Уже к обеду в заводском коридоре местной многотиражки выстроилась огромная очередь.
Мальвины стояли в ней все, как на подбор, разные. Но все - истинные Мальвины, это читалось в их вожделённо опущенных в дощатый пол взорах. Мальвины стройные и мальвины мелкие, мальвины сусальные и мальвины бизнес леди, толстые, разодетые в пух и прах, и совершенно очаровательные мальвины девственницы - все были тут, все стояли, как на убой. В конце очереди наравне с другими опустив покрасневшие глаза жались к жёлтой стенке два-три мальвины-мальчика.
Куклы с трудом протискивались сквозь забитый мальвинами коридор, уходя на бессмысленную репетицию. Мальвины не давали прохода, стоя в каком-то тягостном сне наяву. Из-за простой слегка перекошенной двери слышались ритмичные хлёсткие удары плётки по чему-то живому и, изредка, рычание Карабаса. Потом наступала тишина. А потом весь коридор мальвин вдруг разом подвигался на одно тело, и вместе с куклами на выход выплывала еще одна тень. Куклы старались не касаться её и всё более ошарашенно переглядывались. На минуту наступала подташнивающая тишина, затем раздавалось раскатистое "Вах!" и ритм порки снова торжествовал неумолимую работу.
На сцене куклам делать было нечего, ведь Карабас не мог придти по физически понятным причинам, но они всё равно раздвинули пыльный занавес, забрались на подмостки и тряпками упали примерно там, где должны были находиться во время репетиции. Куклы честно лежали репетицию, а их фарфоровые головы тихонько покатывались из стороны в сторону, как несомые ветром времени бильярдные шары. Иногда они ложились друг на друга, пытаясь дать чуточку тепла шёлковому хладнокровному товарищу по искусству. Это было тщетно, и они знали это. Мальвина иногда плакала фарфоровыми слезами, в отсутствии Карабаса она теряла над собой контроль. Тогда, гревший в третьем ряду седьмое место, завывал Артемон.
Отлежав пустую репетицию, куклы дисциплинированно потянулись обратно, хотя уже прекрасно знали - рано. Когда они подошли к месту проживания, то увидели, что хвост мальвиновой очереди снаружи многотиражки пропал.
- Ничего не значит! Втянулись внутрь коридора, они к вечеру уплотняются, - Пьеро покачал головой, заметив, как Артемон осклабился в надежде на скорую миску борща у своей корзинки.
Арлекина передёрнуло, как только он открыл входную дверь. Его клетчатая рука упёрлась в шикарную корму последней мальвины в очереди. Буратина скрипнул всеми суставами, мотнул головой, подзывая Пьеро, и вместе с Арлекином стал протискиваться в проход, полный предвкушающих мальвин, увлекая за собой остальных кукол, тут же взявшихся за руки.
Пока куклы просачивались сквозь очередь к своей каморке, они всем шелком тел ощущали напряженную глубокую тишь мальвинового цветения в коридоре и повышающийся, всё более нервный ритм плётки за скошеной дверкой. Карабас уже не рычал, всем был отчётливо слышен посвист его дыхания. Длина коридора, казалось, выросла, пока их не было, куклы пробирались к своей двери гораздо дольше, чем когда уходили на репетицию.
...
Около полуночи Мальвина, всё это время провисевшая на входной двери и внимавшая драме в коридоре, подала знак. Куклы, и так висевшие тихо, затаились всеми складками и мазками краски на фарфорах. За дверью раздался звук сверчка и счастливый шелест лоскутков порванной на последней мальвине одежды. Затем смущённый смешок со вздохом, и наступила простая тишина. Куклы двинулись, вскинули головы, соскочили со стен и полок, и все вместе кинулись в дверь напротив.
Карабас красной бочкой сидел на стуле у стены. Глаза его были прикрыты, руки с навитыми синими жилами висели безвольно, кулаки были сжаты, в каждом была подрагивающая плетка. В комнате стоял вибрирующий смог человеческих запахов конюшни, на полу валялись купюры, мелочь, надкусанные и целые фрукты и ягоды, зерна и кульки арахиса, горсти чупа-чупсов, подвязки, немного колец, серёжек, браслетов и монист. Ноги Карабаса налились в лаковых сапогах, голый тугой торс с седыми курчавинками волос вздымался, с нижней губы медленно свисала усталая капля слюны. На упругих прядях плёток самолюбиво дрожали две-три капельки крови.
...
Мальвина очнулась от предутреннего полузабытья неожиданно. Около четырёх часов утра - самый крепкий сон, даже куклы подвержены этому закону. Что случилось? Тень ли мелькнула за окном? Вздрогнул ли нарисованный на холсте огонь в свете медовой свечи?
- Ах! - Вскрикнула Мальвина, будя кукол, бросаясь к распахнутому окну, задрапированному огромным квадратным медведем Барабаса.
Она обвилась вокруг его шеи и схватилась за карниз, на котором висели шторы из небелёного рядна. Тепло карабасьего тела придало ей силы, и остальные куклы уже подоспели, вязались к Барабасу, тянули его обратно в комнату из пространства полёта.
- И раз от раза всё стремительнее и легче оказывается он в окне, - Буратина поскрипывал над Мальвиной, голубым подолом стиравшей сонный пот со лба Карабаса.
- Тише, вдруг опять взовьётся, можем не поймать, - Мальвина со строгой укоризной поглядела в деревянные глаза.
Буратина развернулся на каблуках, подошёл к окну, выдернул ручку из створки и с хрустом вогнал на ее место безымянный палец.
- Только через мой труп, - Буднично произнёс он и застыл, почти сразу заснув. Усталость от мальвиновой очереди в этом городке накапливалась куда быстрее, чем от самых плотных гастролей.
...
Солнце едва шлёпнуло первый луч на купол городской пожарной каланчи - самого высокого строения в городке, а труппа уже была далеко от ужасного коридора многотиражки. Куклы, как заведённые, тянули повозку, шли не оглядываясь и стараясь не думать о возможной погоне. Повозка была тяжела, на ней стояла стальная клетка из толстых прутьев. Клетка была прикрыта шёлковым красным ковром с изображением то ли змей, свивающихся в жгут, то ли жгута , развивающегося в змей. Из-под ковра раздавался мерный храп и неразборчивые причитания "...Щаааа.... каааак.... дамммммыыыыы... больнаааа".
Сухой дорожный песок и пыль не давали куклам как следует набрать скорость, хотя путь был ровным. Но это всё-таки лучше, чем дождь, как было год назад, когда казна театра фатально опустела. Тогда-то Мальвина и получила письмо от дальней родственницы, в котором вскользь были упомянуты особенные, глубокие и, как говорилось, неповторимые нужды этого маленького чинного сонного городка. Чинного, пока в него не является кто-нибудь очень умелый с плёткой. Тогда Мальвина и подумать не могла, каким испытанием для них станут новые гастроли. Для них всех, но прежде всего для Барабаса.
Мальвина отсоединилась от постромка, подождала, пока повозка поравняется с ней и осторожно заглянула за ковровый полог. Остывающим боровом Карабас лежал, обнимая себя за плечи, резные крылья его носа всё еще хищно трепетали. И мало что понимающему в бродячей жизни человеку могло показаться, что Барабас, несмотря на огромный живот, пытается достичь позы эмбриона.