Молодые уговорили разъехаться. Со своими лучше жить отдельно. Рядом, но отдельно. Долго искали, пока подвернулся хороший вариант размена их большой, полногабаритной квартиры. И доплата понадобилась совсем небольшая.
Гуровы готовились к переезду. Перебирали имущество, что взять, что выкинуть. В числе старого барахла с антресолей хозяин достал чемодан с фотографиями. Детские, школьные, институтские, стройотрядовские, армейские фотографии разбередили душу. Память есть память. Жизнь прошла, как прошла. Не след забывать. Но и этот нелепый, потёртый, с оббитыми углами чемодан таскать глупо.
Валерий Фёдорович дал внуку «оцифровать» фотоархив для хранения в электронном виде в компьютере. Саша перебирал фотки, оцифровывал. Окликнул деда: - А ты что, дедушка, бодибилдингом в молодости занимался?
- С чего ты взял?
- Да вот смотри, каков ты тут красавец. На пляже, что ли?
Гуров поглядел на старую свою фотографию. Молодой атлет в старомодных плавках стоит у воды. Опирается о весло. Улыбка до ушей. Кудри.
- Нет, какой там бодибилдинг. Так, греблей немного занимался. Недолго, правда. Одно только лето.
Он вертел в руках чуть пожелтевшую фотографию. Воспоминания нахлынули с неожиданной силой и яркостью.
Жили они тогда на окраине «нахаловки», странного скопления домишек, бараков, полуземлянок на берегу Оби. Только «ельцовка» и каменский «шанхай» могли поспорить с «нахаловкой» по вольности нравов обитателей, отсутствию какого-либо благоустройства, антисанитарии. Теперь как-то не верится, что в центре города, уже ставшего в шестидесятые годы миллионником, ютились в своих халупах тысячи отверженных. Если «каменку» перед каждым приездом в Новосибирск высокого гостя маскировали высокими свежепокрашенными заборами и при первой возможности замыли многометровым слоем песка, то «нахаловка», будучи в стороне от обычных маршрутов начальства, была ещё долгие годы как бельмо властям.
Специфический местный контингент сформировался не за один год.
Cытно и сонно жил посёлок самостройщиков на вольном берегу Оби. Огороды, рыбалка, частное подворье помогали прокормиться даже в самые голодные послереволюционные годы.
В годы первых пятилеток и коллективизации тысячи сорванных от земли бывших крестьян селились, где придётся, у родных и знакомых; на месте огородов вырастали новые хибары. Их насельники устраивались на работу, кому как удастся, кому как повезёт. Со временем те, кто добросовестней, удачливее, поспособнее, - получали какое-нибудь, более- менее приличное по тем временам жильё и уезжали. А в нахаловских пределах оставались те, кто поникудышней.
Сумятица военных лет усугубила скученность и антисанитарию посёлка. И после Победы двадцать лет не доходили руки у властей до расселения Перекатной, Паромной, Прибрежной, Понтонной, Лодочной, Кубановской улочек, тупиков, переулков, примыкающих к Чернышевскому спуску и Владимирской улице.
Не то, что нормальные люди, простые обыватели, но даже милиция не осмеливалась соваться в кривые узкие лабиринты в тёмное время суток. При свете дня, впрочем, жизнь шла обычным полу-деревенским порядком: малые дети играли у ног сидевших на завалинках старух, куры копошились в пыли, пацаны гоняли голубей. У воды бывало оживлённее: рыбаки правили снасти и лодки, купальщики плескались на мелководье, женщины в сторонке полоскали бельё. Одинокая чайка ленивой белой молнией плавно летала в голубом небе над мутной сине-зелёной ширью, изредка снижалась, вдруг хватала добычу из воды, рыбёшка серебрилась в цепких когтях. Мелкая рябь внезапной трагедии расходилась, и снова сонная гладь отражала небо, редкие облака.
Среди обитателей «нахаловки» попадались и студенты, и молодожёны, которых приводила сюда возможность снять комнату подешевле. Так и Гуровы вскоре после свадьбы, по-студенчески небогатой и весёлой, поселились у бабки Полины, дальней родственницы жениха. Из общежития их «попросили». Помощи ждать неоткуда, молодые были из простых семей, надеяться не на кого; приходилось мириться с таким вариантом решения жилищной проблемы.
Дом стоял на глинистом склоне. Обшитые второпях, где тёсом, где горбылём, стены давно покосились. Некрашеные доски потемнели от осенних дождей и ветров, зимних вьюг и метелей. Неухоженность била в глаза, но была объяснима: муж Полины Носковой и два их сына получали срок за сроком, ненадолго приходили с зоны, шумно праздновали возвращение, зарока завязать даже матери не давали. По нахаловским нравам ничего необычного в том не было. Соблазнов вокруг слишком много. Рядом был вокзал с толпами приезжих и проезжающих фрайеров и лохов, неподалёку склады маслозавода, мясокомбината, кожевенной фабрики; пакгаузы ГорТЭКа; речпортовские дебаркадеры, вагоны и контейнеры на путях,- раздолье шустрым нахаловским хлопцам.
Старуху местные уважали, не трогали и её квартирантов, даже когда те допоздна гуляли по обскому бережку, любовались звёздами, лунной дорожкой на водной глади. Месяца через два баба Поля перестала уже с них и деньги брать.
От добра добра не ищут, молодожёны и не думали искать другие варианты, как часто им советовали знакомые.
Всё было б ничего, но уж больно ветхий был дом.
В ненастные дни дуло из всех щелей, скрипели половицы, а зимой - об этом честно предупредила баба Поля - промерзали углы. Не натопишься. Было не до шуток. Гуровы уже ждали ребёнка.
Заручившись согласием хозяйки, стал Валерий Гуров готовиться к перестройке их халупы.
Было, над чем призадуматься: денег нет, стройматериалов не достать. А зима не за горами.
Его знакомец по рыбалке, дед Семён, раскритиковал Валеркин чертёж предстоящей перепланировки. Старик до пенсии работал плотником вагонного депо, знал строительное дело, и советы его были очень кстати. Он набросал свой вариант, по которому у молодых получался даже отдельный вход. Катя захлопала в ладоши.
Дело было за малым, нужен был лес. Столько-то брёвен, столько-то тёсу, столько-то реек,- всё подсчитал старый мастер.
-А где ж их взять-то, лес, тёс, доски? А, Валерка?
- Не знаю, дядя Семён.
-Тряхнуть стариной, что-ли? Ты грести-то умеешь?
- Делов - то,- легкомысленно отмахнулся Гуров.
Вечерело, когда они со стариком встретились в условленном месте у лодочных сараев, сволокли на воду лодку-дощаник, загрузились и отплыли. На вёслах был Валерка. Семён примостился на задней банке, бережно поставил в ногах потёртую холщёвую торбу. Он зябко кутался в лоснившуюся, затёртую телогрейку, затягивался дешёвой, вонючей папиросой, рассказывал, как строилась нахаловка. Обзывал дураками тех, кто использовал старые шпалы.
- Там же креозот, Валер! А потом откуда ни возьмись болячки, экзема, астма, рак,- не приведи господи! Другие умники пробовали тырить с «железки», а много ли с вагона своруешь, там же кругом охрана. Железная дорога - военная организация, ещё Каганович порядок навёл!
- Были ещё те, кто из всякого строительного мусора, тарной дощечки, горбыля, старых контейнеров, исхитрялся построиться. Не от хорошей жизни. Мы-то с кумом смекнули по - другому. Сам убедишься: дело верное.
- Ох, дед, втянул ты меня!- кряхтел на вёслах Гуров.
- Выше бери, круче выгребай, - командовал Семён.- На-ка, надень верхонки. А то руки в кровь сотрёшь с непривычки.
Он повторил на всякий случай инструктаж: они рыбачили (вот и удочки у борта), никакие брёвна не воруют, а уж если схватят их на обратном пути, или на берегу нахаловском, с поличным при разгрузке, то версия другая: они от нужды занимаются вылавливанием ничейных брёвен-топляков.
- Поверить не поверят, а дело не пришьют,- успокаивал старик молодого сообщника. - Главное - не сознаваться!
Они приближались к цели. В сумерках стоящие на якоре баржи с высоченными штабелями круглого леса выглядели угрожающе и загадочно. Старик по-разбойничьи коротко свистнул. На одной из барж показался тёмный силуэт караульщика в плаще.
- Братка, скинь пяток бревёшек! Стройка у нас.
- А на поправку привёз? – хрипло отозвался безвестный страдалец.
- Привёз.
- Цепляй!
Семён переложил из своей торбы в спущенную на верёвке сетку-авоську бутылку «Московской», полбуханки серого хлеба и пару луковиц.
Через минуту сверху раздался крик - «Бойся!», и одно за другим стали тяжело валиться в воду брёвна, поднимая тучу брызг.
Семён багориком сноровисто подправлял брёвна, прикреплял их длинной чередой к тонкому тросику-«смыку».
Обратно гребли по очереди. В сгущающейся темноте, казалось, лодка едва продвигалась. Неведомым чудовищем, морским змеем тащились за бортом связанные мокрые брёвна.
- Ты, Валерка, не бойсь, у государства не убудет,- покуривал папироску Семён.- Баржи каждые два-три дня всё новые приходят под погрузку. Своё берём.
Всё обошлось.
Ещё два рейса к баржам лесокомбината Гуров сделал в одиночку. На стройке управлялся Семён с бывшим своим напарником инвалидом труда Толиком. Они распустили на пилораме часть брёвен; полученные доски, рейки, бруски и горбыль,- всё пошло в дело.
Пристройка к дому бабки Полины была сделана, сложили добрые люди и новую печку, можно было жить, ждать прибавления в семье.
Слухом земля полнится. Стали обращаться к Валерию Гурову нахаловские жители с просьбой доставить им брёвнышек, коли выловит где случаем.
И решил он тем летом подработать. Арифметика была простая. Покупал бутылку водки - два рубля восемьдесят семь копеек, полбуханки серого хлеба – шесть копеек, две-три луковицы бесплатно брал у хозяйки. За использование лодки отдавал деду Семёну рубляк. Бревёшки уходили обычно по два целковых за штуку. Дело верное. Каждый вечер прогулка на лодке приносила минимум пятёрку. Со спросом проблем не было. Нахаловка строилась, подновлялась.
Кончилось сибирское лето. Надо было закругляться с бизнес-заплывами. Умом Гуров понимал, что пора. Но всё казалось ему: ещё разок сплавает и завяжет. Вот и в тот вечер он недолго колебался. Погода стояла хорошая, а пять рублей в дом - не лишние. От ежедневной гребли плечищи у Валерки раздались вширь по-богатырски. Он обнял свою хрупкую жёнушку. Катя была уже на последних неделях беременности; плача, она взяла с него обещание больше не заниматься этим.
С привычной сноровистостью стащил лодку, бережно поставил в нос заветную торбу, уложил поудобнее багорик, свёрнутый бухтой тросик – «смык». Вставил вёсла в уключины и резво, словно на соревнованиях, стартовал по обычному маршруту: вверх наискось течению. Порожнем лодчонка шла ходко и легко.
На барже ждали его; криминальный товарообмен прошёл ещё скорее обычного. Караульщики, то ли просчитались, то ли с похмелья расщедрились невпопад: вместо пяти сбросили восемь брёвен. С легкомысленной жадной расчётливостью Валерка увязал всё.
Едва «смыка» хватило.
- Завтра ждать?- спросили с баржи.
- Вряд-ли! Погода портится.
Погода и впрямь резко переменилась. Порывистый ветер поднял мелкую крутую волну. Из налетевших низких туч посыпался холодный дождь. Лодка шла тяжело. Он грёб и грёб, тупо соображая, доплывёт ли. Ветер выл, клочья пены хлестали в Валеркино лицо. Отчаявшись, он уже решил отвязать «смык» с брёвнами и спасать свою жизнь, но вдруг ветер стал ослабевать. Шквал как налетел, так и стих внезапно. В разрыве туч показалась луна. Повеселевший Валерка грёб из последних сил, кося взгляд на лунную дорожку. Непогода и слишком тяжелый груз сделали своё дело, лодку снесло течением чуть не до «ельцовки». У берега он выскочил в воду, и, как бурлак, поволок лодку по мелководью. Ржавая цепь тёрла плечи. Старые сандалии скользили на мокрой гальке.
Почти в беспамятстве дотащился он до того места, где ждали его Семён и заказчик-покупатель брёвен.
-Ну, Валерка, молодец, а мы уж думали, что тебе каюк.
Домой добрался он заполночь, кое-как утешил бьющуюся в истерике жену.
Утром отвёз Катю в роддом, вечером родился их первенец. Слава Богу, здоровенький.
Новые заботы и хлопоты пришли в жизнь Гуровых. Через полтора года получили они комнату в коммуналке. Несколько лет они приезжали к бабушке Полине в её день рождения. Поздравляли, благодарили за широту души. Потом старуха умерла.
Тот свой нахаловский бодибилдинг Гуров до поры и не вспоминал. Как-то было неловко (всё ж - таки воровство). Просто эпизод их далёкой, трудной молодости.
Лишь однажды ему вспомнилось то лето. По телевизору кучка новых русских хозяев в какой-то странной передаче рассказывала о своих баснословных успехах по растаскиванию страны. Потом, по хитрому ходу ушлого ведущего, под занавес решившему «очеловечить» крокодилов перестройки юморным штришком, бизнес-братва, не стесняясь, рассказывала о своих самых первых бизнес-деяниях. Один покупал польские дрянные джинсы, варил их и перепродавал втридорога, другой фарцевал книжным дефицитом и пластинками, третий спекулировал косметикой и колготками. Всё было мило в их рассказах. Один даже вспомнил, как после первых успешных спекуляций пили в подъезде гадкий портвейн, целовались и «обжимались» с пэтэушницами.
- И были мы тогда в сто раз счастливее, чем сейчас, не так ли, коллеги?
Коллеги, дружно рассмеявшись, согласились.
Ведущий был доволен: монстры-олигархи очеловечены.
Гуров подивился мелкотравчатости их первых проектов. Пожалуй, его бизнес по умыканию брёвен был помасштабнее. Есть, что вспомнить. Не хуже, чем у людей. Тоже мог бы развить такие свои таланты, да в богачи пробиться. Время другое было, стеснялся. Когда пришли иные времена, - не хватило нахрапистости, наглости, рисковости.
Вот и остался в дураках, как и положено порядочному человеку. Как и пол-страны.
Не жалел ни о чём таком. Каждому своё.
Эту фотографию с дедом-атлетом внук загрузил на экран монитора их семейного компьютера. Предлагал раскрасить - есть такая программа, даже старые фильмы в цвет переводят. Гуров отказался: пусть уж остаётся как есть.
Они с Катей часто любовались этим чёрно-белым документом эпохи, вспоминали молодость. Вспоминали жизнь. После переезда бабушка Катя уже не стеснялась молодёжи и, как в лучшие годы, иногда забиралась к постаревшему своему бодибилдеру на колени, и, глядя на экран монитора, где проплывала в режиме слайд-шоу вся их жизнь, ласково теребила седые остатки некогда буйных мужних кудрей.