Вопрос Бегуна

Коныгина
- Зачем ты нах*й все послал?
Спросил Небесный вдруг отец.
-Отец Небесный, ты вообще
Не существуешь, и конец.
- Не существую? Кто сказал?
Я здесь, с тобою говорю.
- Тогда скажи на все ответ.
- Э нет, сын мой, ищи-ка сам.
-Какой же толк в тебе тогда?
Хотя бы укажи мне путь.
- А я не знаю ничего,
Я – диалог тебя с тобой.


Он бежал. Бежал и бежал. Никто не догонял его; а может, и догонял – он не оборачивался. Обернется раз – и все пропало, все его, пропитанное им же, прошлое цепко схватит и уже не отпустит. Второго шанса он не получит. Второго шанса он самому себе не даст.
Он бежал, а за ним звонкими цепями громыхала оставленная им жизнь. А его новая жизнь, необъятное и, наверняка, красивое лицо которой ему не терпелось увидеть, пока так и не появилось на горизонте.
Иногда его охватывал страх; а вдруг никакой другой жизни так и не появится? Вдруг нет ответа на вопросы, вдруг не существует разгадки; вдруг его поступок – не разрыв замкнутого круга, а просто нелепое и смешное решение проблемы, которой к тому же нет.
Да, иногда ему становилось страшно. И тогда он ускорял свой бег.
Тоненький месяц свисал точеным компасом, указывая дорогу. Миллионы дорог.
Растекшийся омлет солнца намекал, что ничего не кончилось, что пути – впереди, и мир по-прежнему лежит у его ног. И серпантин этих путей никогда и никуда не девался, просто Бегун когда-то и зачем-то сошел с дистанции. И весь огромный, манящий мир сомкнулся вокруг него. И незаметно некогда огромный, манящий обмельчал, сузился, осклабившись банальным, бытовым дном.
Но потом еще были сумерки. И Бегун полюбил их, решив для себя, что это – самое честное время суток. День – он яркий, откровенный, приходящий на смену бескомпромиссного и, по правде говоря, жестокого утра, любит расставить все на свои места. Но кто сказал, что места верные? Кто давал дню право навязывать нам, что такое хорошо и что такое не очень и что совсем никуда не годится?
Ночь, воспетая так много раз! Время любви, расправ, подлых заговоров, страсти, уныния и волшебства, - ночь, напротив, любит напустить в глаза своей сверкающей, звездной пыли. Безжалостный, пьянящий дурман, спрыснутый экстрактом луны.
Но вот сумерки. Это же совсем другое дело. Когда день и ночь, два вечных гиганта, сходятся в потрясающей битве – безустанно, из столетия в столетие, зная, кто победит, но каждый раз отчаянно, каждый раз с уважением к сопернику.. Тогда-то сразу становится ясно, что ничего не ясно. И что все, абсолютно все, зависит от того, под каким углом посмотреть. Мягкие, нежные сумерки - это когда солнце скрылось, а луна еще не взошла, когда битва подошла к концу с ее безоговорочной капитуляцией и вечной Викторией. Молочно-острые сумерки на несколько сладостных мгновений приподнимают завесу извечных вопросов. Главное – не проморгать эти мгновения, принять драгоценный дар чудесного времени суток.
И вот именно twilight влил в его сознание посыл. И Бегун послал всех и вся и побежал.
Ночь застала его в дороге, он ошарашено взирал на себя в беге со стороны и понять ничего не мог. Кроме того, что пути назад нет.
Иногда он останавливался отдохнуть, перевести дух  И начинал думать об оставленной позади семье, друзьях, обязанностях, привязанностях Вместе с этими думами приходило ощущение потраченных впустую годах своей единственной и бесценной жизни. Ему становилось мучительно совестно; может, он был эгоистом, раз убежал? А как же другие – родные, не принявшие, не понявшие его порыва, погрязшие в слезах обид и кричащие ему вслед о непорядочности и предательстве?
Заслышав звон своих разорванных цепей, Бегун отвешивал своему малодушию смачного пендаля и возобновлял бег.
А через десяток-другой метров к нему приходило новое ощущение: возможно, он и поступил подло по отношению к близким существам, но в этом не было ничего неправильного. Хотя, может, и правильным это было не назвать. Просто иначе быть не могло, и это «не иначе» в определенный молочно-острый момент стало очевидным до боли.
Почему никто не предупредил его, что все становится пошлым.
Он же когда-то был влюблен, взять хотя бы собственную жену на заре их отношений. Тогда смысл был во всем; все ответы, казалось, лежат на поверхности. А у него не было даже вопросов. Единственный вопрос, даже не вопрос – загадка, - имела совершенно совершенные формы, соблазнительные изгибы; и он улыбался, как идиот, когда будущая жена смеялась его искрометным шуткам.
Так ведь никто не предупредил. О, почему он не может больше припадать к ее бедрам и нежным впадинам ее подмышек в благоговейном исступлении, как когда-то?
И ведь казалось же, что это может, будет и должно длиться вечно. Куда рассеялись чары? Где былой соблазн изгибов? Где чарующая загадка одной- единственной души, заключенной в единственно существующем для него теле?
Он на бегу рассеянно чесал затылок, не задумываясь о том, что это – признак размышлений.
Просто нельзя бесконечно себя самого за нос водить. Не предусмотрено природой, что человек может всю жизнь улыбаться, как дурак, видя влюбленную радость другого.
На все достаточно отмерено счастливой глупой улыбки, пронзительности первых оргазмов, заверений и клятв. И оставаться с женой ради тлеющего уголька угасшей страсти, из-за обязательств и уважения ради –  после того, что они испытали вместе поначалу – это ли не кощунство?
Никто не предупредил его, что весь жар, что он вкладывает в работу, никогда не принесет ему ту самую отдачу. Нет, именно такую, о которой он еще мальчишкой мечтал. Мечтал, что станет отважным морским волком; чтоб соленое бескрайнее – в лицо брызгами, чтоб штурвал – покорно под загорелыми в бронзу руками, чтоб ромовые песни – щемящим разгулом души. Когда мечтал, что станет геологом. Чтоб радость открытия, слякоть, походные неудобства и новые просторы, котелок над костром и мерцающий минерал в черноземной руке. Чтоб струйки песка, и ни одной утекшей уже навсегда песчинки – ни одной не жаль.
И где б**ть это все, спрашивал он себя.
Почему все сводится к деньгам, повышению, раздражению, а почему среди коллег случаются чаще, чем нужно, тупые долбоебы, и почему только и думаешь, что об отпуске.
Неужели весь восторг подвластен лишь детскому воображению, и неужели он рассеивается, как только….
Никто не предупредил его, что долгожданный, самый-конечно-лучший ребенок на свете однажды начнет задавать вопросы.
И все отступит на второй план: милая беременность любимой, первые приятные хлопоты, вторые, менее приятные, но уже не отвертишься, счастье первой улыбки малыша, крохотные пальчики сжимают один мозолистый указательный (слезы умиления); первые слова, поездки, гордость..
Все отступит на второй план. И грянет гром.
Пап, а зачем. Пап, а почему. Пап, я не понимаю. Выяснится, что папа сам ничего не понял. И на пике пи***ца он убежит, в ужасе вырывая свои все еще густые, блестящие волосы – от досады.
Ведь он не имеет права заполнять мозги маленького, пока открытого ко всему родного человека тем, в чем сам не уверен.
И очень запросто, что маленькие мозги засорит кто-то другой, много других – такова неизбежность. Но свою лепту в это Бегун не внесет. Это не снятие обязательств, это снятие чувства вины и непоправимости.
Когда-то и он был полон радужности и иллюзий. Но время иллюзий прошло, настало время ответов и правды, пусть даже она будет совсем не такой, как он ожидает. Хотя он и не знает совершенно, чего ожидать.
Его мускулы, не большие, но крепкие равномерно и быстро напрягались; его пружинистый бег, как метроном для великого композитора, задавал ритм приближающейся ночи.
Когда кто-то наблюдает за твоими действиями, начинаешь осознавать себя с другого ракурса, непривычного. Вот и теперь, когда на небе открылись первые глазки звезд и из далекого далека, слабо мерцающего миллионами световых лет, сошлись взорами на его чуть крупноватой голове, он себя увидел.
Остановился отдышаться и понял, что бежит по дороге. А это уже заранее заданный маршрут, кем-то заданный, не им.
А ему нужен свой путь, так какого рожна он бежит проторенной тропинкой, полной добрыми призраками колес, копыт, подошв.
Он утер пот и позволил вечерней прохладе с присвистом душевного соловья втянуть остатки соленых капель с висков.
Поднял глаза к звездам, опустил их к клейкой ленте дороги и побежал, свернув, куда понравилось, а вообще – куда попало.
Бежать не по проторенной дорожке, а по дорожке, не утоптанной сотнями килограммов чужих тел – совсем другое дело. Неудобное, зато твое личное дело.
Через некоторое время он приблизился к поселку. В наступившей ночи рассыпанным ожерельем заблестели янтарные точки окон.
Бегун замедлил бег и увидел, что к тому же поселку, чуть впереди него приближается вприпрыжку еще одна фигура. Через минуту фигурой оказался крупный мужчина довольно средних лет.
- Почему вприпрыжку? – с налета спросил недоумевающий Бегун.
Мужчина остановился и уперся ладонями в колени, восстанавливая дыхание.
- А почему нет, в конце концов? – он развел руками. – Я этого в жизни не делал с тех пор, кажется, как был ребенком. Казалось, что нелепо, не пристало, детство в жопе заиграло. Теперь я счастлив.
Бегун кивнул, и они бегом и вприпрыжку вошли в поселок.
Их немедленно окружили вереницы таверн и харчевен.
Самые изумительные запахи готовящейся еды защекотали ноздри, и Бегун понял, что давно ничего не ел.
Его спутник одним прыжком оказался в ближайшей таверне, и Бегун последовал за ним.
- Нельзя все время прыгать и бегать, просто физически невозможно. Организму надо питаться, понимаешь, бегун?
- Я пока не думал об этом. Буквально только что понял, что сто лет ничего не ел!
- Сто лет не ела мумия в музее, так вот а ты не доводи себя до такого состояния. Я, например, люблю поесть. Да что там, я знатный едок! Хозяйка, мечи на стол! Самое вкусное, что есть! Вот, а жена моя поначалу тоже метала, самое вкусное. Я думал «о, нашел. Вот она моя нимфа рассольников и отбивных, моя фея заливных и расстегаев». Да волшебство с годами свелось к разогреванию полуфабрикатов и бесовским бульонным кубикам. Это кощунство и надругательство над культурой принятия пищи, вот что я тебе скажу. Женщины, да? Все твердят «мужикам главное – завоевать, а потом хоть трава не расти». А сами! Эх!
Едок с нетерпеливым вожделением взирал на хозяйку заведения – дебелую тетку с румяными щеками. Точнее, не на нее, а на ее полные, мясистые руки, что любовно качали блюда с дымящейся бараниной, обрамленной зеленой фасолью под сметаной с чесноком.
Дивный картофельный пирог с томатами и мясом воцарился посреди дубового стола, и Едок, которому аромат пирога пел мелодии слаще псалмов, разве что не пал перед ним ниц.
- Вот, вот соль и перец, суть и смысл! – в исступлении вскричал он, утирая горьковатую пивную пену с губ и вгрызаясь самозабвенно в бараний бок.
Бегун такой позиции разделить не мог, но на еду налегал с превеликим аппетитом.
- Хозяйка, - позвал он, насытившись. – Расскажи нам, что это за селение.
- Это место, друзья мои, - заколыхались румяные телеса, - где царит и здравствует аппетит. Тут гурманы и обжоры, толстяки и не в коня корм – каждый найдет угощение по душе. Мы сажаем овощи, фруктовые деревья клонятся к земле от тяжести плодов, всевозможные ягоды на окрестных полях раздуваются сочными гроздьями. Мы выращиваем скот, сами делаем масло и сыр. В реке за селом водится разнообразная, блестящая боками рыба. Очень многие приобщаются к таинствам кулинарии; среди нас есть настоящие гении! Они могут сотворить такое, что ни в одной кулинарной книге не напишут. Я – нет, у меня простая еда. Моя таверна потому стоит у края села, что сюда заходят в основном новички, люди с дороги. А что надо усталому путнику? Не шедевр с нотками розмарина под бруснично-можжевеловой глазурью, но кусок сочного мяса да горчинка свежего пива.
Едок одобрительно чавкал и слизывал масло с пальцев. Хозяйка переливалась удовольствием: есть ли лучшая награда для повара, чем сытое одобрение едока.
Бегуна разморило. Он решил подремать в этом пышном и гостеприимном селе, а наутро отправиться дальше.
И когда лучи солнца вовсю ласкали картофельные поля, обливали медовым светом кочаны капусты и проваливались сквозь тугую листву грушевых деревьев, он проснулся с мыслью, что это – поистине райское место. Но это не его рай.
- Зато мой! – весело взревел Едок, его вчерашний спутник. – Друг мой, здесь есть все. И сюда я бежал вскачь. И здесь я остаюсь!
Он уплетал омлет с красным перцем и петрушкой и сочился светом. Да, это поистине его место. Он будет удить и потрошить рыбу, обивать от земли душистые головки репчатого лука, собирать куриные яйца из плетеных корзин, набитых сеном. Он будет обдавать кипятком и ощипывать птицу, месить тесто, наполнять лукошко наливными грибами. Будет нарабатывать, нагуливать аппетит. А потом – есть, есть, есть. Кушать, жрать, уминать, вкушать. Все грани всех вкусов теперь ему станут подвластны. Это его Мекка, его замкнутый, вкусный круг.
Бегун порадовался за него и побежал.
Интересно, а сколько Едок пробежал в эту свою дурацкую припрыжку, прежде, чем нашел свой ответ, свое место.

- Избавься, еп**ть, от клише.
Не по-дурацки он бежал,
А просто так, как он хотел.
Ты тоже ведь не Апполон.
- Но это ведь и впрямь смешно.
Отец Небесный, ну признай.
- Ну хорошо, я признаю.
А ты подумай о себе.
Избавься, в общем, от клише.

И стоит ли разрывать один круг, чтобы рано или поздно замкнуть другой? А вдруг все только из кругов и состоит, и вопрос только в том, что ты вращаешься не в своем..
Он вспомнил, с каким омерзением ему невольно приходилось принимать участие в общении со скучными людьми. Беда состояла в том, что деваться было некуда – эти люди составляли его семью. Они с наслаждением выблевывали слухи, сплетни, досужие домыслы на блюдо мещанской морали, поливали монотонными обсуждениями, смаковали, обсасывали косточки. Потом, широко раскрыв рты, заглатывали все то же самое под несколько иным соусом и снова блевали.
Шумное рвотное застолье длилось годами, а он сидел, как вегетарианец на мясном пиру, и с брезгливой улыбкой помалкивал в салфеточку. Он жаждал зелени и живительной свежести. Но союзников в своем странном желании не обнаруживал. С неистребимой затаенной надеждой вглядывался он в родные лица, вслушивался в слова. Нет, убеждал он себя снова и снова, нет – не может быть все так тошно. Там, внутри них, кроме этих банальностей, должно быть еще что-то. И каждый раз, вперив взгляд в пустые глазницы примитива, обнаруживал там только примитив.
Twilight.
Тогда он встал из-за стола и покинул пир. В спину ему летели перемытые косточки и огрызки обсуждений.
И он побежал.
Он теперь бежал по зеленому лугу с полянками ярких цветов. Будто сумасшедший цыганский табор, проходя здесь, раскидал цветастые платки. Цветы горели огнями оранжевых костров, алели каплями крови, пролитой во имя романтической мести, синели свободой небосклона, колыхались, как юбка юной черноокой, нашептывали предсказания.
Бегун не мог ничего разобрать, какие еще предсказания. Но красиво, аж дух захватывает, и он бежал дальше. Тревоги оставались позади, с каждым шагом все дальше. Чувство правильности усиливалось с каждым выдохом, тело крепло с каждым движением, солнце палило жарче с каждым часом.
А чуть левее поблескивала темная рябь озера. И Бегун, само собой, направил стопы к естественной прохладе.
Дно прохлады дном с картинки назвать было нельзя. Илистое, со сложным рисунком зеленоватых водорослей и парой-тройкой вальяжных пиявок, не привлекло бы даже Офелию.
Но Бегун не за эффектом гнался – за свежестью. Не успел он расстегнуть рубашку, как почувствовал неробкие руки на своей спине. Он обернулся. Незнакомая девушка гладила его все более и более настырно. На ней были купальные трусики белого цвета и мужская выцветшая зеленая футболка.
Чтобы застать ее врасплох, он спросил:
- Простите, мы знакомы?
- Нет, но не подскажете, Как пройти в библиотеку? – не растерялась она и уверенным жестом вложила свою ягодицу Бегуну в руку.
Нет, не это ждал найти.
«Да что ж ты будешь делать, сует мне себя, б**дь такая, и сует», думал он, отстраняясь.
Он всегда любил женщин, проблем в одном из любимых аспектов жизни не наблюдалось, так что же: на вот, бери – не хочу!
Только он и правда не хотел.
Может, это бег так сказался? Он, наконец, отодвинул Девушку как можно более ласково.
- Зачем тебе это? – с интересом.
- А как же иначе. Я была со многими мужчинами, потому что уверена, что мы продолжаем жить в других людях. Ты представляешь, сколько у меня продолжений! Память обо мне – цель и смысл моей жизни. Ни великим композитором мне не стать, ни доктором, ни актрисой. Нет таланта. Я это признаю и ставлю себе в заслугу свое это признание. А люди, переспавшие со мной, несут память обо мне через время и расстояние, через часы, годы и километры. Конечно, возможно, кто-то и забывает, кто-то вспоминает лишь изредка. Чтобы перестраховаться и обеспечить себя памятью о себе я стараюсь переспать с как можно большим количеством мужчин. Вообще-то, отказываются крайне редко. Окажи посильную помощь – разреши хоть сделать тебе минет.
Бегун улыбнулся: он все-таки не был эгоистом, потому что мысль о наполнении смыслом жизнь незнакомого человека показалась заманчивой. Он сделает доброе дело, тем более (чего уж душой кривить), терять нечего. А то добро, что он выплеснет в гортань девушки – убудет, да немного. Такого –то добра у него навалом, еще прибудет.
Она уперлась острыми красноватыми коленками в теплый бархат травы. Редкий муравей пробегал по ее пятке, солнце пекло золотистый локон, пОтом приклеивая его к виску.
Минет недурственный, думал Бегун, приспустив веки и штаны. Еще бы, это не просто незамысловатый акт, это работа над смыслом жизни.
Когда ее щеки запылали не то от усердия, не то от жарищи, он стремительно поделился с ней своим самовосполняющимся добром.
 Девушка в вытертой футболке выглядела теперь более удовлетворенной. Жизнь проходит не зря..
Бегун одарил ее ничего не значащим взглядом, ступил на неискусительное дно озера и с наслаждением поплыл на другой берег.
Девушка уже собирала землянику, отправляя ее в ротик в качестве награды за недавний труд. И поджидала следующего благодетеля.


- Отец Небесный, ну и смысл!
Ну а минет и впрямь неплох.
-Твори добро, сын мой, твори.
Взамен не будет ничего.
Все ожидания отринь
И нах*й шли надежды все.
- Но без надежд нехорошо!
Они ведут меня вперед.
- Вперед себя ведешь ты сам.

Синей бахромой впереди шелестел лес; рассекая варево знойного дня, Бегун на него держал курс. Деревья дадут ему кров, он раздвинет кустарник, как ноги Лучшей в Мире Любовницы, и войдет в тенистое, синеватое лоно. И пекло ему вслед сложит оружие у кромки леса, поблескивая, как щитами, пятнами солнечного света на опушке. И золотые горячие стрелы, пущенные сквозь могучие хвойные лапы, не пронзят Бегуна.
Пусть напалмом жжет рощицы, а он будет под прикрытием величественного союзника.
Но в лесу было душно. Да и бежать было неудобно, сплошь сучки и всяко-разно.
Бегун сбросил с себя резвую рысцу и облачился в неторопливый полубег. В лес со своим ритмом не ходят, понимать надо.
Жизнь девушки с того берега пока еще имела смысл – он думал о ней. А если он перестанет о ней думать? А если они все по неким причинам перестанут о ней думать – что же, ее жизнь окажется бессмысленной. Шутка в том, что она об этом не узнает. Все так зыбко и эфемерно, и зависит от многих причин. Одному отшибло память, другому просто не сдалось – поматросил и поматросил, с кем не бывает, третий умер, ну и тому подобное. Нельзя полагаться на результат, если присутствует человеческий фактор. А если только он и присутствует.. запишите «пропало», пожалуйста. Человек – наименее надежное дело из всех известных человеку дел.
Так размышлял Бегун, когда обнаружил, что из смешанного лес переплавился в хвойный. От жары, возможно.
Полубежать было приятно, хвоя цвета ржи под ногами отдавалась увесистым шепотом. Пахло божественно, и, опаленные непробивающимся сюда солнцем, ноздри Бегуна затрепетали.
Шепот намекал на грибы. Маленькие такие грибочки, невнятно-бледные и даже не очень приятные на вид. Они самодовольно торчали тут и там, любуясь собой и друг другом.
Ощущение правильности и волшебства окатило его изумительной, чистой волной.
Он близок к разгадке?
Он избрал свой путь, и этот путь привел его сюда, в эту магию величавого и невзрачного; в этот гармоничный диссонанс вековых вечнозеленых и бледных недомерков со шляпками, сроком жизни даже не на месяц.
Он жевал чуть горьковатые, не очень-то и вкусные грибы. Если он умрет – значит, ответ может быть где-то там. А если его там нет – что ж, это тоже ответ. Неизвестность в любом случае поджидает по любую сторону бытия, разве не так.
Он продолжал полубежать, виляя, а потом стоял и обнимал дерево. Шершавый стан, сокрытая мудрость, мудрость не от знаний которая, чудо неподвижности и роста. Стояния на одном месте и движения наверх, а потом всю жизнь влево-вправо, как ветер подует. Но и это только часть; остальная – вне зрения, мощными корнями разбегающаяся под, вздыбливая землю; желание отстоять свое место и жизнь.
Дерево говорило «останься, если ты ищешь ответа. Ответ любой, каким бы он ни был – это покой. Решение задачи, выведение формулы, поиск недостающего элемента, - все, что угодно.. Ответ – это конец метаниям и исканиям. То есть, покой. А покой – здесь».
Бегун плакал. Это были слезы не горя и не радости, но слезы очищения. Он был частью природы, и здесь он мог остаться, это могло быть его местом, как и местом сосны, которую он обнимал.
И он был счастлив это узнать. Раньше Бегун лишь догадывался, думал, что знал. А теперь узнал по-настоящему.
Солнце, отчаявшись дождаться его из леса, покатилось за горизонт. Оно, может, мечтало накинуться на него, как только он выйдет, и палить, палить из всех лучей. Но он был занят – крепко обнимал, поглаживая, ствол старой сосны и плакал.
«Останься, будь среди нас, будь своим, ты принадлежишь нам, как и мы тебе. Незачем больше бежать: ответ – в гармонии и покое».
- Ну да, - тихо проговорил Бегун, и от звука его голоса грибы попрятались кто куда. – Ну да. А ночь если, а гроза, а волки. Покой даже здесь не бывает совершенным.
Он подумал, что можно было бы еще поесть этих удивительных грибов и спросить у деревьев, может, покой тут все же незыблемый. И еще спросить, а уверены ли они на сто три процента, что покой – это ответ на его вопрос.
Но хватит. Дружелюбный лес приоткрыл свою тайну и сумел в ней растворить. Может быть, Бегун еще вернется. В любом случае, его здесь ждут и примут, и знать это было восхитительно.


- А ты мастак по пять часов
С сосною старой говорить.
И плакал долго, как дурак,
О чем тебе поведал лес?
- Отец Небесный, счастлив я.
И не стесняюсь слез своих.
Я очень много осознал,
Но все же дальше побегу.

Честные сумерки застали Бегуна на обочине довольно большой дороги: он справлял нужду. И думал, что пора пробежаться по большой дороге, чтобы отдохнули ноги.
В конце концов, этот асфальт клали другие люди для нужд еще более других людей.
Бежать по серому покрытию было легко и приятно, оно раболепно стелилось под каждым пружинистым выпадом, предлагая услужливо свою крепкую спину.
Но еще оно катилось само по себе далеко вперед, ровное и самодостаточное, позволяя по себе пробежать «ладно, давай, мне до тебя дела нет, таких, как ты, у меня полно».
А еще оно заигрывало, как кокетливая девчонка: изгиб вправо, виток налево – ну-ка, малыш, не отставай, блеснет иной раз случайно вобранным в себя камешком и унесется дальше.
Как хочешь, так и представляй асфальт. Это сумерки, честнее не бывает.
Прошлое все реже одолевало его при передышках, рассеивалось чувство вины и стыд, усиливалось ощущение правильности.
Тут он услышал лай собак. Он ускорил, а затем замедлил бег, прислушиваясь. Лай оказался человеческим, и он свернул на звук.
Перед ним вырастали бетонные коробки домов, он приближался к городу, во чреве которого неравномерно, беспрерывно гудели и трещали людские голоса.
Он вбежал на территорию населенного пункта, и кто-то немедленно толкнул его в плечо.
- Эй ты, человече, рассуди нас. Категорический императив на поверку оказывается фуфлом, так?
- Нет, - загудел во мраке второй голос. – Мы толкуем о том, что «хотелось бы». «Хотелось бы», но никто не утверждает, что на самом деле..
Голоса засвиристели, перебивая друг друга, и он побежал дальше.
Наступившая тьма, как унылый художник, тут и там лепила на холст улиц темные фигуры, похожие одна на другую как капли мазута.
Капли мазута оживленно жестикулировали, сбившись в кучки по двое, трое, четверо. Кое-кто бесцельно шатался между домов, но и то недолго: заслышав подходящую тему, одинокая фигура примыкала к компании и немедленно вливалась в крики и жесты.
Бегун обнаружил, что они спорили. Все до единого. На темы, кажется, все, до единой.
….О пользе каштанов давно сказано, что...
…Какая уринотерапия, вы ох*ели! Да вы знаете, что…
…Ни в одни ворота не лезет! Если фундамент заложить, не учитывая…
…И пережил клиническую смерть..А что вы ржете, блин?..
…Не перебивай же, господи!...
…Что значит тридцать пять, когда тридцать девять, на, читай!...
…В небе светящиеся шары, да куча доказательств, вот, например…
…А берцовая кость при этом..Да-да, берцовая. Чего?..
…Витамины в огурцах? Не смешите мои козявки!...
…Да бл*ть, еще Маслоу попытался доказать, что….
Крушились глаголы, взмывали ракетами прилагательные, существительные били не в бровь и не в глаз, а куда попало, междометия затыкали рот, наречия напирали цугом.
Среди словесных баталий и вербальных поединков, среди информационного мусора разного толка остановился Бегун и немедленно и недобровольно оказался вовлечен в спорю
- А я уверяю, что собаке пятая нога не то что не повредит, но и крайне необходима. Особенно зимой, ты согласен?
Коротышка с ушами, цветом и формой напоминающими свеклу, выжидающе-нетерпеливо воткнул зрачки в Бегуна. Бегун разглядывал его уши и не знал, что сказать. Он восстанавливал дыхание.
- Не соглашайся, - пробасил другой голос, принадлежавший оппоненту коротышки. – Это утверждение не имеет никаких под собой оснований. Природой все предусмотрено; нужна была бы пятая нога – она бы была!
- Нет! Все наоборот! Была бы пятая нога - сразу стала бы нужна. У машины тоже четыре колеса, но по-хорошему, в багажнике должно быть пятое. И вообще, машины скоро будут с пятью, шестью колесами, вот увидите.
- Да ведь автомобиль – творение рук человеческих, а собака – творение природы, это разные вещи.
- Я ищу истину, - вставил Бегун. – Мне нужен ответ.
Уши коротышки посвеклели еще больше, он всплеснул руками.
- Посмотрите на него! А мы тут все чем, по-твоему, занимаемся? Не ответы ли ищем, не абсолютные ли истины? Истина в споре рождается! А если ты будешь ходить и спрашивать где она, так ты ее не найдешь никогда! Два спорящих лепят ее, как будто пара мальчуганов собирает сложный конструктор, где одному ну никак не справиться.
- Да,  - возразил Бегун не горячо и не холодно, - но моя истина не имеет отношения к пятой ноге собаки. Ни к кабачкам, ни к муравьедам, ни к глобальному потеплению, ни к экономике стран третьего мира.
- Охо-хо, - усмехнулся коротышкин оппонент, - видали чудака? А как ты можешь знать, если только пока ищешь? А вдруг твой ответ имеет отношение к аноргазмии или тонкостям игры на тромбоне? Ты сам себе границы поставил, а возможно,  твоя истина лежит как раз за ними.
- Тьфу, - бесслюнно плюнул Бегун. – Я не ставил границ, я просто привел к общему знаменателю критерии поиска. В ходе решения уравнения все ваши оргазмы с тромбонами свелись к нулю.
Он побежал через город, рассекая крепким телом приправленные бранью дискуссии и дебаты.
Кучка очень пожилых и толстых мужчин на минуту привлекла его внимание. В темноте они были похожи на семейство грибов-боровиков, облитых чернилами. Бегун остановился и прислушался.
- …так что спорить на эту тему сегодня больше не резон. Признайте свое тотальное поражение, господа, смысла в жизни действительно нет.
Все боровики повесили головы.
- Предлагаю, - торжественно продолжал победивший, - разойтись и поспорить на мелкие, бытовые темы, чтоб прийти в себя.
И все стали понуро разбредаться, только Главный Боровик стоял, нежась в пене победы, под покровом ночи, пока никто не видит. Он прокручивал в голове свои доводы, аргументы и интонации голоса, и был упоен.
Бегун перебил его мысли своим словом.
- А если смысл есть, но не универсальный, а для каждого свой?
- Это одно и то же, - победитель с досадой тряхнул густой шевелюрой подбородка. – Универсального смысла нет,  это я доказал им еще на той неделе. А что, молодой человек, есть смысл для отдельно взятой личности? Не более, чем смесь чаяний, надежд, мечт. И состав этой смеси меняется в зависимости от обстоятельств, настроения и возраста. И это вы называете смыслом?
Бегун побежал дальше и чесал затылок, хотя, по правде говоря, затылок не чесался.
Эти люди искали истин, и истин было слишком много, и слишком много людей, которые их искали. Как знать, может, его, Бегуна, истина тут пробегала. Посеяла смуту, взбудоражив шлейфом своего присутствия скудоумных и гениальных, и в ужасе от их гениальности и скудоумия покинула город, скрывшись в неизвестном направлении.
Он не хотел спорить. Его ответ не в споре рождается, его ответ давно уже родился, окреп и теперь играет с ним в прятки.
Бег, бег. Монотонность привязана к действию медленному и скучному. Но наступившее утро с присущей ему прямотой отметило, что Бегун бежит монотонно и быстро.
Левая, правая, вдох, выдох, мелькают колени, работают руки, чуть качается крупноватая голова.
А в это время в других концах планеты:
- Пьяный фермер избивал до смерти своего неправого соседа под кудахтанье кур.
- Выигрывался кем-то любительский турнир в шахматы; проигравший кусал локти, обдумывая ход, который он так и не сделал, и который мог бы привести его к победе.
- Припадали к бидонам грудей своей измотанной мамы два чернокожих малыша.
- Продавец персидских ковров только что крепко надул незадачливого покупателя, всунув ему подделку втридорога.
- Домохозяйка чертыхалась, потому что обожгла палец, доставая пирожки с рисом из духовки.
- Неверная жена отдавалась со всей страстью своему кузену, пока муж, капитан дальнего плавания, исполнял обязанности капитана дальнего плавания.
- Глупо хихикая, выкручивался перед родителями накуренный, но добрый подросток.
- Одной даме средних лет начисто сожгли волосы в парикмахерской, передержав химическую смесь для завивки.
- Кукушка снова подкинула кому-то свое яйцо.
- Бледные кожным покровом, но счастливые туристы фотографировали ягуара на мыльницы, свешиваясь с машины модели «джип».
- Рухнул, наконец, старый забор в сельской глубинке, не выдержав веса вороны. Вороне не удалось скончаться на месте от испуга.
- Мальчик получил пять по контрольной, потому что списал у соседа. Учительница удивилась, два раза перепроверила, бровью недоуменно повела, но в журнал поставила.
- Облажался только что скрипач на концерте, громко взяв не ту ноту. Ему было страшно неловко.

И все это происходило. Правда, происходило, даже одновременно. И еще много чего другого.
А он все бежал, пружинисто, упрямо, пересекая тропинки и полеты бабочек, радиоволны и ручьи.
Под лежащими горизонтально, темными скобками его бровей жил уверенный взгляд человека, который не знает, куда бежит.
- Эй ты, - окликнули его из каких-то кустов.
Бегун остановился и обернулся. К нему подошли два заросших щетиной и укусами комаров субъекта.
Человек – животное. Бегун – человек. Ничто животное ему не чуждо: инстинктивно он сразу почувствовал исходящую от них агрессию.
- Мы большие бандиты с маленькой дороги, - бандит номер один обнажил полуживые зубы. Кажется, они много лет молили о пощаде, многие уже полегли. Бандиту Номер Один было плевать на их мольбы и гибель – это не могло не говорить о его жестокости.
- Мы будем тебя бить, - крякнул Бандит Номер Два. Кожа под его щетиной краснела и шелушилась и говорила «отведи же глаза, на меня неприятно смотреть». И нельзя было не повиноваться ее голосу.
- Зачем? – спросил Бегун, хотя любой ответ, предполагающий логику, был обречен на провал.
Номер Один впал в кататонический оскал.
Номер Два просвистел кулаком в направлении лица Бегуна.
На переносице немедленно начался бурный карнавал с горящими кострами и красным вином, в глазах запрыгали голые тетки с бенгальскими огоньками в руках.
Это было несправедливо, и звук такой неприятный.
Бегун, пользуясь тем, что Номер Два вдохновлялся сомнительной силой своей руки, а Номер Один из оскала еще не вышел, сорвал толстый сухой стебелек. Драться он не особенно любил, а вот удивить иногда мог. Рассуждал так: если проблематично сбить с ног, то можно попробовать сбить с толку.
Он быстро, но безошибочно ткнул стебельком Номера Два прямо в шелудивую щеку и, создав откровенное замешательство, пустился наутек.
Это было надругательство над идеей бандитизма! Плевок в его устои, насквозь фальшивая партия в гимне Всех Подонков!
Все должно было быть не так: они должны были избить его, осквернить его и без того не очень деликатные уши отвратительными ругательствами. Они должны были смеяться над ним, если бы он просил отпустить его, и свирепеть, если бы он пробовал дать отпор.
А это ЧТО?! Их глаза заволокли бельма ярости; Номер Один пришел в себя и посмотрел на второго. Того охватил приступ бешенства: он был разъярен, как, должно быть, разъярен лев, защищающий свою львицу и честь самца. Нет, даже лев не так страшен. И вообще, сравнение со львом этого оторопевшего шелушащегося мужчинки не выдерживает никакой критики.
Бандиты бросились вдогонку, да куда им было угнаться за человеком, который бежал и бежал до встречи с ними, и бежать будет и будет после. Правда, в данный момент он делал это раза в четыре быстрее обычного. Они неистовствовали вдогонку, сыпали проклятиями и чувствовали себя униженными. Как им теперь смотреть в глаза друг другу?
Но Бегуна это волновало в степени, стремящейся к нулю. Он оторвался от своих подлых преследователей в первую же секунду и теперь, пробежав расстояние, равное безопасности, остановился передохнуть. Нет, бежать и убегать – вещи совершенно разные.
 
- Но ты, однако, насмешил!
Достойно сдачи дать сумел.
Сам от себя не ох**ел?
- Отец Небесный, отвали.
Мой нос несчастный
Жжет огнем.
- Им нервы жжет сейчас сильней.
Их просто надо пожалеть.
В своей же злобе и сгниют.
- Один уже гниет со рта.
- А ты давай уже забудь,
Не много чести подлецам?
-Несправедливо как-то, блять.
- Сын мой, так – испокон веков.

Бегун снова был в пути. Теперь он думал о своей матери. Пожалуй, она была единственным человеком, который его понимал. Под ее толстой оболочкой наращенного цинизма, уюта бытовых прелестей, взлелеянного годами, простых радостей рутины, составлявших ее ежедневный рацион, - под этой оболочкой трепыхался вопрос. Его было уже не слышно и давным-давно не видно, но он там был. Лишь иногда Бегун замечал мамин задумчивый взгляд, устремленный туда, куда он сам себе сейчас прокладывал путь. Она не захотела искать ответов, или не могла. Женщинам труднее, им было и будет труднее по определению. Они более привязаны к чему бы то ни было. Например, к дому и детям. Мужчины пишут картины, пьют до беспамятства, пропадают ночами, являются героями пошлых и не очень анекдотов, пишут книги и музыку. Пока женщины до трещин в губах разжигают затухающее временами пламя семейного очага и втайне проклинают материнский инстинкт, крепко связывающий их с ненаглядными дочками-сыночками.
Женщины-композиторы? Художницы? Выдающиеся врачи? Да, возможно, и очень даже. Но вот почему-то нет. Не в таком единогласном большинстве. 
Исключения имеют место быть. И для этого, скорее всего, надо не иметь семьи. А мужчинам проще думать, что это от отсутствия таланта.
Иногда мать смотрела на него с нежным сожалением, предчувствуя, что однажды он захочет прорвать оцепление «работа-дом-друзья-успех-отпуск-семья-работа-дом..»
Она-то лучше всех понимала, что это нелегко. Потому что сама в свое время не решилась. И не упрекнула его в поступке, лишь один раз, дежурно, без должной искренности.
Они никогда не разговаривали на околовопросные темы, потому что не знали, что сказать. Лишь однажды, незадолго до его сумеречного решения, мама, выпив лишнего, посмотрела прямо в глаза.
«Есть что-то большее», сказала она. И он не стал ничего уточнять. И она была этому рада.
Это не был призыв к действию, это был голосок вопроса из нутра повседневности.
Он точно знал, что бежит с благословением той, что дала ему жизнь.

Впереди, как выбитые зубы гиганта, торчали белые палатки.
Бегун, ощущая потребность в чем-то холодном для носа и в передышке, преодолел расстояние до них весьма быстро.
Люди в одеждах белых, таких же, как палатки, бродили по поляне, сидели, лежали, разговаривали.
- Нет ли у вас чего-нибудь холодного? – скосив глаза, Бегун указал ими на свою переносицу.
- Мужчина в хлопковой рубахе обернулся и разразился лучезарной улыбкой, которая, впрочем, померкла, напоровшись на нос прибежавшего.
- Господи, что с вами случилось?
Случилось то, что случилось. Был в этом смысл или нет – никто не знает.
Люди вокруг мужчины пришли в движение, белизна их одежд почти что резала глаз.
- Мне просто нужно немного льда, или холодная бутылка, или кусок мяса, я не знаю. Приложить. У вас, может, есть мини-холодильники или специальные сумки, где вы храните замороженные продукты. Был бы премного благодарен.
Мужчина внимательно выслушал и замерцал глазами, обращаясь к людям вокруг. Все заговорщически переглянулись.
- Да, у нас есть лед. В нем мы храним лимонад.
- О, спасибо, - маленькая радость выплеснулась из Бегуна и попала каплями на мужчину. Тот отмерял шаг назад.
- За что, простите? Кто-то сказал, что мы дадим вам этот лед просто так?
«Очередная кучка е*нутых», с досадой подумал Бегун.
- Не надо нам спасибо. Вместо спасибо гораздо лучше будет, если вы дадите нам что-то в обмен.
- Но что?
- Откуда же нам знать. Вы предлагайте.
Мужчина немного наклонил в сторону гостя верхнюю часть туловища. Ни дать ни взять – сдержанный, воспитанный ребенок, которому, однако, не терпится узнать, что же за сюрприз в шоколадном яйце.
А сюрприза там никакого нет и быть не может.
- У меня нет ничего.
- Значит, у нас нет льда.
Мужчина выпрямился.
- Видите ли, мы, - он широким жестом «выплывали расписные утюги» обвел палаточный городок, - мы решили положить конец мировому беспределу и дать начало новому мировому порядку, где все будет справедливо, взаимно и честно. Мы называем себя «ревнители баланса», и наши принципы незыблемы. Во всем должен быть баланс, но не гипотетический, не в теории, а на практике. Прям тут, не сходя с места. То есть, мы что-то отдаем и, соответственно, имеем полное право что-то получить взамен.
- А вы никогда не думали, - сказал Бегун, - что это отрицает элемент человечности? А мы все-таки люди.
Мужчину сбить с курса было невозможно.
- Мы думали обо всем, а как же. Элемент человечности? И куда он нас привел, скажите на милость? Войны, голод, забастовки, бунт, недовольство правительством – во все времена и у всех народов. Это все от отсутствия баланса. Мы за это возьмемся, мы уже взялись.
«Бл**ть, льда не дождешься».
- Послушайте, тут по соседству с вами, километрах в пяти творится локальный беспредел. Эти хулиганы разбили мне нос. Сделайте исключение, пойдите навстречу и дайте кусок льда.
Картинно покачал в ответ мужчина головой, грустью налились яблоки его глаз. Снова выплыли утюги, еще расписнее, еще красивее.
- Вот, - воззвал он наконец к окружавшим его ревнителям баланса. – Вот где начинается гниение любой системы, вот зловещий разболтанный гвоздь, на котором висит свод золотых правил Нового Порядка! Человек ставит свои интересы превыше интересов других. Ему плевать на их принципы, на справедливость и равновесие. Он просто хочет свой кусок льда, себе, для себя, ничего не давая взамен!
Грозными флагами колыхался теперь снежный хлопок рубах и юбок вокруг.
- Исключение! С этого начинает разлагаться все! И не буду я вам говорить школьных фраз типа «одному исключение, второму, третьему – и что получится?» Нет, не в этом даже дело! А дело - в принципе. Проблема общества в том, что оно беспринципное. Можно сколь угодно долго и тщательно выбирать вождей, президентов, королей. Это глупо – следовать за кем-то, пока нет единого принципа, которому следовать необходимо.
Хлопковые флаги торжественно вились метелями вокруг удрученного Бегуна. Ему нечего было возразить. Зато, отвлеченный тирадами мужчины, нос перестал болеть.
Может, если хочет!
День перегорел всеми своими красками: тут тебе и мед, и моча, и лимон, и спелое яблоко «гольден», и зубы курильщика, и подпалинки бровей черного коккер-спаниеля, и тронутый сентябрем лист осины, и рыжики с лисичками, и всякое.
Он бежал, взволнованный, размышляющий. Может, ответ придет к нему не неожиданно. Может, он сам должен больше складывать и делить, возводить в степень и извлекать корень. А члены уравнения разбросаны на его пути: едок, бегущий вприпрыжку, пятая нога собаки, земляника, смятая зубами девушки с озера..
А вдруг ответ уже был? Может, это и правда покой, о котором говорили грибы и сосны? Может, это некий принцип, которого надо железно придерживаться? А что, если в одиночку ему и правда не справиться, что если ответ может родиться только в споре?
Только Бегун так не думал. Его одолевали сомнения, но ощущение правильности нарастало. Звон цепей прошлого таял вдали.
 Он чувствовал себя еще свободнее, еще чище, хотя не мылся несколько дней.
Было неплохо уважить свою кожу мылом и водой, подумалось ему, когда он заметил автомобиль, притормозивший о обочины дороги. Бегун как раз собирался ее пересечь и направиться, куда упадет взгляд.
Но водитель авто был настроен дружелюбно. Слишком дружелюбно, чтобы его игнорировать. Он пронзительно улыбался из окна водительского сиденья, радужно вскидывал брови и радостно жевал губами.  Из машины почему-то, правда, не вылезал.
Бегун изобразил приветственной знак вопроса.
- Не подскажете, куда ведет эта дорога? – живо осведомился водитель.
- Понятия не имею, - живо осведомил Бегун.
- А вы куда направляетесь?
- Не могу ничего добавить к тому, что я уже сказал.
- Ясно. Может, составим компанию друг другу? Вам все равно, куда идти.. то есть, бежать. А вдвоем не скучно.
Поправка.
- Мне не совсем все равно; назад, например, не мое направление.
- Разумеется, только вперед! -  Водитель радостно засмеялся. – Да и мне, собственно, все равно.
Бегун снова вбивал пятки в ровный асфальт, автомобиль неспешно катился параллельно ему на маленькой скорости.
- Наслаждение, - мечтательно вывел водитель, лениво положив два пальца на южный полукруг руля. – Вы вот бежите, хотя на спортсмена не похожи.
- А вы ведете машину и похожи на водителя. Вам повезло больше.
Бегун попадал слогами в такт дыханию и бегу.
- Ха-ха-ха! Может быть! Но мы не кардинально и не противоположны, между нами есть существенное сходство: мы, кажется, оба делаем то, что хотим.
Крупноватая голова с густыми, совсем не пшеничными волосами чуть наклонилась в знак согласия.
Водитель с наслаждением:
- И это правильно. Вряд ли есть что-нибудь более правильное. Какое тонкое и вместе с тем полное удовлетворение приносит чувство того, что все делаешь верно. И, что немаловажно, для себя! Слишком уж мы придавлены бетонной плитой необходимости все делать для других. Другие, конечно, делают не меньше для нас. Ну и в чем кайф? А жизнь – она одна, у каждого одна; таинство рождения, чудо жизни, достоинства и плюсы существования. И все эти громкие слова, полные вдохновения, сдуваются под нуждами других людей. Да что ни возьми, выбери наугад – и попадешь в удовлетворение чужих потребностей. А иллюзия того, что получаешь от этого радость, что это, может даже, твое предназначение, - иллюзия, как надежная заступница, покрывает все твои деяния налетом значимости. С покровительницей не страшно, она защитит. От лишних дум, мечтаний, вопросов. А когда ты дерзнешь, наконец, подвинуть ее в сторону – конец. Пропал. Оказался один на один с вопросами, безоружный, беззащитный, растерянный.
Бегун слушал и, как водится, чесал затылок.
Он вообще был не большой любитель говорить, но слова всех попадавшихся на своем пути собеседников впитывал, как губка. Ненужное потом отжимал.
- Почему вы за рулем?
- А потому, что я этого хочу. Я, знаете, всегда любил водить. Потом появилась семья, дети, и сразу – отвези жену в магазин, съезди с тещей ко врачу, забери детей из школы.. И то, что раньше доставляло удовольствие, превратилось в повинность. Чуть не сказал «тяжкую»! Ха-ха!
Смешного в этом, конечно, ничего не было. Только то, что это осталось в прошлом. Легко смеяться над прошлым, даже если оно твое.
- А теперь я, как в старые, бесконечно добрые времена, получаю удовольствие от вождения. Сливаюсь с машиной в одно неделимое целое; я направляю и управляю, она везет. И вместе мы движемся, совершенная гармония человека и механизма.
Бегун сбавил темп, автомобиль тоже притормозил. На горизонтах розовели следы в очередной раз побежденного солнца. Робкий месяц, как начинающий боец, не верящий в свою победу, бледно выступил на посеревшем небе.
В честь пораженного солнца сомкнулись лепестки, и цветы с запоздавшим почтением к ушедшему склонили головки.
В честь победившего месяца зажигались точки звезд и окружали его со всех сторон, не смея приблизиться ни на тысячу лет.
В честь Бегуна и его спутника ничего не происходило. А, нет. Зажглись фары машины, воцарилась прохлада, запахи стали отчетливее, мягко опустилась тишина. Хотя и это не в их честь. Да и кому до чести дело, не в век рыцарей живем.
Водитель вышел по малой потребности и пристроился рядом с машиной. Как будто боялся, что она без него уедет. А она стояла рядом, большая, теплая, и ласково урчала не новым мотором.
- Попить бы.
- Помыться бы.
И они продолжили свой (не)замысловатый путь.


- Сын мой, ну как твои дела?
Ты снова спутника обрел?
- Да, хоть его я не искал.
И в нем особо смысла нет.
- Да бл**ть, подумай, наконец,
Что смысл, может, есть во всем.
А ты упертый, как баран.
Хотя вообще-то молодец.
- Я дивно чувствую себя.
И толк, где надо, вижу сам.
Хоть не мешало бы пожрать
И Душем окропить живот.


А потом был мост, и сразу за ним заправка.
Вокруг заправки не было ничего лишнего: только местность вокруг заправки. Разве что песка чуть больше, чем нужно. Хотя, может, нужно именно столько.
Путникам навстречу вышел худой лысый мужчина в джинсах, без футболки.
Первым делом он бросил взгляд на машину, а потом поднял его оттуда, куда бросил и перевел его на бегуна и водителя. Улыбка пробежала от одного уголка его рта к другому.
- Внутри есть кофе с бутербродами и какой-никакой душ. Проходите, а я пока займусь машиной. Ее тоже надо помыть и накормить. На пустой бензобак далеко не уедешь!
Странное дело, иногда ангел и даже спаситель является в виде заправщика в замусоленных джинсах. Не открытие, конечно, но все равно каждый раз удивительно.
Бегун помчался в какой-никакой душ, по пути скидывая одежду. Он был напорист и нетерпелив, как страждущий любовник. Он алкал встречи с долгожданной. Разводить нежности не было никакого желания. Он обхватил краники смесителя, как маленькие груди юной прелестницы и с вожделением сжал их.
Но прелестница оказалась с характером. Сначала ничего, кроме утробного журчания, не происходило. Потом из краника «горячий» полилась холодная, ржавая вода. Так импотентом станешь нахуй, думал Бегун, яростно тормоша трубу, пытаясь расшевелить проказницу.
И вот полилась, наконец, чистая, прохладная вода. И ярость ушла. Настало время ласк.
Продолжительный, восхитительный мультикатарсис.
Иначе не может быть, не могло. Если все предначертано – то ему нравится такое начертание. Если не предначертано ничего – то он определенно на самом верном из всех своих путей. Здесь, на богом забытой заправке, под прохладой из ржавой трубы.
Бегун так ошалел от откровенной правильности, что, проглотив два бутерброда с сыром и чем-то еще, отключился на продавленном, видавшем попы диванчике. Прямо перед открытым небом, недалеко от автомобиля.
Через несколько часов зазвенел будильник голосом Заправщика – он разговаривал с Водителем:
- Завидую я вам. Взяли и сделали.
- А ты не завидуй, а делай, - будильник Водителя был еще громче.
- Легко сказать!
- Нет. - Бегун открыл глаза. – Сказать тоже не легко, если в слова вкладывать смысл. Сделать, конечно, еще труднее. И бредни все это про первый шаг. После первого и второго очень легко повернуть назад.
- Так ты же сделал! – воскликнул Заправщик и обратил следующее восклицание к Водителю. – И ты сделал!
- Я просто не оборачивался. И ты сделай, если хочешь. А не хочешь – не завидуй. Нечему завидовать, если это – не твое.
На этом лимит поддержания диалога у Бегуна истек, он сел на диване. На вахту реплик заступил Водитель.
В предрассветный час небо снова превращалось в ринг, где солнце проводило матч – реванш. На исходе некоторого раунда вселенная присудила победу огненному шару, и он победоносно раскидывал по пространствам, один за другим медовые лучи. Цветы раскрывали лепестки- ладони для душистых аплодисментов. Просыпалась всякая живность – и мошка, и козлик, и снежный барс.
Ласково, из самого центра галактики, приветствовало всех животворящее солнце. Только ни на козе не подъедешь, ни на ракете не подлетишь – сожжет к ****ям. Такая любовь, и правда, лучше на расстоянии.
Месяц со своими болельщиками – красными гигантами и белыми карликами растаял, чтобы в летних сумерках снова начать готовиться к бою.
- Я завидую, потому что это мое! Иначе бы даже внимания не обратил, или подумал бы, что вы просто придурки. Вы – свободные, куда хочу – туда лечу. А я не могу. Не могу бросить все это: свой дом, заправку, вот эту дорогу, вон ту рощицу, и этот мост. Если вот так посмотреть, то виден кусочек неба под ним, который особенно красив ночью. Я люблю все это, но временами начинаю ненавидеть. Потому что милые сердцу пейзажи напоминают о моей собственной слабости и нерешительности.
- А ты пробовал когда-нибудь изменить это? Себя, то есть? – Водитель любовно поглаживал капот своей теперь чистой машины.
Заправщик горько усмехнулся и посмотрел на Бегуна. Тот встал с дивана, свежий и отдохнувший.
- Да, один раз. Я решил попробовать, закрыл тут все, ключ положил в карман и пошел.
- Зачем ключ в карман? Это как заранее приготовить путь к отступлению. Надо было вообще его выбросить, или просто ничего не закрывать. Отправляясь в новый путь, ни к чему брать с собой прошлое в кармане. Так далеко не уйдешь.
- Я и не ушел. Вернулся, радуясь и проклиная себя одновременно. Часто думаю, что мне не хватает стержня внутри, ну или снаружи – в лице какого-нибудь человека. Эх, если б мне попался такой попутчик, как вы, ребята.. Он вдохновил бы меня, заставил бы в себя поверить. Не словами, а своим поступком. Я люблю свой дом и это место, но жизнь проходит мимо. И я действительно хочу все изменить. Мне просто не хватает духу.

Бегун потянулся и адресовал Заправщику взгляд, полный прощания.
- Бегун, скажи мне что-нибудь напоследок.
- Скажи нам, - поправил Водитель.- Потому что я остаюсь. Я буду тем самым стержнем, у меня решимости на двоих как раз хватит. Ведь бесцельно колесить тоже может наскучить, а вдвоем веселее! У тебя свой путь, тебе никто не нужен, хоть ты приятный спутник. Желаю найти то, что ищешь.
- Спасибо. А тебе, - Бегун тепло посмотрел на Заправщика, - не знаю, что сказать. Разве что.. иногда думать не то чтобы не обязательно, но и вредно. Это тормозит движение. Так что позволяй себе иногда делать, не думая. Это и есть жизнь. Удачи!

С этими словами Бегун обогнул заправку и побежал навстречу рассвету, на восток, минуя тропинки и проторенные кем-то дорожки.
Когда последние песчинки от огнеопасности покинули комфортабельные трещинки его кроссовок, далеко впереди показались первые ряды демонстраций. Несогласные с победой солнца, тучи заслонили его лиловыми транспарантами. Сгущались адовые сливки в бело-голубом коктейле неба, бросая тени на землю, которая волновалась холмами. На мягкие, пологие склоны набегал полумрак.
Бегун не хотел мокнуть, раннее утро было еще слишком прохладным для благословенных ливней. Но демонстрация уже превратилось в войско, и оно неумолимо надвигалось, издали начав метать копья молний. Грозно гремели громовые колесницы.
На северо-востоке из волн холмов всплыли крыши домов, и Бегун взял курс чуть левее.
Когда он добежал до первого дома, то был мокрый, как медуза. Но в отличие от медузы, которая мало чего чувствует, он чувствовал себя замечательно.
Бегун стоял под козырьком крыльца и стучал зубами и наблюдал, как дождевые струи спешили по своим делам: кто в лужу, кто в траву, кто на крышу, а кто в темечко спешащего домой.
По ту сторону двери, внутри коттеджа, у которого примостился Бегун, раздались крики.
- Ты ничего не понимаешь!
- Да погоди, чего ты кипятишься, - ответил голос поспокойнее и постарше, - я просто говорю, что у людей, которые слушают такую музыку, в девяноста девяти процентах случаев куча комплексов. Они или на лицо страшные, или телом не удались.. Да куда ты, постой!
Дверь с грохотом распахнулась, Бегун еле успел отскочить в сторону. Иначе его бы сшибла крупная девушка с интересным, явно не натуральным цветом волос. Мимо его лица прогремели пудовые серьги, и девушка скрылась в мокром тумане.
Вслед вышла, по всей видимости, ее мать.
- Ой.
- Я тут от дождя спасаюсь.
- От дождя прячутся, спасаются от наводнения, - беззлобно поправила Женщина. Она была милая на вид, совсем уж средних лет. Оглядела его быстро, но с ног до головы.
- Я не подслушивал, если только случайно. – Он наблюдал за ручейками воды на дорожке.
- Да ради бога, а я разве не права? Давайте-ка проходите в дом, а то кажется, вы зубами стучите. Да, вот тут оставляется обувь. Ненаглядный, поставь чайник, пожалуйста, - крикнула она чьим-то невидимым ушам. – Я считаю, что человек, довольный своей жизнью и собой, такое слушать не будет. Знаете, а ведь там и музыка симпатичная попадается, и словосочетания такие интересные. Но, в общем и целом.. Эх. Нагромождение рева, бряцанья, хлопков и воя. Которое в лучшем случае впихивают в рамки ритма. А слова! Я до конца ни одну из дочкиных песен дослушать так и не смогла. «Проснулся я утром возненавидел жизнь прежде чем разлепить красные веки закурил разбил в сковородку омлет вместе со скорлупой и решил сдохнуть потому что никто меня не понимает». Ну, все в этом духе. Разве полноценная личность станет питаться такими настроениями?
- Да, но зачем-то же пишут такие песни! – возразил Бегун, усаживаясь на предложенный стул.
В гостиную вошел мужчина с чайником. Он поприветствовал странника и подошел к жене.
- Зачем пишут? Они просто выплескивают свои эмоции, вливают их в восприимчивых подростков, как в пустые пока еще сосуды.
 О чем бы ни пелось, суть всегда в том, что тебя никто не понимает, ты так не похож на других. А эта мысль всегда была и будет близка молодежи.
- Что вы хотите всем этим сказать? Или это пустое, тихое возмущение?
- Это не возмущение, совсем нет. Это желание открыть глаза своей дочке.
- Дура бл**ть, - ласково вмешался Муж с чайником, целуя жену в затылок. – Хватит уже, она сама во всем разберется. Сейчас еще не время, нет никакого кризиса. Пусть слушает, что хочет.
- А ты хочешь дождаться кризиса? Пусть слушает, что хочет, но.. Любовь к таким, э-э, песням – это сигнал, что имеется комплекс. Или два, или десять с половиной. Пусть лучше на себя в зеркало посмотрит, и начнет бороться с прыщами, сменит бесформенный балахон на яркую кофточку, сходит к парикмахеру. Может, полюбит себя.
- Но тогда она потеряет свою музыку.
- Верно! – Женщина хлопнула в ладоши. – Я об этом и говорю!
- Дураки бл**ть, - весело возразил Муж, ставя чайник на стол. – Свалили в кучу причины и следствия. Оставьте девочку в покое, всему свое время.
- Да, конечно. Только нет зрелища печальнее на свете, чем подросток-переросток, пропустивший сигнал. Не избавившийся от комплексов. Дальше – только хуже. Идет он по улице, годы летят, мудя поседели, бороденка по ветру треплется, а его все никто никак не поймет.
Бегун угощался чаем с печеньем и засахаренными фруктами. Было уютно и тепло. Снаружи небо стряхивало с концов тучи последние капли.
Муж оказался приятным собеседником, он был отцом двух детей, а такое ощущение, что отцом всех людей. И почти все люди, независимо от пола и возраста были у него «дураками». И Бегун еще пару раз. Но все это звучало по-отечески ласково и совершенно безобидно.
- Сегодня внуков привезут, - с улыбкой сказала Женщина. – Знаете, говорят, что бабушки и дедушки.. как бы.. настоящие родители. Что-то там про первые игрушки и первых детей. По мне, так бред. Когда ты молод, у тебя куча дел, ребенок часто воспринимается как помеха, несмотря на всю любовь. То есть, не воспринимается, как сокровище. А вот с возрастом успокоишься, дел поменьше, основное уже переделано. И появляются внуки – тут-то ты и обрушиваешь на них  не обремененную собственными интересами любовь. Тоже ведь бред! Если есть увлечения, занятия, ты наполнен до краев, хочешь перепробовать как можно больше, - какая разница, сколько тебе лет! По мне что мамой быть, что бабушкой – примерно одно и то же, потому что мне была и есть интересна куча вещей.
- Вы много говорите о детях, - заметил Бегун.
- В них, как ни крути, смысл жизни, - сказал Муж. – По крайней мере для меня, для нас. Через них мы исследуем жизнь в принципе, а это самое увлекательное занятие, и самое приятное. Дети – они, знаете, такие.. чистые. Особенно благополучные.

Бегун поставил чашку на блюдце и оглядел гостиную. Тут царил дух крепкой и дружной семьи – теплота, привязанность, любовь. Решенное, простое, по-своему красивое уравнение. Не высшая математика, но каждому ведь свое.
- У вас замечательно. Спасибо. Мне пора бежать!
- Главное – успеть, - сказала Женщина.
- Не слушайте ее, - перебил Муж. – Есть вещи, которые никуда не денутся. Многое ждет своего часа, своего человека. Мое – здесь, вот оно. Я давно уже нашел. А вы уверены, что найдете то, что ищете?
- Да.
Бегун ждал, что мужчина дружелюбно скажет «Дурак бл**ть». Но нет.
- Значит, все будет хорошо. Счастливо!


Свежевыкрашенные кроссовки облепили ступни и лодыжки; земля поблескивала лужами. Как в зеркала, любовалось в них небо, щеголяя лучами появившегося солнца.
Под ногами проносились километры, под ногами разлетались чистые и мутные брызги. Мимо плыли города и леса, шум и тишина сменяли друг друга, дышалось легко, нос совсем не болел.
Постепенно местность устала прихорашиваться красивыми цветами, веселенькими дачами и изумрудной травой. Как женщина с похмелья, обернулась она серой, безжизненной, непривлекательной. Вдобавок треснул правый кроссовок, и при каждом движении норовил согнуться пополам, демонстрируя чудеса псевдогуттаперчивости. 
Бронзовая кожа Бегуна блестела от пота,  пульс бился часто, но ровно.
Все было хорошо.
Он присел на плоский камень, призывая сердце сбавить обороты; снял кроссовок и стал его рассматривать, мысленно заливая трещину клеем.
Он совершенно не заметил, что на другом камне, чуть позади него, сидел лысый мужчина с большим крючком вместо носа. Он был сильно похож на грифа. На его лице блуждало выражение тоски.
Он кашлянул. Не затем, чтобы привлечь внимание, а просто в горло попало. Может, он и сам был не рад.
И Бегун, конечно, обернулся, вздрогнув. Он-то полагал, что он здесь один.
Пришлось вздрогнуть еще раз, потому что мужчина – гриф посмотрел на него с явным раздражением.
Бегун вскинул брови, потом вернул их на прежнее место.
- Вы меня раздражаете, - просто сказал Гриф.
Бегун нашел это забавным и некоторое время молчал, пытаясь так и эдак прикинуть, чем же он мог так немедленно вызвать раздражение незнакомого человека.
Пораскинув мозгами, собрав их обратно под надежным покровом черепа, ничего не надумав, он спросил.
- А почему?
- Просто так, - ответил Гриф. – То есть, не совсем, конечно. Меня раздражает ваш затылок.
- Ну, я могу повернуться и сесть к вам лицом.
- Это бесполезно, - устало сказал мужчина. – Я же знаю, что он есть, там сзади, ваш затылок.
Бегун не преминул его почесать, раздумывая.
- И часто с вами такое случается?
- Да сплошь и рядом, - еще более устало сказал Гриф. – Я вот ушел из дома, посидеть тут, прийти в себя. И вы, как назло, со своим затылком.
Бегун хотел было сказать «боюсь, я не совсем понимаю», но промолчал. Потому что на самом деле он не боялся.
- С этим трудно жить, мешает, знаете ли. Мне жалко людей, они же ни в чем не виноваты. Я прихожу в бешенство, когда сижу за одним столом со своим братом. Он громко жует. Не чавкает, у него рот закрыт все время. Но блин, как можно жевать так громко с закрытым ртом? Как, господи?! Мой начальник кусает свои щеки с внутренней стороны, когда задумается о чем-то. Ну, привычка у него такая. Рот сразу становится похож на куриную жопу! Боже, я не могу этого выносить!
Бегун в душе сочувствовал, как мог. Потому что поза Грифа, руки, в которые он ронял голову в течение разговора – все выражало неподдельное страдание.
- Или, например, подрезавший меня водитель. Да плевать мне на таких мудаков, ими полнятся дороги. Но вот голова, которая виднеется на пассажирском сиденье рядом! Это не объяснить. Сидит, бл**ть, как кол проглотила! Ее водитель – быть может, муж  - подрезает других, нарушает, а она сидит, как кол проглотила!! Только голова видна, волосы какие-то, а сидит прямо бл**ть, не движется,  как кол проглотила!!!
Гриф вскочил с камня и нервно зашагал вокруг; его побелевшие от ярости глаза вращались. Хорошо, что он был лысым, не то как начал бы рвать на себе волосы.
- А-а-а, я не знаю, как мне жить!
- Перестаньте вспоминать о том, что вас раздражает, - неуверенно посоветовал Бегун. – Так вы никогда не успокоитесь, вы же сами себя накручиваете. И раздражает вас, наверное, не все. А это уже хорошо, так что перестаньте над собой издеваться.
- Когда нет рядом никого, кто меня бесит, в голову сама, без спроса лезет моя университетская подружка. Достаточно вспомнить ее щиколотки! И все, настроение испорчено! Только вид сзади, да: вот эти вот две косточки по бокам, пятка… Ну так же нельзя!!
- А вы знаете, - улыбнулся Бегун, как будто вспомнив о чем-то (интересно о чем), - существует мнение, что благополучие держится на балансе. Вы бы попробовали применить такой подход: вот побесились куриной жопе вместо рта, а потом полюбуйтесь красивыми глазами какой-нибудь сотрудницы. Так же от души, как и беситесь. Не уходите от проблемы, а приучите себя любоваться. Со временем станет получаться делать это искренне.
Гриф изумленно застыл, Бегун надел кроссовок.
- Я сейчас продолжу свой путь, а вы можете начать тренировку, не сходя с места. Мой затылок вызывает у вас раздражение, так обратите внимание, как слаженно работают мои ноги и руки. В этом должна быть неизъяснимая прелесть, чудо человеческого тела. Удачи.
Он побежал дальше. А позади него, отдаляясь с каждым шагом в своей неподвижности, шла напряженная работа, восстановление баланса, научение любованию.
Неровными рядами последние тучи сползли с лица неба.

- Ты как-то много говорил.
   Сын мой, я даже удивлен.
- Отец небесный, я, признать,
   Сам от себя не ожидал.
- Ты не устал еще бежать?
 Другой давно бы ох**ел.
  Ты кучу лиц перевидал,
  Ну как, нашел уже ответ?
 - А ты не видишь вдалеке
  Разгадка, часом, не лежит?
- Я вижу, но не вдалеке.
Ответ лежит в тебе самом.

Пейзаж снова стал покрываться лесами, нежное золото капало с предвечернего неба на верхушки деревьев.
Бегун ощутил вдруг с острым наслаждением, как мягок этот свет, как тверда земля. Как душист воздух. Как легко его тело. Как спокойно сердце. Как треснут кроссовок.
Умиротворение подкралось с неведомой стороны и накрыло его глаза велюровыми ладонями.
Он остановился. Ни о чем не думал.
«Я думаю, значит, я существую.
А я не думаю, и значит, я живу».
Вереница лиц, мест и событий неторопливым хороводом проплыла перед глазами, и он разомкнул веки.
Комар, накачавшись кровью, грузно поднялся с его плеча и, пошатываясь, полетел на юг. Ему, наверное, было не очень хорошо: не сумел вовремя остановиться, пережрал, отяжелел, ни на что не годен.
Прохлада, как обычно, облобызала лоб Бегуна, слизав капли пота с очаровательной безвозмездностью.
А впереди стоял человек, и Бегун к нему подошел.
Потребность бежать, задавать вопрос, складывать мозаики больше не имела места быть. Ей на смену пришло безоговорочное, удивительное «ну конечно!»
Сумерки утонули в чувстве собственной значимости, и вечер, по случаю украсившись полной луной, лениво наполз на небо.
- А я вот жду, жду.. – сказал человек. Он был слишком маленького роста. Коротышка, но не карлик. Хотя бы еще чуть-чуть – и карлик. Смотреть на него было все равно, что смотреть на чуть розоватый тысячелистник в свете яркого дня.
Не то розовый, не то белый.
Не то коротышка, не то карлик.
Созерцание рождало какой-то упоительный диссонанс.
Бегун блаженствовал.
- Ждете, ждете меня?
Сердце забилось от приятной неизвестности, хотя уже многое стало известно, еще до того, как он сменил бег на шаг.
- Да нет, не то чтобы.. Я тебя вообще не знаю.
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Настроение и не думало падать.
- Я просто хотел тебе кое-что показать. Ну, тебе, потому что больше некому. Тут, на опушке, недалеко. Хочешь посмотреть?
Нет, блин, сюрпризов не люблю, к сюрпризам не приучен, я, пожалуй, дальше побегу.
Они осторожно, чтобы не угодить в не убравшуюся еще восвояси дождевую грязь, зашагали между деревьев.
Остановились около папоротника; вокруг росло много десятков таких же.
- Пришли, - важно сказал Коротышка. – Это папоротник.
- Ну да, на цикорий не похоже. А что в нем интересного?
Бегун присел на корточки, чтобы в темноте разглядеть обещанное «кое-что». Но «кое-что», наверное, не знало, что его обещали, и успешно сохраняло статус «невидимка».
Лунный свет шептался с листвой.
- Этой ночью он зацветет, - сказал Коротышка и присел рядом с Бегуном. Теперь его почти не было видно за пушистыми лапами растения.
- Да, но папоротники не цветут.
Коротышка взглянул на Бегуна не без грустного удивления, затем улыбнулся.
- Цветут, надо просто в это поверить, а это могут не все. Сегодня ночью он зацветет.

А почему бы и нет. Ведь не просто же так создаются сказки, и красивая и страшная легенда о цветке папоротника тоже должна была иметь под собой основания.
Бегун даже не чесал затылок, в этом как-то отпала нужда. Взяла и отвалилась. Потому что он смог поверить в чудо.
Это было последним неразгаданным словом в его кроссворде, финишной чертой его дорог по вертикали, горизонтали и диагонали. И по кривой, разумеется.
И он стал ждать, укутав покрытый ночью кустик своим взглядом.
Давно позабытое ощущение чистого, детского ожидания чуда обволокло его с треснувшего кроссовка до макушки. Оно прорастало в самое сердце, волнуя и будоража. И тогда он не увидел, но почувствовал, и не цветок, а нечто похожее. И не перед собой, а внутри.
В районе солнечного сплетения, разворачивая лепестки, мягко выводился ответ.
Чистота.
Вот что имело значение. У нее много других названий, но суть не всегда меняется вместе с буквами.
Быть чистым, светлым, а главное – оставаться чистым и светлым с течением времени – вот что действительно важно.
Шепоток Небесного отца: «и чтоб мне вся грязь жизни - как с гуся вода бл**ть»
Внутренний мир неизбежно вступает в борьбу с внешним. Набеги зависти и меркантильности, бомбежка цинизмом, троянские кони с меланхолией и депрессией, вражеские диверсанты Ипохондрия и Жалость к себе, обстрел недовольством и неудовлетворенностью.. Всему подряд изо дня в день подвергается лучистая чистота души, данная в безвозмездное владение с первого дня появления на свет.
  И это, пожалуй, единственное, что и правда стоит в себе беречь. Остальное – производное. Перемены внутри неизбежны, но свет не должен гаснуть. Чистота – честная, как сумерки, она не терпит компромиссов, как абсолютный победитель в битве небесных светил.
Ответ для каждого разный. А Бегун свой нашел. Теперь он будет думать, что с этим делать.
Папоротник, конечно, не зацвел. И это было уже совершенно, изумительно не важно.