За тридевять земель от самой мистической в нашем городе станции метро «Чёрная деревня» в получасе пешком от Лавры под углом к Синопской набережной тянется улица Кр. Текстильщика. Так писано на табличке, но не верь глазам своим. Мне верь!
Дело не в топонимике или географии. Просто это «бывшая» улица. Была она Малой Болотной когда-то, а раньше и другие имена носила, но мануфактуры там ещё с царских времён. Когда экспроприаторов раскулачили, стали текстильщики «красными», а нынче от кафе «Хива» на ул. Моисеенко до самой Тульской улицы только один прядильно-ниточный комбинатик и остался. Так чья теперь улица-то?
Расскажу историю из жизни. Прямо из вчера. Жанр? Трёп на перекуре.
•
Наша банда с детского сада вместе. Почти все знаем друг друга так давно, что понимаем с полуслова. Иногда пополняемся девчонками, но костяк наш – пацанский. Девчонки приходят и уходят. Женатиков нет. Мелкие от нас шарахаются, старички ворчат, но терпят. С поколением родителей часто непонятки. Хотя... Исключение есть – Док. Он уже из дедков, скорее, а не из родителей, но дитя в нём ещё не поникло. И общаться с таким нормально. После парикмахерской Док имеет короткий седой ёжик и «многодневную» щетину на лице, а перед – вахлак вахлаком. Седые волосья торчком и лохматая борода слабонервных могут и напугать в сумраке. Это он сам так шутит! В эти дни сосед в «средней» позиции – бородой и усами слегка похож на последнего императора, только от курева и многочасовых бдений перед компом лицом не царь, а каторжник.
Курим с друзьями на площадке чёрной лестницы, шутим, что баками с пищевыми отходами и сейчас пованивает, хоть они уже лет двадцать назад и исчезли из обихода, а тут Док с заработков – подрядился он недавно к пенсии убирать строительный мусор в каком-то строящемся автосервисе. Поднимается по лестнице в своей обычной куртке, перепачканной в пыли, краске и извёстке. Топает и ржёт-сияет. После «привет-как-дела» тоже закурил из чёрной пачки «Петра» и явно ждёт, что спрошу.
– Вы, вижу, что-то припасли. Точно? И что? – не утерпел я.
– А вот! – протягивает мне мятый лист, исписанный разборчивым почерком, будто школьник-отличник писал. – Читай сразу у соусного пятна.
– И что там? Кетчупом воняет... – посомневался я, но лист взял.
«Ширкатурный работ над ворота... тысяч рублей...» – легко прочиталось, а дальше пятно соуса помешало. Сразу же засмеялись друзья, потом и до меня дошло, а Док уже раньше отсмеялся, похоже. Сейчас только улыбается.
– Ты ещё выше-ниже почитай, – говорит, – там тоже имеется!
– Ладно, читаю: «Отделка верхний част... Отделка нижний част... Покраска турба белий... Замаска отверсия... Тритие слой краска кабел каналь... Покроска колони и шпок... шпок... А! Шпоклёвка!» Та-ак... Итог: «Обше.. тыр-пыр тысяч руб. Зофару палучина... тыр-пыр тысяч руб.»
Ну, ещё мы посмеялись, а Док опять выдаёт:
– Улица Веры Ношити. Это где?
– Ага! Ещё одна байка? – догадываюсь.
– Это быль. Ещё в первых числах марта было. Вежливый человек гастарбайтерской национальности почти понятно спрашивал дорогу к этой улице. Я лихорадочно принялся вспоминать все наши окрестные именные улицы имени учёных дам и пламенных революционерок, пока не понял, что мы стоим с этим человеком прямо на улице Верности. Он стройку спрашивал, даже по телефону бригадиру звонил, дал мне свой телефончик, чтобы я с его земляком, лучше подкованным в русском языке, поговорил. Тот тоже назвал эту улицу «Веры Ношити». Засулич? Коллонтай? Комиссаржевской? Вот ведь морока! Либо не Веры они, либо вообще в других районах города! А дойти до ближайшего дома с табличкой импортный работяга не додумался. Хотя... Там же совсем другое слово увидел бы, не «Веры Ношити». Такие дела...
Возвращаю ему этот лист – что-то типа сметы отделочников. Чуть не в каждой строке приколы, но "ширкатурня" оказалась самой смешной. Даже звучит так, будто по стене инструментом шоркают. И к гадалке не ходи – из мусора выудил Док документ эпохи. Так и оказалось.
– Только-только уволили бригаду гастарбайтеров, уборки строймусора много, а устаревшие деловые бумажки уже при мне выкидывали. Видел, как один из хозяев хохотал и показывал коллеге этот лист. Из мусора я потом и взял несколько писулек. А не пора ли музей мигрантского новояза открывать? Вот и первые экспонаты! Короче, оказалась эта работа прибыльной вдвойне: денежки плюс куча сюжетов для небольших рассказов! – с энтузиазмом заканчивает Док, а я слегка напрягаюсь.
Штука в том, что Док, выйдя на пенсию, устремился в писатели. Если сядет на любимого конька, понесёт его по кочкам на литературные темы и будет слова не вставить.
– А где этот сервис, где вы пахали? – пытаюсь перевести стрелки с литературы на жизнь.
– Улицу Красного Текстильщика знаешь?
– Конечно. Я там документы на работу оформлял.
– Не понял… – озадачивается Док. – Там же мигрантский Центр. Какие документы?
– На этой улице ещё Центр документации – на другой стороне и дальше от перекрёстка. Вот там контора на все случаи. От мигрантского до единого этого Центра импортным штрейкбрехерам меньше километра. Пешком не заблудятся!
Услышав про штрейкбрехеров, Док мрачнеет и тушит окурок. Он редко матерится, но пару дней назад мы тут тусили в том же составе и он вмешался в наше обсуждение вакансий. Точнее, в обсуждение их отсутствия. Мы в том месяце подлевачивали на стройке и нас опять кинули с оплатой. Деньги из заказчика мы выдавили, хоть и упрели в процессе, но теперь там работают приезжие, а мы тут курим.
Да, так в тот вечер Док выполнил по мату свою годовую норму. Он выдал нам лекцию по остаткам воспоминаний о политэкономии соц-кап и истории КПСС из институтского курса. Так мы и узнали, что означает слово «штрейкбрехер», зачем во времена гангстерских войн вмуровывали в тазики с бетоном профсоюзных активистов и кто хозяин профсоюзов со времён первичного накопления капиталов. И опять восхитились Бакуниным. Правильно он морду Марксу набил – трепло был писучий бородач и не сбылось то, что сулил автор «Манифеста»! Но я отвлёкся.
Друзья уже провели ревизию карманов и прощаются с Доком, уходя за пивом. Оставшись у окна вдвоём, закуриваем по последней.
– Заметил, в этом марте коты не орали? – бурчит Док, высматривая что-то возле недалёкой помойки, хотя кроме местного дряхлого старичка там в мусоре никто не копошится, даже крыс не видно. – И голубей почти не осталось, – продолжает задумчиво, – одни вороны да воробьёв немного…
– В марте же настоящая зима была. Чего им орать-то? – отвечаю. – А без голубей, без этих крыс летучих, только воздух здоровее. Ещё голубиного гриппа нам не хватало.
– В апреле коты тоже не орут, а скоро уже май, – с нажимом вещает Док.
– Ага. Купи пять шаверм, собери кошечку! – пытаюсь я пошутить. – К нам в парадное догхантеры наведывались.
– С чего взял? – оборачивается Док.
– Под дверью кусочки сухого корма нашёл пару дней назад. Пришлось подметать, а то наша собачка могла травануться.
Док опять упирается взглядом в виды на помойку и принимается шевелить губами. Докурив до фильтра, выдаёт экспромтик:
– Проглазел народ окошки, ожидая птичью трель. Не орали в марте кошки, промолчали весь апрель. Сдали нам не с той колоды и на каждой карте крап. Не видать мне век свободы – это, сто пудов, постап!
– Да отменили же конец света! – пытаюсь я повернуть Дока к оптимизму, но не получается.
– Про апокалипсис не сбылось, а про постапокалипсис все хором промолчали, – криво ухмыляется Док. – Пища без вкуса, масло из пальмы, сыр без молока, а из кранов что-то типа химического бульона. Горькие воды реки Полынь… Кстати, только-только была очередная чернобыльская годовщина. Чем не постап?
– Да фигня всё! Просто глутамат натрия в жрачку добавлять теперь запретно или не так прибыльно, как раньше. Вот она и без вкуса, а на самом деле без вкусовых усилителей. Док, а вы расширители сознания не применяете? – делаю я озабоченное лицо.
– Мне бы сузить. И так шире некуда... – мрачно заключает Док, скептически заглядывая в пустую пачку своего крепкого «Петра I». – Вот вы бы в свои «дудки» не дудели, пластиковые бутылки не дырявили и не дымили бы туда всякой дрянью, глядишь и с работой бы наладилось. Укурков родине и импортных хватает, а своим бы здоровье поберечь смолоду, чтоб потом не обкряхтеться под старость.
– Н-да-а... А я опять с лицом гастарбайтерской национальности подрался! – снова пытаюсь отвлечь Дока от мрачных мыслей и решаю поведать о вчерашнем приключении. – В этом Центре единых документаций часов шесть в живой очереди проторчал, чуть свою не проспал. Пошёл в туалет, выхожу из кабинки руки мыть, а там узкий проход и смуглый лет сорока мне навстречу. Я корпус развернул, чтобы боком протиснуться, а этот наоборот локти растопырил и шатнулся в мою сторону, и толкнул.
– Он что, решил, если абориген худенький и молодой, и в очочках, так можно и обидеть? А ты что сделал? – оживляется Док и меняет мрачность лица на интерес.
– Сказал ему.
– Да что сказал-то? – наседает Док.
– Что, – спрашиваю, – габариты ходить мешают?
– А он?
– Стал клекотать что-то на своем языке и по голове мне стучать.
– Как это? – опешивает Док.
– А вот так! – показываю почти сжатый кулак и стучу себе по темени костяшками.
– И что ты сделал? – Доку уже по-настоящему интересно.
– Приложил ладонь к его морде, к щеке. И резко толкнул. Чурбан хряснулся лобешником о кафель, быстро сел на корточки у стены и принялся причитать что-то: «Вай-вай, курлык-бельмес...»
– А потом что было? – Док уже и про курево забыл, пачку в кулаке смял.
– А потом было самое интересное! – нагнетаю атмосферы.
– Блин, да не тяни ты кота за яйца! Что было-то?
– Скрипнула дверь и из ближайшей кабинки... – прикуривая последнюю «парламентину», тяну я паузу, – ... и выходит наш мужик вашего возраста, останавливается напротив сидящего на корточках агрессора и разглядывает его. Потом оборачивается ко мне и говорит, что ни хрена себе и что давно такого не видел, что и не думал уже увидеть. Потом предложил посадить пострадавшего на унитаз и уходить. Мы и посадили стукнутого «орла» на край унитаза. Короче, пошли мы потом с этим дядькой кофе пить. Хороший мужик оказался. А если бы тот чурбан закипишил, меня бы потом с пола соскребали. Там таких же полный зал был. Штук сто. И охранники бы не отбили у толпы.
– Оставь половинку, – говорит Док и я отдаю ему половинку сигареты. – Да-а... – задумчиво тянет Док и сильно затягивается. – Не толерантно ты отнёсся, зато креативно. Повезло тебе! И балбес не раскричался, и свидетель нормальным мужиком оказался. И чести ты не уронил, и не поплатился. Только нос особо не задирай. Такая везуха редко табуном ходит. Надо бы раздобыть стремянку.
– Зачем это? – удивляюсь внезапному переходу от этники к стремянкам.
– Таблички на домах высоко висят. С названием улиц. Прикинь, если заменить «ул. Кр. Текстильщика» на «ул. Кр. Ширкатуров», мы бы совершили акт городского вандализма, но с общегражданской точки зрения просто вписали бы объективную реальность, данную нам в неприятных ощущениях, в пространственно-временной континуум. Возле этого мигрантского Центра каждый день толпень, как на восточном базаре в лучший день где-нибудь в Душанбе, Султанабаде или Бабайкане.
– Чёрных тогда, – поправляю Дока.
– Что «чёрных»? – отвлёкся Док от размышлений об этнофлэшмобе.
– «Ул. Ч. Ширкатуров»! Такую бы табличку рядом с номером дома поверх «ул. Кр. текстильщика»...
•
Ну, что вам сказать? В процессе написания рассказа ни одно животное не погибло, ни одна табличка не пострадала. Из прямоходящих мыслящих существ одно отделалось синяком на лбу и отсидкой на краю унитаза. Стремянку мы даже не искали.
Взаправду всё было не так, как на самом деле, но приврал я совсем чуть-чуть. Все совпадения вышеописанных событий с реальными обстоятельствами не случайны, сходство реальных лиц с персонажами допустил с умыслом и несу полную ответственность за их действия.
Пока!