Зимний вечер. Вьюга. Взбесившийся ветер рвется в хату, как волк в домик трех поросят. Окна залеплены снегом, поэтому комната погружена в полумрак. Электричества нет – в такую погоду его всегда отключают на подстанции, что находится в соседней Николаевке. Отец на совхозной молоковозке уехал больше трех часов назад. Дорога до николаевского молокозаводика и обратно занимает при хорошей погоде не более получаса. Плюс минут двадцать на разгрузку и отметку путевки у заведующей. Давно бы должен вернуться.
Вернувшаяся из сарая мать зажигает старенькую керосиновую лампу и подходит к часам, стоящим на книжному шкафу. Блестящие стрелки показывают начало четвертого – еще не очень поздно. Если бы не эта «скаженна погода»… А в степи дует еще сильней. Мать сдерживает вздох. Она ещё может справляться со своей тревогой. Потом, спустя годы, отравившись этими жданками, она начнет паниковать по малейшему поводу и мы, повзрослевшие, будем лететь домой с танцев быстрее, чем Золушка с бала, только бы, не дай Бог, не спровоцировать своим опозданием очередной сердечный приступ.
Но до этого еще далеко. Пока ни одна из нас не думает ни о танцульках, ни о мальчиках. Втроем мы сгрудились на диване и настороженно прислушиваемся к завыванию вьюги за окнами. Какая-то ветка противно царапает стекло. Временами порывы ветра сотрясают наш небольшой домишко. В чисто прибранной теплой комнате как-то неуютно и немного страшновато. Мы боимся заговорить даже шепотом.
Напряженную тишину взрывает телефонный звонок. От неожиданности мы дружно вздрагиваем, четырехлетняя Катюшка начинает плакать. Мать бросается к верещащему черному аппарату. Шикнув на ревущую сестренку, мы ловим каждое слово. Звонит тетя Люба, мамина сестра, женщина неравнодушная и деятельная. Они обсуждают план действий по поискам и спасению отца. В это время на веранде раздается грохот и хлопает входная дверь. Окрыленные надеждой, мы срываемся с дивана и несемся на кухню. Через пару секунд туда же, бросив трубку на полуслове, мчится перепуганная нашим диким визгом мать.
В полумраке нельзя разобрать, что за чудище-снежище ввалилось в наш дом. Огромное, длинноухое, покрытое белой шкурой существо издает не то хрип, не то шипение. Я вспоминаю недавно прочитанную в «Костре» статью про снежного человека.
В этот момент (о, счастье!) загорается свет. Картина, освещенная небольшой лампочкой, может соперничать с немой сценой в финале «Ревизора». Три недавно орущие девочки с вытаращенными от ужаса глазами и открытыми еще, но уже не издающими звук ртами. Воинственно настроенная невысокая женщина, пытающаяся загородить детей от неведомой опасности. А у входной двери – неузнанный глава семейства – двухметровый мужчина с красным обветренным лицом, в облепленном снегом ватнике и обледеневшими детскими колготками на голове. Из ступора всех присутствующих выводит очередной телефонный вопль. Это встревоженная неожиданным обрывом разговора тетя Люба хочет узнать, что у нас произошло. Словно по команде «Отомри!» мы бросаемся к «снежному человеку», бестолково пытаемся помочь ему раздеться.
Через полчаса растертый водкой и переодетый в сухое отец, сидя во главе накрытого стола, рассказывает о своих злоключениях. Несмотря на плохую видимость, он одолел уже более половины обратного пути, но на повороте съехал с наезженной колеи и застрял. Безуспешно пытался выбраться, потом решил идти за подмогой. Не успел даже выйти из кабины, только выглянул – порывом ветра сорвало цигейковую ушанку. Оставаться сидеть в остывающей машине было бессмысленно. Он порылся в куче тряпья, выделенного мамой для разных шоферских надобностей, отыскал там старые Катюшкины колготки и, натянув их вместо шапки, отправился домой.
На следующий день мать предъявила совхозному начальству ультиматум: если еще раз в такую собачью погоду никто не побеспокоится узнать, вернулся ли молоковоз из рейса, она пойдет искать мужа пешком. А если трое детей останутся в результате сиротами, это будет на совести начальства. Но и в случае благополучного исхода им придется искать другого водителя. Не думаю, что тогдашнего директора очень волновали муки совести или наша судьба, скорее всего, он боялся потерять безотказного, непьющего и никогда ничего не требующего рабочего, и посему было отдано распоряжение в случае бурана высылать навстречу отцу «Кировец».
А шапку по весне нашли мужики, работающие на посевной. Один из них привез её к нам, но отца в тот момент дома не оказалось – он снова был в рейсе. Мужик торжественно вручил мне ушанку, мех которой приобрел вишневый оттенок, и удалился, взяв обещание «передать ее Николаичу, чтоб больше народ колготками не пугал».