула жена. – Она по башке тебя чем-нибудь стукнет. Или петуха своего натравит. Или ещё чего сделает… Я боюсь её, Володь. Слышишь? Не ходи, а? Глянь на часы. На улице темно ещё… У тебя желудок болит. Вдруг там…
– Да брось, ты! – Отмахнулся он и, чмокнув её в лоб, вышел из дому.
Глафира ждала его, стоя возле открытой двери своей квартиры. Такая же растрёпанная, в тех же стоптанных кроссовках без шнурков, как и пять минут назад, только сейчас на ней вместо дырявой мужской майки было надето её излюбленное, сильно-декольтированное, сплошь штопаное платье мышиного цвета.
– Заходь! – Пригласила она деловито. И философски добавила: – Работа з утра, як з вечеру танцы. И радасна, и палезна. Все з етага живут…хто ни варуит.
Кивнув головой, Владимир прошёл в гостиную.
Тусклый свет от электрической лампочки в сорок ватт, подвешенной под самым потолком, кое-как высвечивал скудную обстановку комнаты, посреди которой на полу лежали оконные створки в разобранном виде, а сами окна зияли чёрно-синей пустотой предрассветного неба. По помещению гулял ветер, шелестя обрывками обоев на стенах, из-под которых то и дело выглядывали жирные, усатые прусаки. Пахло травой, дождём и квашеной капустой.
– А где ж петух твой? – Поинтересовался молодой человек, вспомнив вдруг опасения жены.
– А зачем он тибе? – Настороженно глядя исподлобья, отпарировала Глафира, но, увидев, как тот равнодушно пожал плечами, ответила: – У ванай сидит…закритый… Правинилса мой Петя. Больна добреньким стал… Азвиреит, тада випустю.
Владимира передёрнуло.
– Яа-я-ясно. – Сказал он и принялся раскладывать инструмент, искоса поглядывая на хозяйку.
На каждой створке располагалось по четыре-пять винтов, которые требовалось закрутить во встроенные гайки, соединив тем самым половинки створок. Работа была понятной, не тяжёлой и продвигалась быстро, без заминок. Глафира вела себя спокойно, с удовольствием наблюдая за действиями соседа, изредка отвлекаясь на то, чтобы прихлопнуть очередное насекомое в виде большого прусака или паука, муравья, жука, мухи и прочей твари – так и шнырявших рядом с ними. И всякий раз, прихлопнув кого-либо из них, она удовлетворённо восклицала:
– Вот так тибе, падлюга галодная! Ни будишь на Вовчика зарица. Гышш…
– Так их не перебьёшь. – Заметил как-то Владимир. – Их травить надо… Изничтожать.
– А зачим йих изничтажать? – Возразила Глафира. – Ани мине ни мишают. Я йим тожа. Хай живут. – И, помолчав, добавила: – Ани, падлюги, жирные. Падивись… Петинька мой йих здорава любит. Звируга брунетистая.
Так, с интересом переговариваясь, молодой мужчина собрал и навесил последнюю створку.
– Всё! – Выдохнул он. Готово. Как тут и были… Иди, принимай.
Хозяйка, покачав на петлях одну из створок, закрыла её и сказала:
– Маладец! Управилса. Пайдем у кухню, выпьим чагось за работу… Па стаканчику жогним.
Владимир отказался.
– А чаго ж так? – Удивилась Глафира и на лице её появилась насмешливая улыбка «Джоконды»: – Жину баисся?
– Нет. – Возразил молодой мужчина, засобиравшись. – Не хочу. И…не могу. Желудок что-то стал часто побаливать… Спасибо! Подлечусь, тогда…
– Жилудак?! – Переспросила женщина, явно заинтересовавшись таким сообщением.
Владимир кивнул головой:
– Даа. Что-то печёт последнее время. Ни пить, ни есть, ни спать, ни сесть, как говорится… Ну, да ладно. Пошёл я. До свидания! – Он шагнул к двери.
– Стой!! – Остановила его Глафира голосом, от которого у молодого мужчины мурашки побежали по спине.
Он обернулся и…обмер. Она стояла под лампочкой, расставив ноги и, растопырив руки. Торчащие в разные стороны волосы от близко расположенного источника света создавали лучистый ореол вокруг головы, а глаза, находящиеся в тени, казались пустыми дырами глазниц. Вот, она качнулась в одну сторону, затем в другую, её губы что-то забормотали, сначала еле слышно, затем всё громче и громче, изредка прерываясь резкими, как вопли, командами. Но внезапно смолкла и отступила на шаг. Лампочка осветила её лицо. Вместо глаз на лице зловеще зияли белые склеры без зрачков.
– Ведьма! – Полоснуло в его голове и он сунул руку в карман, где находился нож. Но тут же, как сквозь сон, услышал её команду:
– Иди к мине! – И, неожиданно для самого себя, молодой мужчина пошёл. Сделал шаг…другой…третий… Вот шифоньер, за ним «железная» кровать… – Стой! – Вновь скомандовала она. – Павирнись! – Он повиновался, хоть убей, не понимая, почему. – Лажись!
Кровать была без матраса. Грубые доски, положенные поверх панцирной сетки, покрывала лишь тонкая постилка. Всё это Владимир ощущал спиной. Ему было неприятно, холодно и…страшно. Надо было вставать и бежать…без оглядки. Но тело, словно парализованное, не слушалось его. Ни единая мышца, не повиновалась ему. Лишь чувства были обострены до предела.
Меж тем, впавшая в экстаз Глафира, склонилась над ним… Своими коричневыми пальцами дотронулась до него…расстегнула рубашку…брюки…обнажила живот… Легонько погладила его, ещё раз, ещё… Вот присоединилась другая её рука… И обе – одна за другой – они стали выписывать круги по его коже от груди до лобка… от груди до лобка... Губы же, при этом, еле слышно бормотали:
– Крутю, крутю, матаю… Хваробы забираю… Крутю, крутю валчком… Сплитаю узилком…
Внутри него что-то сдвинулось. Он это почувствовал. Что-то вырвалось из глубины его тела и устремилось за руками колдуньи. Живот заколол тысячами иголок, пронзающими плоть. И тысячу нитей потянулись за ними. Жилы его напряглись, вены запульсировали, голова готова была лопнуть от напряженья, а слух чётко улавливал произносимые в полумраке заклятия:
– Заклинаю тибе!.. И небам, и зимлёй, и агнём, и вадой… Жаркими пясками та халодными лёдами… Силами тёмнами, силами светлами… Силами явнами и сикретнами… Заклинаааюу!
Боль стала невыносимой и он закричал. Но крика не услышал, лишь отчётливо и ясно слышались причитания Глафиры. Но вот замолчала и она. Приблизив своё лицо вплотную к его животу, она вдруг впилась в него зубами. Но кусала не глубоко, лишь слегка захватывая кожу, и тут же, словно откусив, сплёвывала в сторону, монотонно бормоча при этом:
– Тьфу, тьфу, тьфу… Изыди хвароба из живых тилес… У топкии балоты, за дримучий лес…
Те места, которые она кусала, переставали болеть – одно за другим, одно за другим… И вскоре болей не стало вовсе. Даже постоянное чувство изжоги исчезло. Кислый, неприятный вкус во рту сменился на обыкновенный вкус слюны. Появилась лёгкость в подреберье.
– Вставай! – Услышал Владимир приказ и подчинился. – Иди! – И он пошёл, но тут же упал и…очнулся. Женщина захихикала.
Падение случилось из-за того, что сползли расстёгнутые брюки. Поднявшись с пола, застёгивая пуговицы на брюках и рубашке, он огляделся. У круглого стола, скрестив руки на груди, стояла Глафира, с интересом наблюдая за тем, как молодой мужчина приводил себя в порядок.
– Ну, как? Ни балит? – Спросила она с улыбкой. – Всё на мести? Ничёга ни прапала? Хи-хи-хи-хи.
Владимир поправил одежду, затем, опасливо поглядывая на женщину, постучал кулаками по животу, подавил на него в разных местах, пощупал… Никаких болей!
– Вроде, нет. – Неуверенно произнёс он, глотая слюну. – Не болит. Хех.
Глафира, зевая, кивнула головой и еле заметно улыбнулась.
– Нисдержаца баялась…када брюха тваё гризла. Таго что пичию тваю там пабачила. Ох, и здорва ж она мине панаравилась. Охх…иии…Здор…важж… – Её осмысленный взгляд вдруг исчез, глаза остекленели, а губы, словно неживые, продолжали медленно выплёвывать слова: – Зассу…шить бы…её…иссс…толочччь…бы… Оооххх… – Тут она вздохнула и, вроде бы очнувшись, но, не шевелясь, одними глазами показала на дверь: – Ладна, ступай уже скорей... Да живи з мирам. Хи-хи-хи-хи...
С тех пор Владимир забыл про боли в животе. Пил и ел, что нравилось. Крепкий стал, как робот. Холодильник «Минск», без остановки, на девятый этаж занёс и хоть бы что ему. Водопроводные трубы об локоть гнул, а гайки с ржавых болтов пальцами откручивал. В общем, жил и радовался мужик, и слушал байки про Глафиру. Но никогда, нигде и никому не рассказывал историю с ним как-то приключившуюся. Встретившись же со своей исцелительницей, он, как и прежде, поднимал в приветствии руку и громко, как на плацу, произносил:
– Здравствуй, Глафира!