Палец Женьке пришили обратно.
И в этом немалая заслуга Кирпича, который, молниеносно среагировав, тут же набрал номер знакомого хирурга и проконсультировавшись с ним по телефону о дальнейших действиях, вызвал такси:
- Быстро найдите лед в морозилке и какой-нибудь чистый, сухой пакет! Сейчас пришьем дуралею палец на место! При температуре выше плюс четырех он может храниться восемь часов!
Женька вез свой мизинец в полиэтиленовом пакете, в который мы щедро набросали льда, и выглядел хотя и бледным, но по-буддистки умиротворенным.
Вероника сидела рядом и гладила его плечо, но Жуан, словно только что отсеченный сегмент собственного тела, был столь же тверд и холоден.
Он и головой не поводил в ее сторону.
Только у входа в больницу вдруг ссутулившись, - это был плохой знак для человека, который в этот момент с ним разговаривал, - опустив подбородок и глядя исподлобья, обратился к Веронике:
- Скажи мне, ты будешь продолжать вести такой же образ жизни?
Вероника молчала.
- Если так, то мы напрасно сюда приехали и я не стану пришивать этот сраный палец.
Все присутствующие, замолчав, как один смотрели на Веронику, ожидая ее ответа.
Воцарилась довольно долгая пауза.
- Вероника, ну скажи уже что-нибудь! - не выдержал Кирпич.
- А что говорить...Пошли, Серый! Пойдем уже к портному! Иначе в ухе ковырять будет не удобно...Как я об этом не подумал?!
Мы вошли внутрь медицинского учреждения и за нами двинулась было Вероника, но Жуан, обернувшись к ней, сухо и холодно произнес:
- А ты куда идешь? Езжай домой.
- Я с тобой!
- Ты - не со мной. Ты - с собой. Ну, и с ними....с х..ями твоими....
- Зайка!
- Я, бля, не Зайка ни разу! И тебя я больше не знаю и знать не хочу!
Недели через две Жуан уже сидел на нашем с Кирпичем диване и пил в одиночку водку без всякой закуски:
- Блин, ты для меня как "стена плача" какая-то. Хорошо, что Кирпича нет, иначе он бы меня застебал. С тобой же, я знаю, что все слова мои канут, как вода в землю или....ну, вот как эта "Столичная" - в меня.
- Можешь быть в этом уверен.
- Мне бы только месяца полтора-два продержаться....Потом, легче будет, как говорят. Ведь правда?
- Правда. Но у каждой травмы - свой срок реабилитации. Хотя, через месяц, определенно тебе будет попроще.
- Понимаешь, эта зараза, Вероника, проросла во мне! Сквозь всего меня проросла. Корни ее я чувствую везде - во всех внутренностях. Они обвили и сердце, и печень....Это не женщина. Это раковое заболевание.
Он налил себе полную, предназначенную для чая керамическую чашку и осушил ее, словно в ней был лимонад.
- И водка какая-то не горькая. Минералка без газа. И не берет меня в этом моем состоянии.
- Ты не пробовал схватить новую болячку?
- В смысле?
- Мы же о заразе говорим? Так вот у Шекспира: "Схватить старайся новую заразу - и старая не вспомнится ни разу."
- Сэр Уильям чувак был грамотный, конечно. Но это только на словах так все просто. Я пока вообще не воспринимаю других женщин. Мне, как космонавту, год мужественно продрочившему на орбитальной станции, теперь заново учиться ходить придется.
- Ничего, Женя! Зато ты теперь знаешь, что представляет собой такое бедствие, как "тру лав".
- Да лучше бы мне этого никогда не знать! У меня в мозгу словно почки распускаются и взрываются, будто в замедленной съемке, бутоны всех ее ядовитых цветов. Я отравлен изнутри. И не могу ни о чем думать, кроме нее. Но я себе лучше яйца отрежу, а не палец, если дам задний ход и отвечу на ее "люблю".
- Все правильно. Ты уже возвращался. И ничего не менялось.
- Скажи, вот как можно говорить о том, что любишь и - не любить?! Она же не любит меня! - однако, вдруг задумавшись о чем-то, покачал головой: - Хотя, как знать...Какой-то частью своей blya-дской натуры, может быть, и любит. Но так....по-своему. Как Зайку!
И Женька пьяно захохотал.
- По поводу того, чтобы говорить о том, чего на самом деле не чувствуешь...Так почти все только это и делают, Женя. И ты, наверное, раньше грешил этим.
- А ты прав. Только я не наносил таких ран....
- Откуда ты знаешь?
- Мне так кажется.
- Люди любят играть в игры. Многие, особенно женщины, ввязываются в этот покер из любопытства смешанного со скукой. Большинство, главным образом те, кто любит об этом часто трубить, просто не способны ничего испытывать. Гормональному половодью они присваивают титул "любви", наряжают, будто куклу, свое убогое либидо в "романтический" флёр и преподносят с многозначительным видом своему "идолу". Попробуй не ответь на такую любовь! Плюс, человек, сам по себе, существо внутренне достаточно изменчивое, как, скажем, струя воды - в испорченном унитазе. Сегодня он готов отдать все ради предмета своей страсти, а спустя месяц - уже тяготится взятой на себя ролью и не чувствуют в глубине души ничего, кроме вялой тоски. Но роль доигрывать все же надо.
Жуан о чем-то основательно задумался, затем молча налил себе водки, машинально выпил и горестно выдохнул:
- Господи, какая же падаль этот мир!
- Пустяки! И в падали - кипит жизнь! Понимаю, что сравнение более чем сомнительное, - улыбнулся я, - однако, вынося такую оценку, не забывай и о "клевых кайфах", каковые тебя тут подстерегают.
- Я позиционировал себя, как отважного вагинопроходца, а оказалось, что способен на чувство, на все эти глупости и безумства... Конечно, я ошибся адресатом и все это выглядело так же своевременно, как цветение каштанов в январе месяце. Бестолково переживать о том, что цветы замерзли. Зато, я знаю теперь, что обладаю способностью к цветению и что мне не нужны многие. Мне нужна единственная.
- Каждый только и занят, что ее поисками. Причем, в самых разных местах. Спелеоги - ищут в пещерах. Альпинисты - на вершинах гор. Алкоголики - на дне бутыли.
- Проктологи тоже в поисках? - с серьезной миной пошутил Жуан.
- Ну, да. Проктология, это та же спелеология, только вид сбоку. И, полагаю наиболее близки к удаче, именно они.
- А ты? Ты тоже ищешь?
- Да я нашел было...Но, кажется, на самом деле, моя единственная - живет во мне. Живет в виде внутреннего голоса и той тонкой тоски, которая на меня нисходит, когда я нахожусь в абсолютном одиночестве и слушаю шелестящий за окном дождь, или провожаю взглядом парящую в вышине одинокую птицу.
Прошло две недели.
Жуан, хотя и не сдался, но психологическое состояние его оставляло желать лучшего.
К дисфории и гипотимии добавилась ранее совсем не характерная для него плаксивость.
По малейшему поводу слезы сочились из его глаз, как влага - из Бахчисарайского фонтана.
Самого Женьку это раздражало и бесило, но справиться с этой проблемой он пока не мог.
А у Кирпича нежданно появилась новая подруга и "сожительница" - миловидная первокурсница, которую он поселил на "своей половине" и которую за глаза называл "Ребенок", а при непосредственном с ней общении всегда избегал называть по имени, предпочитая нежно-расплывчатое обращение "Девочка".
Необходимо заметить, что Виктория, - а именно так звучало ее настоящее, и отчего-то не слишком любимое ею самой, имя, - весьма соответствовала подобным эпитетам: небольшого роста, но изящная, стройная, словно Дюймовочка, со вспыхивающими по малейшему поводу багрянцем щеками, нежная блондинка с аквамариновыми глазами, тончайшей талией и тонким голоском.
Она постоянно суетилась у плиты, будто стряпней старалась оправдать свое здесь нахождение и надо признать, что готовила она превосходно, превращая хаотичный набор недорогих продуктов в "пищу богов", как любил говаривать Кирпич.
К ее бесшумному порханию по комнате привыкли и я, и зачастивший к нам Жуан, провожавший долгим взглядом каждое ее перемещение и шептавший мне, что Кирпич не достоин этой пери из персидских сказок.
Когда Вика отсутствовала, я вступал с ним в дебаты, утверждая, что все пери, наверняка, брюнетки, ведь речь идет о персах, а не о скандинавах.
Жуан возражал, настаивая на обратном:
- Ты ни фига не шаришь! Поскольку все персы - черны, как ночь, то вполне естественно, что сверхъестественными духами женского, очень женского пола, конспецифичными европейским феям и другим всевозможным Мерри Поппинсам, у них, бедолаг, не может быть никто, кроме блондинок! Причем, заметь, ни каких-то там дешевых желтоволосых парикмахерских подделок, а самых что ни на есть натуральных, беловолосых, с голубыми, вплоть до синевы, глазами. Эти пери, если вчитаться в персидско-афгано-таджикский эпос, могут легко справиться с такими крутыми перцами, как джинны. А джинны - не просто какая-то там гопота! Это джинны, бля! Поэтому, в глазах каждого азиата, разлива именно тех жарких кровей, блондинка - существо сугубо мистическое, даже сюрреалистическое, словно белый Единорог. Богиня с большой буквы "Б".
- С большой буквы "Б"? - я растянул губы в усмешке.
- Вот вечно ты всё изгадишь, своими гнусными инсинуациями, грязный циник! - притворно негодовал Жуан, улыбаясь одними глазами, но тут же продолжал: - Наша маленькая пери, и тут я уже совершенно серьезен, действительно создание уникальное. Мне кажется, что интеллект у нее если и есть, то он полностью расходует себя в учебе, но душа напротив - огромная. И потому, я, если честно, боюсь, что наш Сережа ей там все передавит. Все эти начавшиеся было распускаться внутри флоксы, ирисы и тюльпаны. Ведь она любит его, как бога. Видел, как она на него смотрит?
- Что ты предлагаешь? Наложить вето на их совместное проживание?
- Боже упаси! Я просто беспокоюсь. Она - прямая противоположность Вероники. Может быть, я завидую Кирпичу. Еще сам не понял, где кончается умиление ею, а где - начинается зависть.
Я прекрасно понимал, что подобные беседы имели для Жуана некий отвлекающий и даже обезболивающий эффект, ибо его впавшие с синими разводами под глазницами очи, заострившийся нос, пожелтевшие щеки, да и весь крайне изнеможенный вид, свидетельствовали о сильном нервном истощении.
Подобно заключенному, сквозь решетку своей камеры наблюдавшему за перемещением облаков, Женька смотрел на Вику и черпал только ему одному известную отраду.
Думаю, он подозревал, что Кирпич использует свои отношения с девушкой в качестве своеобразной терапии, так как не было никаких оснований предполагать, что тому так быстро удалось забыть Лору.
Краткая сексуальная возня с Ирой Матвиец, быстро ему наскучила и, вероятно, только обострила его внутреннюю неудовлетворенность.
Я уже хотел было порадоваться за Женьку и отметить его исцеление, но любовный недуг, его поразивший, дал неожиданный рецидив.
- Кирпич дома? - уже с порога спросил он.
- Нет. Но скоро придет.
- Мне помощь ваша нужна. Спасайте меня, друзья-медики. Я не справляюсь, - он не сел, а рухнул на диван и руки его безвольно упали на заметно исхудавшие бедра.
- Нет, я еще держусь, конечно. Я ничего не предпринимаю, но...сил моих больше нет! - последние слова он так протащил сквозь зубы, с таким смешанным со злостью на себя самого отчаянием, что я тут же отчего-то вспомнил о недавней эпопее с усекновением мизинца.
- Я же уже ненормальный. Я больной душевно. Чего вы ждете? Пока меня увезут в дурдом? Кирпич обещал мне состряпать коктейль. Где эта долбанная цикута? Или отравите меня на хрен или сделайте что-то с моим сознанием!
Он продолжал выдавать через определенные временные интервалы краткие и весьма эмоциональные спичи, а по щекам его градом катились слезы.
Мимика его при этом, как бывает обычно у плачущих людей, не искажалась ни коим образом, но слезы текли и текли по его лицу безостановочно.
Срываясь с подбородка, капали на белую майку, оставляя крохотные влажные метки.
- Я не могу без нее... Не могу... Без нее... Не могу без нее я, - почти шепотом повторял он странную любовную мантру.
- Так ведь она же уже больше не приходит к тебе, не попадается, якобы невзначай, тебе на глаза....
- И это - хуже всего! Сопротивляться было проще. Я хотя бы ощущал, что нужен ей как-то... А теперь...Теперь - самое страшное. Теперь - всё....конец!
У Жуана не хватало слов, чтобы точно выразить в данный момент свои чувства, однако я прекрасно его понимал и без излишней вербальной детализации.
- Ты не одинок. Помимо старины Шарля, на схожие грабли наступало множество известных людей и, я уверен, не поддающееся пересчету множество - людей неизвестных, - чтобы как-то отвлечь Женьку, я пытался направить его внимание на частности и детали.
- Например?
- Да масса народу. Антоша де Сент-Экзюпери любил пусть и не проститутку, но с регулярностью и точностью швейцарских часов изменяющую ему аргентинку Консуэло, красивую, но крепко крезанутую.
- Почему "крезанутую"?
- Да потому что дама была с резко выраженными странностями в поведении. Могла залезть под стол на званом обеде и, сидя там, начать мяукать.
- Мда...молодец! - криво усмехнулся Жуан, - А еще кто?
- Владимир Маяковский, любивший Лилию Брик, которая не пропустила никого из всей артистической, дипломатической и НКВД-ешной тусовки того времени.
- Тоже красавица была?
- Отнюдь. Чисто женских украшений, таких как, например, талия, была лишена напрочь. Но, видимо, брала сумасшедшей энергетикой, тем, что принято называть, "животный магнетизм".
- Тургенев...
- А что с Тургеневым?
- Жил с Полиной Виардо и ее мужем, а мадам нечаянно родила от третьего. Из цикла "и целого мира недостаточно".
- Занятно.
- Если учитывать, что она была маленькой, пучеглазой и, на мой взгляд, внешне весьма похожей на жабу, то занятно вдвойне.
- Круто. А еще есть случаи мужского идиотизма среди гениев?
- Да сколько угодно. Ницше и его друг Пауль Рэ, которым пудрила мозги по-настоящему красивая и до известной степени интеллектуально культурная, но инфантильная змея Лу Саломэ: Ницше она просто растащила по кускам, в психологическом и метафизическом смыслах, а доктор Рэ решил проверить нет ли у него птичьих способностей и прыгнул со скалы в Альпах. Выяснилось, что такими способностями он не обладает. Его отличие от живущего на крыше Карлссона сказалось не самым приятным образом. Кстати, он не последний, кто покончил с собой из-за нее.
- Расскажи поподробнее!
Вот это мне только и надо было: слезотечение было остановлено, пациент отвлекся и даже заинтересовался.
- Существует разряд женщин, у которых, как бы это поточнее выразиться, чутье на бессмертие. Предчувствуя талант в мужчине, они остаются рядом не из любви к нему, а подобно пчелам, одурманенным дымом пасечника, или бабочкам упившимся перебродившего фруктового сока, кружат подле, зачастую, живя за счет гения, паразитируя и не стесняя себя никакими обязательствами, делают всё возможное, - а это легко, когда чувствуешь, что партнер по "любовной сцене" уже "на крючке", - чтобы играть в его жизни роль "музы", пусть даже и со знаком минус. Вот возьмем еще Достоевского, да Аполлинарию Суслову, ставшей прообразом Настасьи Филипповны....Там ведь та же история: измены с ее стороны, буйство страстей, угрозы себя убить и так далее. Повез ее в Европу, а она в отеле отдалась некоему французу или испанцу, - "внезапная", черт побери, "страсть", - который, после двух-трех дней "романа", ее благополучно оставил. Михалычу пришлось утешать ее, выслушивать подробности их романа, внимать рассказам о том, как она любит внезапно вырвавшегося из пут ее объятий мачо, и присматривать, чтобы она "с горя себя не убила", как она ему декларировала....
- Дяденька Юнг выдвинул теорию, суть которой состоит в том, что мужчину в женщинах-истеричках притягивают не достоинства, каковых, обычно, кроме внешнего блеска, разумеется, нет, а именно пустота, которую он называет "Анима" и считает отражением собственной "женской части натуры" таких мужчин. Он утверждает, что мужчина всегда будет тянуться к таким женщинам, - читай между строк: " пустым сукам", - как бы их они не мяли и не мучали.
- Мать моя....а ведь точно! - всплеснул руками пораженный Жуан.
- Знаешь, что я думаю обо всем этом, Женя?
- Что?
- Женщина, так называемая "совершенная женщина", которую мы тут ищем, - а кое-кто, на свою беду, уже нашел, - это peace-данутая на всю голову истероподобная особа с рафинированно-blya-дскими наклонностями и способностями. В лучшем, и самом прекрасном случае, это - Символ. Женщина - это эмблема, за которой ничего нет. Knee-who-ya! Knee-who-ya-шеньки! Мы влюбляемся в отражение своих же чаяний, в пустоту, но не в человека. Так как, если бы мы видели этого человека таким, какой он в действительности, то никогда бы не смогли полюбить это поверхностное, косное и пустое убожество.
- Но есть варианты. Например, любить "не слишком совершенных женщин", - это Сергей, который бесшумно открыл дверь и, оказывается, стоя у входа в комнату внимал моей вдохновенной речи, сделал небольшое замечание.
- Вика - именно такая женщина? - отреагировал Жуан.
- Вика - не женщина, особенно в том значении этого слова, какое вы тут ему придали. Вика - девочка, - иезуитски улыбнулся Кирпич.
- Но ты спишь с этой "девочкой", - возразил Жуан, - И значит, она - женщина.
- Тебе тоже стоило бы спать именно с девочками, а не с прожженной стервой элегантного покроя. Не пришлось бы пришивать палец.
- У меня карма хреновая. Мое кредо, похоже, изысканные blya-ди.
- Blya-дофилия лечится. Я попробую вылечить тебя от постыдного аддикта. Фармакологически.
- Ты все обещаешь и обещаешь. Когда состоится презентация?
- Да хоть сегодня. Пока Ребенка нет мы и вздрогнем...
- Наконец-то! - Жуан потер руки.
- Серега, ты тоже "вздрагивать" будешь? - спросил я Кирпича.
- А почему бы и нет? Ты - с нами?
- Я же спортсмен.
- Я в курсе. Но я спросил тебя не об этом. Ты - с нами?
- Я подумаю.
- Думай быстрее. Скоро придет Ребенок и будет не красиво, если она увидит, чем мы тут занимаемся, - с этими словами он вывалил на стол небольшую горку таблеток, несколько ампул с прозрачным содержимым, да напоминавший металлический гробик стерилизатор, под крышкой которого покоился пятимиллилитровый шприц и три инъекционных иглы.
- По моим расчетам, смесь, которую мы сейчас замутим, не подействует, как большинство обычных психотропных и транквилизирующих препаратов. Я подобрал такие сочетания, что будучи употребленными одновременно, они должны выдать "извращенный эффект". Именно он меня и интересует. Так как на практике это будет означать сдвиг сознания, расстройство старой схемы восприятия этого мира, - проговорил Кирпич.
- Звучит заманчиво, - сказал Жуан.
- Но не факт, что подействует на всех одинаково. Тебе, как случаю запущенному, я кое-что прибавлю, дабы торкнуло всамделишно.
- Да мне все равно, - отвечал Женька, еще не зная, что эта фраза с некоторых пор станет рефреном и квинтэссенцией его дальнейшего отношения к жизни.
- Я же грозился, что не стану этого делать, - вспомнил вдруг я.
- Так ведь это - иное. Тут кайфа не жди. Это подрыв сознания. Временный. Хотя и есть вероятность некоторого постоянного эффекта.
- Какого, к примеру? - поинтересовался я.
- Скорее всего возникновение некоего олимпийского спокойствия, - он поделил таблетки на три равные части, педантично проверив их количество, а пустыми блистерами энергично, как будто опаздывал куда-то, набил карманы брюк.
- Почему бы тебе не выбросить эту шелуху в мусорное ведро? - спросил Жуан.
Кирпич посмотрел на него с таким видом, будто Женька внезапно заговорил на неизвестном ему диалекте уйгурского языка и, после красноречивой паузы, ответил:
- Если бы я был ослом, то несомненно так и поступил бы.
- Запиваем эту дрянь кофе и готовим вены для инъекции, - донеслось уже с кухни, где Сергей устроил шумную возню. - Шприц уже стерильный. Кофе заваривать некогда, поэтому пьем, эту якобы бразильскую бурду, холодной.
Запивая разноцветные, липнущие к нёбу таблетки темно-коричневым пойлом, мы поглядывали друг на друга с глупым видом тайных заговорщиков.
Кирпич вводя раствор Жуану, командовал:
- Всё! Разжимай кулак. Развязывай жгут.
Жуан послушно последовал инструкции, но в следующую же секунду, закрыв глаза, стал медленно сползать с дивана, не взирая на то, что Сергей отжал поршень шприца не до конца и часть препарата продолжала вливаться в кровеносную систему потерявшего сознание Женьки.
- Чепуха. Сейчас придет в себя. Минут через десять.
Действительно, не прошло и пяти минут, как Жуан открыл глаза и первое, что он сказал было:
- Слив хочется. У вас есть сливы? Нет? Черт, как же хочется слив.
- Вот оно - чудо сублимации! Хотел Веронику - теперь переключился на сливы! - сострил Кирпич, прокалывая мне кожу в области локтевого сгиба, - Сливы реально безобиднее Вероник. Хотя и не такие аппетитные.
В какой-то момент я почувствовал, что куда-то уплываю.
Квартира подернулась дымкой, сосредоточенное лицо Кирпича заволокло туманом, а затем и вовсе квартира утонула в оглушительно-тихой белизне.
Я вернулся обратно так же плавно.
Выплыл из мучнистой бездны в какую-то новую реальность, всю залитую кремовым светом, но по краям картинки слегка оплывшую темными разводами, напоминавшими винные пятна на скатерти.
Я потер глаза, но эффект не пропадал и новые настройки моего зрения не сбивались.
Пришлось молча наблюдать, как Кирпич с отвисшей челюстью, медленно заваливается на бок, а из проколотой вены начинает сочиться показавшаяся мне отчего-то синей, густая кровь.
Поднявшись, я беру вату и крепко прижимаю ее пальцами к месту инъекции.
Сгибаю его руку в локте и удерживаю ее в таком положении до тех пор, пока Сергей не вздрагивает и не открывает глаза, мрачно кивая мне из какого-то своего мира в знак благодарности.
Проходит неизвестное количество сонных, слепо ползущих друг за дружкой минут.
За это время ровным счетом ничего не происходит, хотя внутри продолжаются довольно активные мыслительные процессы, в ходе каковых я безразлично прихожу к выводу, что Бог - это Пустота.
- Мне грустно, - прямо перед собой вижу сжатые добела губы Сергея.
Он продолжает пронзительно смотреть мне в глаза и, взяв меня за руку, повторяет:
- Мне грустно!