Светлыми вспышками встают дорогие сердцу картинки.
Вот бабушка, усевшись удобно и привычно в затемнённом уголочке ярко освещённой солнцем комнаты, начинает прясть шерстяную нитку, быстро и ловко правой рукой крутя веретено, а левой отделяя по чуть-чуть комочек шерсти от большого комка, привязанного к прялке, крепко, коротко его сжимает и скручивает. Веретено крутится как будто само, плавно кружась по одной траектории, то слегка поднимаясь, то опускаясь, парит, удерживаемое неровной пушистой ниткой, то приближается к бабушкиной груди, то отдаляется.
Вот бабушка-волшебница, нагнувшись, высыпает желтенькую крупу в маленький, как будто игрушечный, деревянный длинненький лоток. Она зовёт: «Цыпа, цыпа, цыпа…» К нему стремительно наперегонки подбегают курочки, непонятно где прятавшиеся. Может быть в другом измерении? И прорвав его, стремительно перенеслись, услышав голос волшебницы?
Или вот бабушка в другом лотке, уже подлиньше, повыше и побольше рубит крапиву, ещё какую-то траву, резко тыкая в него специальным ножом на длинной палке. Это витаминная добавка в похлёбку для хрюшки. Иногда я заглядывала в узенькое окошечко в специальном сарайчике для свиньи. Она была огромной, лежала на боку, довольно похрюкивала сытенькая.
Помню, с какими церемониями бабушка, подоив корову, процеживала молоко через тонкую белоснежную тряпочку, переливая его из одного ведра в другое. Молоко лилось звонкой струйкой… Помню, как она сосредоточившись доила корову, как довольная входила в дом, несла полное ведро молока. А потом этот ритуал процеживания… Молоко в доме всегда водилось: парным, «вячёрошним», кислым, в виде сливок, сметаны, творога… Масло тоже бывало, но редко, для его приготовления требовалось немало времени, а его не было ни у кого. Поэтому в сенях на лавочке под ситцевой тряпочкой скучал специальный агрегат – маслобойка! Иногда бабушка топила в печке молоко. Ничего никогда вкуснее я не пила!
Жизнь каждым летом в деревне была для меня обыкновенной, обычной, естественной, но и мучительной из-за не покидавшего чувства одиночества. Братьев днями не было дома. Тетя Нина на работе, бабушка на хозяйстве: то в огороде, то готовит корм скотине, то кормит, то убирает в хлеву, то идет в поле доить корову. Домашняя уборка, стирка, готовка. Я весь день одна. Игрушек не было, развлекала себя сама. Кроме походов на реку было ещё занятие – наблюдать за животными.
Смотрела на кур. На лужайке перед крыльцом они своими клювиками взрыхлили песчаный островок. Там они то зарывшись в него, нахохлившись и закрыв глаза дремали, то дружно вскакивали по очереди и энергично из него же что-то выклёвывали, ещё больше взрыхляя землю, разрывая её лапами. Смешно дёргали головами, потряхивали хвостиками, общались, кудахтая, а руководил процессом петух. Он был точь-в-точь как на иллюстрациях к русским народным сказкам. Была и курочка-наседка с цыплятками, тоже как будто сошедшая со страниц детской книжки.
Ещё было несколько гусей. Большие, белые, важные.
Однажды видела, как стригли овец большими ржавыми ножницами. Овцы жалобно блеяли и всё время пытались вырваться. Выскакивали из крепких мужских рук уже «голыми», «похудевшими» и уносились подальше от своего мучителя. Охапки состриженной шерсти лежали прямо на траве, их потом собрали в мешок. Из этой шерсти в соседней деревне кто-то делал невесомые толстые мягкие валенки. Их можно было как бумагу скрутить трубочкой. Разве теперь есть такие? А бабушка пряла шерстяные нитки - большущие клубки. Потом вязала из них колючие носки.
Корову я боялась.Был, конечно, и котик – моя любовь навсегда. Но котик не квартирный, ручной, а совершеннейший дикарь, который паниковал, убегал и прятался даже при взгляде на него. Кто-нибудь из братьев иногда отлавливал его и давал мне. Кот в страшном кошмарном ужасе без всякого труда выскальзывал из моих рук и мгновенно исчезал, махнув хвостом. Я могла видеть его только где-нибудь в недосягаемости. На крыше. Он или деловито всматривался во что-то, или спал в той же дозорной позе, не расслабляясь.
Были и удивительные дни! Когда хмурилось небо, со всех сторон темнело, небо рвалось, и из этих дыр с грохотом падала вода. Гром, молния! Я совершенно не боялась! Я испытывала чувство невыносимого восторга. Прилипнув к окну, смотрела на изменившийся мир, на ярко-зеленые краски всех оттенков. Зелень яблони, сирени, жасмина, травы…
Как только дождь прекращался, надо было немедленно бежать на улицу, вдыхать ароматы земли, травы, вымытого дерева крыльца, плетёного заборчика и самого неба, ещё влажного и прохладного. Мгновенно выглядывавшее солнце быстро сушило повешенные перевёрнутыми на этом заборчике для просушки и солнечной прожарки баночки и кринки, крыши, стены изб. Ото всего шёл даже кое-где видимый пар, а трава была ещё мокрой а земля скользкой и липкой.
Один раз я подверглась уж самой настоящей пытке. Мои родители и тётя Нина поехали на свадьбу в другую деревню. Меня взяли с собой. Я от природы необщительна и совсем не имела опыта знакомства с другими детьми, а дети там, конечно, были, и разного возраста, но я не знала, как к ним подойти. Сидела одна на каких-то брёвнах. Помню своё томление весь этот день, мне казалось, он никогда не закончится.
Организованный прямо на улице длинный-предлинный стол, составленный из нескольких, разной высоты и ширины, покрытый чем-то белым - простынями, наверное, чем ещё? Поначалу стройно выстроенная посуда, а потом всё вперемешку: и посуда, и еда. Разбежавшийся кто куда народ. Хмельной смех, песни, гармошка, танцы… Весело гуляла вся деревня. Еле дождалась вечера и возвращения домой.
Какой музыкой для меня звучат сейчас названия тех деревень, которые я слышала в детстве. Русилово, Трудилово, Тягловщина, Радкевщина, Кушлянщина, Бублеевщина, Теличено, Сайбутово, Моготово, Гмыри. Смотрю на карту. Вот она моя Родина! Хотя и родилась я не здесь, а в городе, и дом, в котором я жила каждое лето – дом мужа моей тёти, но всё равно Родина, Россия. Самые истоки Родины, маленький ручеёк, сливающийся с другими ручейками. Сейчас во всех этих деревнях вместе взятых народу нашего живёт меньше, чем в городской многоэтажке. А все, кто уехал из них как раз и живут в этих многоэтажках.
Очень хорошо помню один солнечный день. Мы с Валькой уже ходили в школу, а Валерке предстояло идти в этом году. Лежим звездой на животах на полу, в центре стоит большая тарелка мёда, мы макаем в него свежие, прямо с грядки огурцы. Вкусно… Весело смеёмся и обсуждаем школьные дела. Чисто вымытый не крашенный деревянный тёплый пол, жёлтый от жёлтого теплого солнца, жёлтый тягучий мёд. Неповторимо...
Однажды мальчишки повели меня посмотреть на развалины помещичьего дома. Шли долго по дороге, уходившей за закатный горизонт. Мимо поля с высокой, плотно стоящей, мешающей друг другу кукурузой, мимо поля с какими-то соломенными ломкими злаками, потом через реденький кустарник, потом, повернув направо, через репейник и чертополох, кусты крапивы и малины. Пришли.
Ну и что? Ничего особенного. Кое-где полоски уцелевшего фундамента, площадка, выложенная серыми плитами. Поломанные яблони. Кругом бурьян, запустение, тоска. Я думала, будут восторги открытий загадочных миров… Тогда все дети Советского Союза уж если не читали, то слышали про «…графские развалины», а Гайдар был любимым писателем.
Сколько горя и слёз «на графских развалинах» я узнала потом, став взрослой, после собственных безвозвратных потерь…