Звякнул колокольчик, и мы очутились в теплом полумраке магазина. Маленького, но совершенно необыкновенного – оказалось, что это крошечная антикварная лавочка. Муж, конечно, тут же обозвал ее «лавкой старьевщика».
– Bonjour, – надеюсь, мой «бонжюр» получается таким же милым и приветливым, как и у парижанок.
– Bonjour, – проскрипел откуда-то из угла простуженный голос хозяина. Я даже не усомнилась, что это именно хозяин, а не простой продавец. Немолодой, худой, какой-то очень одинокий, и не брюнет, как большинство французов, а серенький, блеклый, в наброшенном поверх старого аккуратного пиджака теплом шарфе. Он стоял за массивным столом и, покашливая и чихая в необъятный носовой платок, что-то писал в амбарной книге – кажется, так она называется. Настоящий старьевщик.
Я с интересом огляделась. Всегда любила вещи с историей. С самого детства, когда мои родители иногда подбрасывали меня родителям своим. Бабушке вечно было некогда, и она отдавала в мое полное распоряжение самую дальнюю маленькую комнатку. За окном Джек с лаем гонял воробьев, а может, соседского кота. В саду шептались шелковицы и яблони, и на дощатых крашеных полах оживали ажурные тени. Солнечные зайчики скакали по занавескам с дырочками-ришелье, по высокой кровати с горой подушек и хромированными шишечками на спинке, по вышитым картинам – маминому школьному увлечению, перепрыгивали на старинный громоздкий шкаф, трюмо с выдвижными скрипучими ящичками.
И чего в этих ящичках только не было! Сентиментальные черно-белые открытки с влюбленными парочками, стеклянные бусики, старинный роговой гребень для волос, пустой флакон из-под духов «Ландыш серебристый». А какой у этих духов был футлярчик! Бледно-зеленый, с выбитыми перламутровыми ландышами. Открываешь – а внутри не просто серая гофрированная форма, а жесткая картонка, обшитая нежным кремовым атласом.
Еще в трюмо хранился альбом с пожелтевшими фотографиями. Сейчас такой не купишь – бархатная обложка, между жесткими листами – прослойки папиросной бумаги. Для каждого снимка вырезаны фигурные уголки. И люди на фотографиях необычные, красивые, как в старом немом кино. Я тогда могла часами сидеть на полосатом половичке, листая страницы и придумывая про этих людей разные истории.
Бабушки давно нет, где сейчас мои девчачьи сокровища – не знаю, и в доме живут чужие люди, а я все мечтаю еще раз попасть в ту комнатку, наполненную бликами ушедшего времени.
Наверное, с тех пор и питаю слабость к антикварным магазинам и блошиным рынкам. Не помню, чтобы я хоть раз там что-нибудь купила, но побродить по рядам и посмотреть на все эти руины люблю. Какие там встречаются экземпляры!
Вот и сейчас на полках, столиках и даже на полу теснились не просто сервизы, вазы и статуэтки, а свидетели чьих-то жизней. Ничего особо ценного и дорогого, конечно, в такой захолустной лавочке быть не могло, да и вряд ли все эти вещи можно назвать антикварными. Ну, если только настольные лампы и люстры, уж очень благородно они отсвечивали бронзой. А вот стеклянная полосатая рыбка-подсвечник – явно из 60-х. Возраст чайных чашек в горошек вообще определить трудно – может быть, послевоенные, а может, современные и совершенно обычные, принесенные сюда каким-нибудь голодающим студентом. Попадались и скучные, неинтересные предметы, и довольно забавные. Я осторожно брала в руки очередную вазочку или подсвечник и уже понимала, что просто так отсюда не уйду. Вот только выберу что-нибудь интересное.
Я остановилась у витрины. Какая странная статуэтка – глиняная раскрашенная фигурка кролика в шарфе и картузе. И глаза почти человеческие, даже нахальные.
– Так это, наверное, проворный кролик, – муж, оказывается, тоже рассматривал статуэтку.
– Какой?!
– Ну, помнишь знаменитое кабаре «Проворный кролик»? На вывеске этот фрукт выскакивает из кастрюли.
Точно, вспомнила такое кабаре. Говорят, когда-то оно считалось очень популярным местом, где собирались повеселиться бедные молодые художники богемного Монмартра. А сейчас там проводят время, в основном, туристы. Которые еще и любят сфотографироваться на фоне вывески со знаменитым кроликом, проворно удирающим не только из кастрюли, но, как мне кажется, и из чужих постелей. Уж очень морда у этого засранца веселая и наглая.
Из угла раздались странные звуки. Я оглянулась – хозяин, старательно пряча глаза, дробно постукивал ручкой о канделябр. Нервный старик какой-то, что ему не нравится?
– Давай купим?
– Зачем тебе этот зверь? Смотри лучше, какая штука, – муж вертел в руках старую лупу. Ручки у нее не было, линза поворотом пряталась в круглый бронзовый футляр. А донышко футляра продублировано мягким зеленым фетром. Вещица, и правда, классная! Какая-то абсолютно мужская.
Я рассматривала лупу и уже знала, что мы ее купим. И даже – кому подарим. И мужу, похоже, эта мысль тоже пришла в голову, иногда мы все-таки думаем одинаково.
– Только здесь почему-то написано «London». А мы вроде как сувенир из Парижа везем...
– Ну и что? – Я не хотела отказываться от покупки. – Как-то же эта лупа попала в Париж. Может, она принадлежала какому-нибудь английскому маршалу, нет, адмиралу. Он с ней изучал карты боевых действий, а потом подарил...
– ... очаровательной француженке, которая вскружила голову старому солдату. И теперь бабулька распродает свои трофеи. Нет, мы расскажем другую историю, все было намного прозаичнее – потомок Черчилля, сбежавший из скучного Лондона в Париж, проигрался в пух и заложил артефакт до лучших времен, – Лешка, посмеиваясь, уже направлялся к нервному дяденьке. – Ладно-ладно, твоя версия романтичнее.
Ну вот, опять все опошлил.
Я повернулась к витрине. Ну, и что ты мне глазки строишь, наглое животное? Поедешь с нами в Сибирь? Или и оттуда удерешь?
Я потрогала кроличье ухо. Хозяин резко закашлялся.
– Оля, иди сюда, – муж был серьезен.
– Что случилось?
– Постой рядом. Видишь, мсье нервничает – вдруг ты что-нибудь сопрешь...
– Дурак!
– ... или разобьешь. А он не может одновременно все оформлять и следить за вороватыми туристами.
– Господи, что ты несешь, – я фыркнула, но все-таки осталась стоять рядом, чтобы меня не заподозрили в чем-нибудь непристойном или криминальном. Пришлось наблюдать, как дяденька вставляет карточку в терминал (о, даже в таком месте уже XXI век!), потом тщательно и любовно оборачивает лупу нежной фиолетовой бумагой, упаковывает все это в бумажный пакет, для верности скрепляет пакет степлером.
Ну что, все? Теперь можно к кролику?
– No-no! – хозяин замахал руками и что-то залопотал по-французски.
Не продается, что ли? А зачем тогда выставлять на витрине, да еще с ценником?
Я недоуменно посмотрела на странного продавца и вдруг поняла, на кого похож мой кролик. Да на хозяина и похож. У того даже окрас такой же, и глазки красные – наверное, от гриппа. Точно, кролик, только постаревший. А вот в молодости, небось, тоже шустро скакал по злачным местечкам Монмартра.
Наверное, опять я что-то романтичное сочиняю.
– Пойдем лучше, – муж взял меня под руку. – А то еще удар деда хватит. Похоже, ему не хочется расставаться с этим ушастым, он ему бурную молодость напоминает. – Ну вот, я же говорила, что мы хоть иногда думаем одинаково. – Merci! Au revoir!
– Au revoir! – хозяин облегченно прокашлялся, а кролик потихоньку подмигнул с витрины – жди, мол, меня, я и отсюда убегу, тоже хочу посмотреть дальние страны.
Мы опять оказались снаружи, на совсем не туристической улочке, рядом со стеклянной дверью, за которой в пыльной лавке больному и одинокому старику только и осталось, что вспоминать бесшабашную молодость.
А может, и хорошо, что не сохранился мой флакончик из-под «Ландыша серебристого»?
Иллюстрация – вывеска кабаре «Au Lapin Agile», художник Андре Жиль, Париж, 1880.