« Г Л О Б У С »
1. В интернате
Жизнь в школе-интернате была вполне сносной, и кормили почти хорошо, а если перед отбоем на сон хотелось сильно есть, то они умудрялись стащить пару булок хлеба в интернатовской столовой, которые разламывали на куски и запивали водой. А еще лучше, когда у них был порошок Уппи, который превращал обыкновенную воду в сладкую фруктовую водичку. Такой порошок стоил копейки, но и таких денег нужно было доставать. Самым терпеливым человеком и почти другом для них стала ночная няня баба Клава, которая отвечала за сон всего первого этажа, Ребята не хотели её подводить, но все равно убегали через форточку, поскольку сами окна были забиты гвоздями. До утра ребята старались вернуться и возвращались за редким исключением потому, что за такое могла пострадать баба Клава. Ребята осуждали таких товарищей. Старшеклассников в интернате почти не было, их после исполнения четырнадцати лет отправляли спецшколы или специальные ПТУ , а потому восьмиклассников было всего четверо пацанов и девчат семь человек. Они жили в отдельном крыле здания, там работала другая ночная няня, но молодая и строгая. Там и порядок был всегда, хотя ЧП иногда тоже случалось. У младших порядка было меньше толи потому, что их было больше толи из-за того, что они не могли привыкнуть к такой жизни. Их тянуло к матерям, которые пьянствовали и позволяли бегать беспризорно и делать все, что хотят. Домашняя обстановка все равно была тем, без чего дети не привыкли жить, а потому убегали чаще. Возможно, что им хотелось ласки и заботы родных людей, а потому часто ревели по ночам, стараясь скрыть от других, всхлипывая тихонько под одеялом.
Витёк еще ни разу не убегал, хотя и проучился в четвертом классе уже целую четверть. Убегали в основном те, чьи родители жили недалеко и иногда приезжали. Бабушка Маруся, у которой жил Витек жила далековато и никто из ребят не знал в какую сторону ехать и до какой станции. Отца у него не было, а мать уехала куда-то, оставив его с бабушкой, и пропала. Учился Витек нормально, а по математике и вовсе получал пятерки, что его уже начинали звать «математиком», но классный руководитель Людмила Валентиновна дала ему кличку «Глобус». Она всех ребят обзывала по своему, и эти «дразнилки» прилипали к ним раз и навсегда. К этому уже все привыкли, и стоило ей обозвать новичка, и тут же тот обретал свое новое имя. Витек был ростом маленький, но голова у него была до того круглой и правильной формы, что это было заметно всем. Скорее можно было бы обозвать его «колобком на шее», но Людмила Валентиновна сказала свое веское слово, и он остался «Глобусом».
Жить у бабушки было хорошо: сытно и вольно. Она никогда его особо не баловала, но и не наказывала никогда. Витек так же не хотел её огорчать. Жили они в двух комнатах длинного двухэтажного деревянного барака в районе железной дороги. С двух сторон барака с торца были пристроены туалеты, а по коридору в обе стороны шли комнаты. Во дворе напротив барака, так же на всю его длину, шли деревянные гаражи и сараи, оббитые кое-где железным листом. Там же был и сарай Мишки, который проживал на втором этаже барака и дружил с Витьком, хотя был на два года его старше. Витя часто пропадали в сарае у Миши, где у того имелся мопед «Рига». Мопед был старый и, если малость покатаешься по двору и своей улице, приходилось снова ремонтировать. Это их занимало и было не до пакостей. Но и надедало.
Первый свой мопед они угнали от магазина и долго держали в сарае у Мишки, пока не начали разбирать, чтобы собрать один из двух. В тот магазин они раньше не ходили, поскольку все необходимое было рядом в железнодорожной лавке, но их туда направила мать Мишки со списком товаров для ремонта. Отца у него тоже не было, а мать работала где-то стрелочником и часто дома не ночевала. Мишка был нормальным и воспитанным ребенком, что баба Маруся часто говаривала своим соседкам на скамейке, что он малец не вредный , не « фулиган», а к тому же с ним они всегда находятся перед глазами под присмотром. Они действительно были нормальными ребятами, но мопед оказался именно в том месте и в нужное время. Его за руль вел совершенно пьяный дядька, который уже не мог ехать, а после и вовсе прислонил к забору на углу переулка, где был магазинчик стройматериалов, а сам, шатаясь поплелся дальше. Видно было, что ему мопед мешал, и он не раз падал из-за него. Еще сыграло роль то, что мопед был именно такой же и тоже сборный. Ну как тут мимо пройдешь.
- Возьмем?- как-то жалостливо спросил его Миша, словно это был Виткин мопед – Все равно его кто-нибудь украдет, раз он так бросает где попало.
Действительно в это время ребятам казалось, что лично они могут просто «Взять» этот мопед, раз хозяин бросает, где попало, а другие обязательно «Украдут». Витя молча качнул головой в знак согласия, и они вдвоем покатили «взятый» мопед к себе, оглядываясь бесконечно раз назад. За ними никто не гнался.
Движок от этого мопеда оказался таким безотказным, что ребята поставили его на свой мопед и очень быстро перестали бояться. Они и купаться на нем ездили в пруд, расположенный в двух кварталах, меняясь по дороге, управляя по очереди. Все соседи знали, что у Мишки мопед был всегда, а потому внимания никакого не обращали. Таким же образом ребята увели от подъезда конторы коммунальных услуг велосипед, на который поставили старую черную раму, которая валялась тут же давно между двумя сарайками. Снова никаких вопросов к ним не возникло – ребята собирают из старья технику и флаг им в руки. Лишь бы не хулиганили и не курили, иначе могут учинить пожар. Этого боялись все жильцы, а всё остальное значение не имело. Уже второе безнаказанное воровство стало восприниматься ребятами как игра с таким замечательным концом, когда они становятся, как взрослые, собственниками таких серьезных и необходимых вещей. Это поднимало их в собственных глазах и перед поселковскими, которые жили за перекидным железнодорожным мостом.
Двухскоростной мопед «Верховину» Витька украл один, с привязанными к раме удочками и саком от магазина «Охота и рыбалка», но уже без шалости, а с применением всего, что знал или видел в кино. Он наблюдал за хозяином мопеда и даже заходил за ним в магазин, но увидел, что тот пошел далеко от входа к отделу, где продавали спортивные товары. Мопед Витя увел не спеша за дома, где он завелся с одного раза. «Верховина» была пределом мечтаний всех пацанов, кого он знал. К тому же очень хотелось похвастать перед Мишкой. Ему и вправду завидовали все ребята , и он уже стал помогать другим обзавестись техникой. Однако, в связи с тем, что в районе стали пропадать множество мопедов и велосипедов, милиция взялась-таки всерьез, и Витек сидел у них буквально через два дня с момента создания оперативной пары: участковый инспектор и инспектор по делам несовершеннолетних. Пацаны района друг друга знали хорошо, были в курсе – кто на чем ездит, а по простоте своей (или даже от зависти) могли наговорить все что угодно. Так Витя и попал в школу-интернат, поскольку бабка не переставая талдычила, что уже старая, а потому не сможет ходить за внукам и держать за него ответ тоже не собирается.
В интернате после обеда свободного времени хватало тоже, но заняться особо было нечем. Гонять футбол надоедало, а торчать в спортзале летом и вовсе не хотелось. Ребята часто выходили в город, но жители их недолюбливали. Не было у них какой-либо особой формы одежды и было удивительно то, что их всегда и всюду узнавали как интернатовских, редко при этом кто давал что-нибудь вкусненькое. В основном гнали в шею, чтобы не портили их сыновей или, не дай Бог, своровали у них что. Глобус часто рассматривал себя в зеркало и видел, что ничем от городских ребят не отличается, а напротив, очень даже хорошо смотрится по сравнению с Гошиными товарищами из теплотрассы. Как люди его отличают в трамвае от других? Не мог он еще понять, что взгляды у интернатовских всегда «затравленные» от отсутствия ласки и внимания, испуганно-внимательные, готовые сорваться в бега или дать отпор тем, кто может «погладить против шерсти». Даже речь у них была иной. Было в них еще что-то презрительное к себе подобным из «городской мелкоты». Все эти особенности вместе взятые всегда выдавали их , как говорит баба Клава, потрохами.
Именно потрохами выдал вид Глобуса его интернатовскую сущность трем дядям, курящим на скамейке сквера. Поманили они его вполне мирно, и Глобус сразу своим интернатовским чутьем понял, что эти бить не будут, хотя и далеко не студенты. Такие могут дать и покурить.
- Привет, пацан. Интернатовский, вроде? Давай выкладывай – кто такой, как зовут и как идет учеба, - хохотнул один из них, которого звали Валерка, - Садись. В ногах правды нет.
- Да, там я живу, - ему не хотелось повторять слово «интернатовский», - а зовут меня Глобус.
- Как, как? Глобус?, - засмеялся другой дядька, которого эти двое, как было видно, слушались и побаивались, - Ты, брат, как я погляжу, серьезный перец. Ну, давай тогда подружимся. Меня величают Сан Санычем. Запомни это. Ты, видать, тоже хочешь покурить? Но это, брат, детям нельзя при мне делать, хотя Валера даст пару сигарет. Потом покуришь. Сам я не курю и тебе не советую. Валера, угости Глобуса, не жадничай, он наш парень. Он и завтра суда придет к полчетвертого. Придешь, верно?
- Приду.
2. Начало
- Дурак ты, Валера. И работать ты тоже не умеешь, потому что нет в тебе ни капли сообразительности и художественного подхода к нашей деятельности.
- Чего-чего? Объясни, Факстрот, - Валера проговорил это как всегда по привычки, как он научился разговаривать с авторитетными людьми. - Я академиев не кончал.
- «Чего-чего?», - передразнил его Факстрот. - Херовый ты подельник, вот чего. Ни на что не годишься. Наш окрас - это квартирные кражи, понимаешь ты это? Это кража с проникновением в жилище – как сказано в уголовном кодексе- понимаешь? Авторитетная статья, между прочим. Даже у хозяина уважают тех, кто по ней чалится. А нас, по твоей вине за что уважать, скажи мне? У нас научная организация труда, а кто у нас отвечает за наводку? Ты где надыбал последний раз такую хату, где ничего кроме двух колец и трехсот рублей не оказалось? Итить кудрить! И это называется – хату опрокинули? Слушай суда, дурья башка, за такую санкцию, сколько предусмотрено по этой статье такую мелочь брать нельзя. Наводчик отвечает за благополучие в квартире больше хозяев. Заруби это на носу. Да ты знаешь, что над нами даже менты сейчас смеются. Всё! Пока недогоревшими спичками на пятых этажах не балуемся. Чуток свой окрас поменяем. И смотри теперь суда, Валерик. Смотри и слушай. Где хочешь, но срочно найди богатую хату на первом этаже. Если не умеешь, как карманники сопровождать буржуев из магазинов драгоценностей до дома, то хотя бы изучи, как они одеваются, как хата обставлена, есть ли техника. Работать надо.
- Но это же не наша специальность, Факстрот, - удивился до сих пор молчавший Таксист, - мы же всегда бомбили последние этажи, проверяя со спичками в дверях отсутствие хозяев. А тут народ со всех этажей начинает свой подъем с первого этажа.
- Ну, во первых можно и частную хату опрокинуть, а во вторых у нас будет свой форточник. Это я беру на себя. Ты думаешь, я зря себя обозвал Сан Санычем? Нет, брат. Этот Глобус мне приглянулся сразу, маленький и юркий, - улыбался Факстрот, - Уже завтра начну обрабатывать. У меня осечек не бывает.
Так с легкой руки ( с легкой ли?) квартирного вора Шабанова Юрия Александровича, несовершеннолетний Витя Самарин , теперь уже Глобус, превращался в вора-форточника. Первым его «делом» был богатый частный дом оперного певца с его домработником, который в отсутствии хозяина стал частенько убегать к дамочке сердца на весь вечер, надеясь на крепкие запоры, наличие овчарки и светлое время суток. Ночи он ночевал на месте и всегда один, поскольку дамочка идти туда боялась. «Да и кто днем полезет, когда кругом забор и кавказская овчарка во дворе? - думал домработник Артур, - Не впервой, ничего не случится».
Его характер, время уходов, наличие в доме модных вещей Валера изучил досконально. Дело за Факстротом тоже не заржавело.
- Понимаешь, Глобус, что такое женщины? Это брат оборотни в юбках и живут только тем, что кроме золота, денег и тряпок ничего не ценят. Потом ты поймешь всё это. Не спеши жениться, когда вырастишь. Это мой тебе совет. Моя баба вот меня выгнала и живет теперь с другим хахалем на всем готовеньком. А знал бы ты, сколько я пахал на прииске, чтобы все это заработать. Теперь этот козел пользуется всем этим. Где справедливость, как думаешь? Нет справедливости, потому как она баба. Они завтра уезжают куда-то, и я хочу забрать все вещи обратно. Ну, не все конечно, но самые дорогие мне украшения, деньги, добытые мной тяжелым трудом и все, что ей дарил. Пусть тот хахаль ей теперь и дарит, понимаешь меня, Глобус? Это надо провернуть, но только ворота у них закрыты, а во дворе псина злая. Решетки у неё на окнах такие редкие, и хотя сами рамы закрыты, можно проникнуть твоей комплекцией через форточку. Мы берем своё и бояться тут нечего. Если что, мы все трои будем рядом. Поможешь мне, Глобус?
- Конечно, помогу, я ведь даже и воровал раньше. Брал мопеды и велосипеды, и тут всё сделаю. Я тоже думаю, что её надо наказать за жадность.
- Ну вот и правильно, дай руку, - воскликнул Факстрот, - ты, Глобус, настоящий друг, не то, что другие. В твои годы даже воров и тех ещё не сажают, но все равно надо быть поосторожней, чтобы соседи не слышали и не видели, что это её бывший муж увозит вещи. Со стороны улиыце тебя тоже не видно будет. Работать будешь за густым кустом сирени. Сделаем, друг?
- Сделаем дядя Сан Саныч.
Валера, ещё в первый раз когда выходил домработник Артур , видел что по двору у «солиста хренового», как его окрестил Факстрот, бегает огромная кавказская овчарка величиной чуть ли не с корову. Собака была на привязи, но кольцо цепи свободно перемещалась по всем стальной толстой проволоке, которая тянулась по всему двору. Она могла достать как до ворот, так и до двери дома. Однако и вправду собаки такой породы особо не лаяли, а если лаяли так не очень громко, как остальные дворняги. Факстрот, который любил изящную словесность и всегда был рад применить эту особенность при разговоре с подельниками, давал Валере новое задание:
-Собака кавказской национальности говоришь? А что? Они тоже люди, но не бакланы, а потому говорят мало и только по делу. Не то, что ты. Они, Валера, действительно мало лают и как-то глухо, соседей не оповестят. Однако ты побросай несколько дней подряд хорошей колбаски через забор. И в день, когда пойдем на дело, тоже бросишь перед самой акцией. Понял?
- Ну ты скажешь, Факстрот. Где я возьму такую колбасу, которую солисты оперы едят?
- Не умничай, Валера. - отвечал ему Факстрот сквозь счмех.- Этот солист хренов не Лучано Повороти и даже не Коля Басков, чтобы лучше нас домушников питаться. Скоро и их любимое государство кинет как последних лохов. В моде останутся только одни певички, которые сиськами на сцене хорошо трясут. Вот где нужно искать настоящее искусство. Отстаешь от жизни.
Все обошлось как нельзя лучше, и пока тузик кавказской национальности жрал колбасу домушников, Глобус легко проник через форточку и прутьев решетки, рассчитанные на формат взрослого человека. Лекция Факстрота о возможности нахождения денег между стопками белья тут помочь не могла, поскольку солист хренов не был женщиной, а впрочем, и не особо мужчиной. Деньги хранил как мужчины, но и золотом, как все женщины, не брезговал. Глобус вынес множество золотых безделушек и немалое количество денег. Карманы свои он набил конфетами. Факстрот эти конфеты решил оставить при пацане взамен обещанию, что он никогда никому не расскажет про сегодняшний вечер. «Менты и без того будут знать, что тут не обошлось без форточника , - решил он, - но впредь нужно проворачивать дела подальше от этого района города, где расположена школа-интернат. Пацана нужно как-то обезопасить. Золотая жила». При Глобусе его , как того требовала конспирация, продолжали звать Сан Санычем.
3. Вор-одиночка
На такие дела Глобуса брали не часто, но если брали, то работали далеко в другом районе. Воровать на пятом этаже они не перестали, но теперь не успокаивались тем, что спичка на месте, а значит – хозяева не приезжали. Для начала отправляли туда мальца. Глобус звонил в эту квартиру, и только после этого шли в ход отмычки или подбор ключа.
В милиции действительно думали, что квартирными кражами занимаются две разные преступные группы, поскольку при проникновении через дверь, если брали Глобуса, Факстрот тщательно проверял карманы пацана и не разрешал брать сладости. Его и без того кормили всем, чего он пожелает после каждого удачного дела. По адресам, где проникновение совершено через форточку, всегда брали конфеты и даже ели там же на месте , оставив буквально на столе опорожненные наполовину банки из-под варения.
И все же воровать стало тяжелее. Некоторые люди теперь стали богаче, проводили евроремонты, а за одним стали сдавать хату прямо в ментовскую охрану. Заберешься к таким, а на пульте у ментов зажигается лампочка. Их один раз уже чуть было не поймали таким макаром. Тогда их спасла тоже техника и приобретенная привычка открывать или взламывать заранее люк на чердак. Факстрот с Валерой уже были в хате, когда по мобильному позвонил Таксист и успел предупредить, что охрана мчится с «маячком» и скорее всего по их душу. Успели уйти через чердак и другой подъезд . А вот бы зазевался Таксист или пошел за угол нужду справлять, и копец всей компании. Долгое время после этого на дело не ходили, да и не попадались хорошие адреса, чтобы подломить что-нибудь стоящее. Приходилось выезжать по районным городам и перебиваться на мелочевке.
Сан Саныч долго не показывался, а вернее сказать не посылал к Глобусу Валеру, который обычно приходил в таких случаях покурить, прислонившись к интернатовской ограде со стороны, где расположена кочегарка. Пацаны, которых обычно угощал Глобус вкусненькими штучками стали на него вопросительно поглядывать.
- Где твои родственники, Глобус? Опять куда-то уехали?
- Да, - соглашался он в таких случаях, - Сан Саныч на прииски уезжает. Он золото добывает на севере, но вот-вот приехать должен, в эти дни.
«Была - не была, - решил он, - надо залезть в этот дом за стадионом одному. Возьму только сладкое и курево, если есть. Сан Санычу про эту кражу тоже не скажу. С ребятами поедим за стадионом, покурим».
Дом этот он приметил несколько дней назад. Калитка ворот глухого двора закрывалась на ключ. Он сам видел, как оттуда выходила тетя и ушла, закрыв калитку на ключ. Он подошел к воротам и посмотрев в щель увидел, что на дверях в дом висит амбарный замок Собаки так же не было. Если перелезть через заборчик в палисад и обойти дом со стороны огорода, то форточка во дворе всегда открыта. К тому же его никто со стороны улице не увидит. Он будет в закрытом дворе орудовать не спеша. Глобус уже не первый день проходил там и подумал, что тетенька, скорее всего, целый день находится на работе. Уж больно заманчивый был домик. «А тетеньки конфеты любят»,- чуть ли не вслух он проговорил прямо на уроке. Надо сегодня же и залезть, пока не выходной день.
Спускаясь через форточку прямо на маленький столик, Глобус опрокинул красивую тоненькую вазочку с живыми цветами, что полилась вода. Он спрыгнул на пол и увидел что-то похожее на маленькую кухню, а рядом за проемом без двери с красивыми шторами начиналась комната. В кухне, кроме посуды, стульев и умывальника ничего не было. В комнате с двух сторон были заправленные красиво кресла, а напротив, между двумя окнами со стороны улицы стоял буфет так же с различной посудой. Глобуса интересовали нижние закрытые створки буфета и открыв их он сразу обнаружил то, что искал. Конфеты находились в низеньких красивых посудах в виде широких и неглубоких тарелок. Тут же нашел вафли две пачки, как специально приготовленные для него. Еще были простые конфеты карамельки в мешочке. Рядом находилась еще одна, снова маленькая, комнатка, где находились кровать, журнальный столик и шифоньер. Там между сложенными пластами белья нашел деньги. Учение Сан Саныча не пропало даром, видимо, женщины все там любят хранить деньги. Деньги Глобус тоже решил взять. «А что ,- думал он,- конфет тут немного, а нас пацанов не мало, покупать будем». Кроме того, он прихватил из буфета красивую с узорами круглую маленькую посудинку с крестиком сверху, и хотел было уже уходить, как заметил на столике фотографию девочки в раме. Обыкновенная девчонка с белыми бантиками смотрела с широко раскрытыми глазами и улыбалась. Большие искрящие её глаза смотрели озорно и осуждающе. «Не хорошо так, мальчик, - словно говорила она, - мама расстроится, меня ругать будет». Была она очень красивой, каких Глобус еще никогда не встречал, и будто разговаривала с ним. Фотографию он взял также и все «свое имущество», кроме конфет с вафлями, спрятал после в своем секретном месте в углу стайки, где хранился уголь для кочегарки интерната. Все вроде было сделано, но с этого дня он не мог найти себе место. Ему все время хотелось смотреть на девочку из фотографии и разговаривать с ней. Брать с собой и поставить на тумбочку он не мог, будут дразнить женихом и невестой. К тому же очень ему не хотелось, чтобы на неё смотрели все пацаны. Он хотел её видеть и разговаривать один. Потихоньку он научился прятать фото в отдельном кармашке ранца, где карандаши с линейкой, и разговаривать даже на уроках.
В красивой круглой посуде, с открывающейся крышкой находились разные украшения, Там были перстни, цыпочки и брошки, но оказалось, как говорил кочегар дядя Ваня, это было пасхальное яичко с бижутерией, которая и близко с золотом не лежало. Видимо это все принадлежит девочке. «Вот бы вернуть и познакомиться с ней. Интересно, что бы он ей сказал? Чтобы она сказала?
4. Родительский день.
Сан Саныч с друзьями куда-то пропали и не появлялись. Было скучно, пока он не стал ходить в студию ДК на вокал. Туда его привела Лариска-Бориска, как они обзывали учительницу пения. Вообще-то её звали Лариса Борисовна, и она с первого раза на уроке пения навострила уши, пытаясь определить - чей такой голос из общей толпы выделяется? Неужто этот круглоголовый Глобус имеет такой тембр и родниковой чистоты голос? Совсем незаметно при разговорах. А ведь, вроде и не старается особо, а просто следует толпе, а ловит музыку тут же и не ошибается, словно сам писал. «Надо его показать. – решила Лариска-Бориска- Пади уже курить начал, такой голос испортит. Жалко будет. Дает же Боженька кому-то»
В студии с их группой из трех человек специально занималась преподаватель, которая заставляла по множеству раз повторять и внятно выговаривать слова, учила упражнениям для дыхания. Однако же учить Глобуса наравне с другими не стали боясь, что голос он все же сорвет, а поскольку голос действительно был чудесным, заучивали сразу песни и начали приглашать в различные мероприятия, где выступали дети. Сам Глобус особого внимания на это не обращал, хотя было приятно, когда кричат «Браво!» и так бурно хлопают. С Сан Санычем всё же было интересней. Парнишке нравилось, как он хотя и боится, но все же так ловко может залезть куда угодно. Восхищения мужчин звучали более конкретнее, чем овации на концертах, и сопровождались материальным вознаграждениями. Там с ним все из компании обращались как с равным , предлагали сигарет, давали прикурить и это так же нравилось. Кроме того, Глобус замечал, что Сан Саныч обращается с ним даже лучше, чем с Валерой или Таксистом. Однако же куда они пропали. Неужели в тюрьму посадили? Нет. Их не поймают, они хитрые, а Таксист так ловко водит машину, что уйдет от любой погони. Они – настоящие крутые, и Глобус, когда вырастит, будет таким же, а может даже и лучше, чем Сан Саныч. Он так же не будет обижать пацанов и будет говорить как с равными.
В один из дней его позвали Колька с Гошей на кладбище, чтобы поесть сладкого, видимо тоже решили поделиться с ним. Он же всегда делится. Глобус не хотел с ними идти. Он знал, что Гоша водится даже с ребятами, проживающими в подвалах, нюхает с ними клей и краску. Все же они уговорили его.
- Ты чего, Глобус. Там знаешь как хорошо? Это же называется родительский день и нас даже стараются угостить все. Возле могил сидят люди и угощают всех ребят, а особенно интернатовских. Вот сам увидишь.
Раньше такого Глобус не видел, и было интересно. Почему туда идут люди с конфетами и ждут интернатовских? Они что не могут прийти во двор интерната и раздать конфеты?
- Врешь ты, Гоша. Я, на всякий случай пойду, но смотри, если наврал. Я тогда сам тебя угощу бесплатно.
Однако все оказалось иначе. Там могли покормить всех людей, кто попросит, и не ругали тех, кто брал разбросанные на могилах конфеты. Гоша чувствовал себя как дома, обходил одну могилу за другой и шел туда, где было много народу. Его даже подзывали к столикам и угощали пирожками.
- Вот еще это возьми, поешь. Покойный любил детей. Ты, видно, интернатовский? Позови друзей-то, чего один? Идите ребята, поешьте.
Глобус понял, что их угощают от имени мертвых, а потому не хотел брать ничего, но и отказываться тоже стеснялся. Тогда получается, что он брезгует. Он старался отстать от Гоши с Колькой и пошел в обратную сторону, где народу было меньше.
- Мальчик, не откажись, помяни мою дочку,- ему протягивала руку с кусочкам пирога женщина в черном платке, - покушай, пожалуйста. Не откажись.
На глазах у неё стояла такая мольба, что никак нельзя было отказать. Когда Глобус взял пирог, у неё на лице выступила такая благодарная улыбка, что ему сделалось совсем легко и не стыдно. Ему показалось, что она похожа на его маму, хотя совсем её не помнил. Она, его мама, наверное, такая же добрая, если конечно тоже не померла. Так он подумал потому, что слышал от старухи с их барака, которая говорила бабе Марусе про его маму «А может и живых-то её нету, иначе бы показалась сыну-то».
- Садись мальчик, посиди со мной.
Она снова посмотрела на него так нежно и со слезами, что Глобус решил подождать возле неё своих друзей, посмотрел на могилу еще раз, его тут затрясло и он упал в обморок.
Едва привели в чувство, как Глобус вырвался с ревом и убежал. Это был его первым побегом, ибо в интернате не появлялся, пока не поймали на вокзале незнакомого ему города и не поместили в спецприемник для выяснения личности. Однако ребенок был слаб после нервного срыва и нуждался в реабилитации. После оказания медицинской помощи, через полторы недели его вернули снова в школу-интернат. Глобус был похудевшим, но задумчивый и совершенно другим по характеру. На вопросы он почти ничего не отвечал и повторял только то, что у него закружилось голова и он потом заболел.
- Здравствуйте. Вы меня не помните? Вы угощали пирогами на кладбище, - Глобус хотел было облокотиться о косяк, но как-то неловко, что чуть было не упал, а после засмеялся, увидев, как женщина бросилась удержать его. – Не бойтесь, я больше в обморок не падаю. Это было первый и последний раз. Мне надо вам сказать что-то, поговорить.
- Это очень хорошо, что ты зашел ко мне, я долго думала о случившемся, беспокоилась очень, искала тебя по больницам. Ты просто молодец, что зашел. Сейчас чайку попьем. Меня можешь звать тетей Надей, а тебя как зовут?
- Глобус. Нет, вернее меня зовут Виталием., -замялся малость, помолчал опустив голову, заплакал, падая на грудь к женщине, - Простите меня. Простите меня тетя Надя.
Женщина так заботливо обняла его и плакала вместе с ним. Ей казалось, что обрела снова ребенка, но уже в другом обличии.
- Живи у меня Витя, живи здесь. Я ведь узнавала, ты в интернате живешь. Я все устрою, все устрою, Витя, мальчик мой.
- Вы же не знаете, вы же ничего не знаете, - кричал сквозь слезы Витька, - Вы меня не возьмёте к себе. Никогда не возьмете. Вы даже не знаете, откуда я адрес ваш узнал.
- Да, подумаешь адрес. Мало ли откуда можно адрес узнать. Давай садись, чай пить будем,- она приходила в себя, уже спокойная и решительная, - а как жить дальше, поговорим потом. Садись вот суда возле окна. Тут дочь моя, Маринка любила сидеть.
Однако от этих её слов Витя заплакал снова и упал перед ней снова на колени и продолжал говорить, боясь, что она не даст ему выговориться:
- Это я тут... Я украл ваши деньги и конфеты. Я украл фотографию вашей дочери Маринки, и узнал её на памятники, с вами у могилы. Там такое же фото. Это я всё. Я! Я! Позвоните в милицию, пусть меня посадят. Пусть посадят. Я – плохой, плохой я!
Начинать разговаривать нормально получилось спусти почти час. Надежде Петровне стоило много нервов и усилий над собой, чтобы успокоить Виталия.
- Ну всё, Витя, всё. Только завтра не забудь вернуть фотографию, я так к ней привык. А воровать ты ведь больше не будешь, верно же? И в гости ко мне ходить начнешь, да? Ну, вот и хорошо. А со временем перейдешь жить ко мне. Я ведь совсем одна, Витя. Совершенно одна. Ты вырастишь мужественным и честным человеком, а все что было раньше забудь и дай мне слово, что больше воровать не будешь.
- Даю слово, что никогда больше воровать не буду.
Им обоим в этот момент верилось, что так оно и будет. Не должно быть иначе, Да и сколько может быть плохо человеку. Хватит уже. «Я приглашу её на концерт, и она будет мне как мама. – думал Витя, -такой же мамой, какой была для Маринки. А Маринка мне будет как сестра, и мы будем ходить к ней на кладбище вдвоем. Она там такая же красивая».