Чингиз

В 15 лет мне удалось убедить родителей, что хрустальной мечте моего детства — покупке собаки — пора бы уже и сбыться. На это повлияло несколько факторов, во-первых, я считал себя уже более-менее взрослым, во-вторых, мы уже год как жили в четырехкомнатной квартире, площадь позволяла завести пса. «Предки» дали предварительное добро, и я занялся поисками настоящей собаки, которой, по моему мнению, являлась исключительно немецкая овчарка.
В то время в моем Семипалатинске с такими псами было туго: в основном все сообщество, впрочем, и так небольшое, состояло из восточно-европейских овчарок, ошибочно именуемых обывателями «немцами». А тем более на дворе был 91 год, время лихое и даже голодное — с задержками зарплаты, ростом цен на продукты и прочими перебоями в сфере социальных благ. Казалось бы — в тот момент люди меньше всего думали о перспективах судеб братьев наших меньших. И, тем не менее, в одном из клубов я нашел щенка немецкой овчарки. Его должны были привезти из Новосибирска. Настоящего породистого немца, со знатной родословной. Стоил он 900 рублей. Это были три или четыре маминых учительских зарплаты.
Когда мне позвонили и сказали, что мой щенок уже прибыл в город и ждет меня, в семье вдруг разразился скандал. Отец отказался от своих первоначальных намерений и наложил вето на решение о появлении в семье собаки, тем более немецкой овчарки. Максимум, на что он был согласен, на какого-нибудь эрдельтерьера.
Это был удар ниже пояса. Какой эрдельтерьер? Это же собачка из кино про Электроника, только больше. Это же плюшевая игрушка, у которой даже глаз из-под овечьей шерсти не видно! Разве может она идти хоть в какое-то сравнение с настоящим венцом творения — немецкой овчаркой? Впрочем, отчасти аргументы отца были справедливы. Он говорил, что собака мне быстро надоест, а так как я лицо безответственное, то выгуливать и кормить придется ему и маме. Я клятвенно заявлял, что буду все делать сам. Но мои сопли, наматываемые на кулак, его, офицера доблестной советской армии, не убедили.
В тот день мы как раз должны были ехать к бабушке на ее день рождения, когда я буквально в коридоре услышал от отца его «нет!», помню, как предательски задрожал мой подбородок — хотелось плакать. Всю дорогу в машине я молчал, насупившись. Боялся разрыдаться: мне казалось, что меня предали...
Когда мы приехали, я сразу же убежал в другую комнату, где наконец-таки дал волю эмоциям. Под давлением мамы и бабушки отец капитулировал. На следующий день в нашей квартире появился щенок. Ему был месяц и двадцать дней. Я с мамой вез его в автобусе, он тихо сидел в сумке, чуть высунув морду, а меня переполняла гордость — я стал обладателем собаки.
Приехав домой, мы выпустили его из сумки, он вылез на ковер и тут же напрудил. В тот же вечер обнаружилось, что у него сломан кончик хвоста. Мы переживали, что его будут браковать на выставках, но все обошлось. Отец даже предложил его вернуть, но я был против. Какая разница, какой у него хвост? Мы же не из-за хвоста его взяли! Еще через несколько дней оказалось, что у щенка грыжа. Делали операцию, но все обошлось благополучно. По каким-то особым собачьим правилам малыша нужно было назвать на букву Ч. Даже в родословной уже в графе «кличка» стояла первая буква Ч. Целый вечер ушел на перелопачивание книг и словарей в поисках достойного имени. В итоге наш барбос стал Чингисханом. Впрочем, его никто никогда не называл полным именем. Официально на людях он именовался Чингизом. В быту для родных и друзей он был Чинга, Чиз и даже Тузик с производными Туземец, Туземарус.

На момент появления Чингиза в семье у нас жила кошка по имени Степа, славившаяся своенравным характером. Если бы Господь распорядился сделать ее человеком, то наверняка она была бы правозащитником или политиком-оппозиционером — уж очень она была требовательной к соблюдению ее прав и свобод. Она терпеть не могла, когда ее брали на руки — сразу злилась и шипела. Она была независима от общества и обстоятельств. Но даже как оппозиционный деятель вынуждена была это самое общество, то есть нашу семью, признавать. Когда мы все собиралась в какой-нибудь комнате, Степа всегда была где-то рядом. Ее не было видно, она сидела где-нибудь под диваном, за креслом, но со всеми вместе. У нее было вполне человеческое мужское имя, потому что всучили нам ее как маленького кота. И даже когда в наши души закрались первые подозрения, что это кошка, к нам приехала хозяйка Степиной мамы и, осмотрев котенка с пристрастием, авторитетно заявила: «Степа — кот». А через несколько месяцев этот так называемый кот мурлыкал по ночам на весь дом, зазывая кавалеров. Так кошка и осталась Степой.
Сначала Степа Чингиза не признала. Она уже была взрослой и считала, что появление, этого, в общем-то, глупого и неуклюжего существа — абсолютно лишнее стечение обстоятельств. Тем более, что щенок с такой активностью «минировал» пол и заливал углы, что даже кошка умудрялась изобразить на своей морде картинную брезгливость, болтаясь по коридору.
Однажды Степа пробегала мимо Чингиза и врезала ему лапой по морде. Он сел на задницу, если можно так выразиться, не как сидят взрослые собаки — чинно и подобранно, а, выпятив все свое хозяйство, раскидав лапы в бок, и жалобно завизжал, заплакал, как малыш. Конечно, без слез. По-своему, по-собачьи. Но это был плач маленького напуганного ребенка. Правда, когда Чингиз подрос, он начал гонять Степу, они даже разбили несколько маминых ваз в погонях друг за другом. Еще он отбирал у нее еду. Сначала Степа стала кушать на подоконнике, а потом, когда щенок подрос и начал легко сметать оттуда ее пищу, и вовсе — в ванной, возле своей чашки с песком. Степа и Чингиз вместе просуществовали недолго. Через год после появления Чингиза, Степа не пережила неудачной ветеринарной операции по женской части...

Первую ночь пребывания у нас Чингиз жалобно скулил и подвывал. Он тосковал, как тоскует малыш по маме. Всего за какие-то несколько дней он пережил череду потрясений. Сначала его забрали от мамы и братишек-сестренок и увезли в другой город. Затем он жил несколько дней у продавца, а потом переехал к нам. Щенок просто переживал. Никогда человек, у которого не было собаки, не поймет душу «собачника». Не того собачника, что отлавливает и умерщвляет четвероногих бродяжек. Собачниками мы — владельцы собак — именовали друг друга. Без зла, по-доброму. Так вот, только собачники понимают, что собака обладает всеми чувствами, что и человек. Она может улыбаться и плакать. Грустить и радоваться. Переживать и болеть. И Чингиз переживал. Переживал разлуку.
Был конец июня, и, дождавшись рассвета, где-то в полшестого утра мы пошли гулять. Мой новый друг уже был привит, и можно было выходить на улицу. Какой же он был смешной. Совсем махонький и писклявый, постоянно терялся в траве, не мог переползти через бордюр, бежал за мной, но ежеминутно останавливался, чтобы понюхать какую-нибудь очередную находку, валяющуюся на земле.

Чингиз рос, становился очень красивым кобелем. Он соответствовал всем данным экстерьера, и когда ему исполнилось полгода, мы отправились на первую выставку, где нас оценила некая Юля — влепила «хорошо», объясняя это тем, что щенок переходит на иноходь при беге. Мы с отцом тогда решили, что Юля нас забраковала специально, увидев потенциального конкурента. Она была заводчицей немцев. Собственно говоря, больше мы не ходили на выставки, чтобы оценить экстерьер. Да и не собирался я делать из своей собаки племенного жеребца. Мне достаточно было видеть, что Чинга — самый красивый и умный. Причем это видел не только я. Чинга нравился всем знакомым, моим приятелям и друзьям, всем соседям во дворе. Ну, почти всем.
Во дворе Чингиз всегда гулял без намордника и поводка. За всю свою жизнь он никого не тронул. Дети его абсолютно не боялись и даже играли с ним. Взрослые его уважали. Он тоже всех приветствовал и относился к людям спокойно. Однако мог рявкнуть на постороннего, проходящего мимо человека. Вообще же Чингиз был абсолютно адекватной собакой без каких-либо темных мыслей, которые присущи глупым или агрессивным бойцовым псам. Практически никто во дворе его не боялся. Правда, были такие, кто постоянно кидал реплики: «Намордник надень», «Распустились тут»... Но, честно говоря, я бы сам поставил под сомнение уровень вменяемости этих людей. Например, одного соседа, который по пьяни обидел нас с Чингизом так, что я после этого перестал с ним здороваться. Он просто наговорил нам кучу гадостей, а когда начал вести себя агрессивно, и Чингиз гавкнул на него для порядку, начал орать, что пристрелит собаку. Было противно. Его супруга пришла потом извиняться, говорила, что он неплохой человек, просто выпил. Но, как говориться, осадок остался. Через несколько лет у этого мужичка, сравнительно еще и не старого, случился инсульт. После этого он долго приходил в себя, а потом и вообще стал тихим и спокойным.

Соседи, глядя на Чингиза, тоже хотели обзавестись четвероногим другом. Так у нас во дворе появилось еще несколько собак. Их владельцы так прямо мне и говорили: «Смотрел, как ты гуляешь с ним во дворе. Какой он красивый и умный. И тоже захотел завести собаку». Однако не многие из них, к сожалению, выдерживали груз ответственности. А он был очень тяжел. Как я и обещал родителям, я сам занимался его воспитанием, кормлением, прогулками. Я тренировал его, ходил в собачью школу. Я варил ему еду и ходил на рынок за костями для его супа и крупой. Я гулял с ним в любую погоду три раза в день не менее часа каждый. Снег ли, ветер, мороз ли минус тридцать —мы шли гулять. Представьте себе такую картину. Зима, семь утра. Еще темно. На улице минус 28– 30, занятия в школе для учащихся 1–8 классов отменены, а я иду гулять с псом. А ему все нипочем. Чингиз, словно не чуя холода, рассекал звенящую морозную тишину, бегал по хрустящему сухому снегу, что-то рыл в сугробах. Конечно, в такие морозы мы гуляли меньше, минут десять-пятнадцать, я замерзал в тулупе, а Чингиз никак не мог набегаться.

Коридор в нашей квартире был большой. Комнаты мы закрывали — все, кроме моей. В ней Чингиз жил. Но иногда и ее закрывали. Потому что этот безобразник лежал на кроватях, обгрызал уголки ковра, рвал книги. Короче говоря, когда Чинга был дома один, в его распоряжении были только коридор и кухня. На кухне же пес залезал в мусорное ведро и раскидывал его содержимое. Причем он умудрялся это делать даже когда ведро стали прятать внутрь кухонного шкафа, под раковину. Но в этом был и положительный момент. Пес приучил нас чаще выносить мусор из дому. Потрошить содержимое ведра было одним из самых великих искушений Чингиза. Он знал, что этого делать нельзя, знал, что его накажут. Он даже не выходил встречать нас, если залезал в ведро. Или выходил, но как! Это надо было видеть! Он стелился вдоль стены. Уши его были так плотно прижаты, что их просто не было видно и казалось, что это не гордая и красивая немецкая овчарка, а забитый, безухий пес непонятной породы и социальной принадлежности. Он скулил, лупил себя по бокам хвостом. Он брызгал под себя тонкой и короткой струйкой. Он искренне раскаивался и прикидывался униженным. Но он ничего не мог с собой поделать. Своей слабости Чингиз потакал в течение всего своего жизненного пути.
Но вернемся к коридору. О, сколько я открытий чудных готовил, открывая дверь! Входную дверь в квартиру. Что я видел! В коридоре не было и квадратного сантиметра, который бы пес не залил в первые два года своей жизни. Нам говорили: щенок перестанет лить дома к шести месяцам. Ну, максимум, к году. Раньше ему нельзя привыкать терпеть. Если будет терпеть, будут проблемы с почками и мочевым пузырем. Видимо, Чингиз об этом тоже знал. И руководствуясь принципом «пусть лучше лопнет моя гордость, чем мочевой пузырь», лил дома лет до двух. Делать кучи он тоже особо не гнушался. До сих пор в моей памяти хорошо сохранилась картина, как я прихожу домой из школы, а в огромной луже, видно, что сотворенной не за один раз, плавает или опрометчиво оставленный кем-то тапок, или куски газеты, или книги. Учебники мои Чингиз очень любил «читать». За его любовь к ним, я не раз выступал объектом насмешек учителей, которые видели мои обгрызенные алгебру, химию, геометрию.
А однажды Чингиз заставил меня усомниться в моей психической вменяемости. Правда, буквально на пару секунд, но эффект был потрясающий. Я вернулся из школы, открыл дверь, вошел в квартиру и увидел, что пол в коридоре белый. Утром еще он был коричнево-бордовый, ну, в общем, типично коридорного цвета, а теперь белый. Я зажмурился, как в кино и на секунду у меня мелькнула мысль, что я просто сошел с ума. Я открыл глаза, но пол оставался белым. Надо отметить, что коридор у нас темный и если сразу не включить свет, то и не разберешь что к чему. И вот, открыв глаза, я все же попытался понять, что произошло. Чингиз не вышел меня встречать. Судя по всему, его тоже напугал белый пол. Это было видно по белым собачьим следам, которые уходили вглубь коридора.
А произошло вот что. В коридоре стояла большая банка с краской. Обычной белой краской, которой красят, например, окна. Кажется, именно для этой цели она и была приобретена. Я помню, как мама долго посылала меня за нею в магазин, который находился километрах в двух от дома. Как она меня пилила: почему я еще не ушел за краской, почему я ее не покупаю уже два или три дня? Краска была нужна срочно. И после того как пятилитровая банка была куплена и доставлена домой, она простояла в коридоре не меньше месяца. Пока не привлекла внимание Чингиза. Как он умудрился ее открыть и вылить все содержимое на пол, для всех осталось загадкой.
Краска была еще жидкой — видимо пес напроказничал незадолго до моего прихода. Я собирал ее совком для мусора и выливал обратно в банку. А остатки оттирал ацетоном. Запах в квартире стоял — мечта токсикомана. Правда, запахи были разные. Однажды Чинга достал из нижнего шкафа на кухне бутылку амаретто, и дом благоухал миндалем. В другой раз, разбив бутылку шоколадного сиропа, Чингиз наполнил каждый уголок квартиры ароматом какао.

Вообще, любой собачник может рассказывать о проказах и подвигах своего питомца часами. Встретив человека с собакой, всегда можно остановиться и спросив что-нибудь типа «А сколько вашему? Хорош!», разговориться и даже завести знакомство. И пес помогал мне легко знакомиться с девчонками. Он был объектом обсуждения. Его можно было гладить. Мы с Чингизом обошли пешком чуть ли не весь город. Я спокойно ходил по чужим районам, где мне, неместному, могли бы накостылять за здорово живешь, будь я один. Но у Чингиза был очень серьезный вид, и проходящие мимо толпы даже не пытались спросить закурить.
Мы были с ним вместе семь лет. Те самые семь лет, когда мальчишка превращается в юношу. Когда возникают конфликты с родителями и непонимание с друзьями детства; когда появляется на горизонте та, ради которой готов делать глупости, объясняемые только двумя словами: «это любовь»; когда тебе всегда нужна просто чья-то поддержка. Пусть молчаливая, но сочувственная. Именно тогда и был рядом со мной Чингиз.
После окончания института мне предложили работу в Павлодаре. Моя жена оканчивала последний курс в усть-каменогорском вузе, и я уехал в незнакомый мне город один. Собирался потом, как устроюсь, забрать Чингиза. Но потом родители мне не отдали его. Объясняя это тем, что я живу один, и не могу в полной мере за ним ухаживать, пропадая сутками на работе. Потом, когда приехала жена, мама сказала: «Пусть Чингиз остается. Это его дом. Он уже не молод, хотя ему было всего восемь или девять лет». А потом у нас родилась первая дочка Олечка и нам, конечно, стало совсем не до Чингиза. Так он и остался жить-доживать свой век с моими родителями.

Когда Чингизу было 12 лет, он умер. Именно умер. Потому что о члене семьи нельзя сказать, что он сдох. Он умер от старости и болезни. Он доживал свой век, как доживают многие старики. Сначала он начал слепнуть. Глаза его затянуло мутной серой пеленой. Затем он стал ходить под себя. Причем удивлялся увиденной луже. Он даже не отождествлял ее с собой. Когда мама уже не смогла больше терпеть постоянный запах туалета в квартире, Чингу отвезли к ветеринару. Осмотрев его, врач сказала: «Судя по всему, он несколько лет назад переболел. Возможно чумкой, но перенес ее, что называется, на ногах. Теперь у него отказывают внутренние органы. Лечить его бесполезно. Можно потратиться сейчас на дорогие лекарства, но это лишь отсрочит конец. Скоро он начнет мучиться от боли. Пса лучше усыпить».
Мама не сказала мне об этом. Не смогла, наверное. Сообщил отец. Я поговорил с ним. Положил трубку и заплакал. Я, взрослый женатый человек, который уже вот-вот разменяет четвертый десяток лет, заплакал, как ребенок. Не пускал скупую мужскую слезу, а плакал, постоянно повторяя фразу — название детского мультика: «Все псы попадают в рай».
Чингиз был целой эпохой в моей жизни. Он был частью моей юности. Когда любой человек вспоминает свою юность, но у него волей-неволей возникает ассоциативный ряд: город, в котором родился и вырос; скамейка, на которой впервые поцеловался, парк, где гулял с любимой девчонкой; беседка в детском саду, где вечером в кампании местной шпаны впервые надирался дешевым портвейном. А у меня ко всему этому добавляется еще и Чингиз, который всегда и везде был со мной. Могу ли я сказать, что я был бы хуже или лучше, если бы у меня не было Чингиза? Конечно, я был бы другим. Но глупо считать, что я мог бы быть лучше, если бы у меня не было собаки. Чудесного существа, которое обладает всеми чувствами, что и человек. Любовью, дружбой, преданностью, сочувствием и пониманием. Да, всеми, кроме ненависти, лжи и предательства.
2010г.