Часть4. Ножницы судьбы

Валентин Левцов
                Парадигма Пифагора – Пофигора.               

Эта новелла посвящается нашим дедам и отцам, погибшим в годы Великой Отечественной Войны!               
               
                Часть первая.
               
                Ножницы судьбы.

  Кр... Кр... Кр... Так необычно и странно напоминая далекий приглушенный крик весеннего грача, скрипит протез. В разгаре буйное лето отец сильно хромая без костыля, медленно идет по узкой Садовой улице. С обеих сторон, как опара из кастрюли поверх заборов и штакетников выпирают, свисая иногда до земли, отягощенные плодами ветви яблонь. Загадочно отсвечивают чистым рубином ягоды вишни. И кое, где виднеются редкие, желтые плоды уже осыпавшегося к середине лета урюка. Утреннее, ещё низкое солнце, запуталось в плотной листве и  не выносимо ярким, острым лучиком бьет в глаза отцу и тот щуриться  и улыбается. 
- Да! Урожай в этом году добрый…! - И в этих словах искреннее восхищение и радость продолжающейся несмотря ни на, что, жизни. Серега немного отстал, заметив ярко-красные, аппетитные гроздья созревающей малины, висевшие на кустике не осторожно пролезшем сквозь щели чужого деревянного забора. Мальчик не смог устоять от соблазна и за несколько секунд ловкими, быстрыми движениями облегчил кустик. Ложа по одной ягоде себе в рот, а по две осторожно складывая в свою сложенную лодочкой ладонь.
 Кр... Кр... Кр... Отец не успел пройти и нескольких шагов, а Серега уже догнал его, протянув добытую горсточку малины. И тот ласково взглянув на мальчика, сверху вниз погладил его по соломенным волосам.
- Съешь сам, сынок тебе нужнее. - Но мальчик требовательно притягивает его ладонь к себе и, развернув вверх, пересыпает в неё ягоды. И в этой крепкой, большой, мозолистой ладони рассыпавшаяся горсточка малины кажется, совсем маленькой. Отец останавливается, и указательным пальцем другой руки, собрав алые ягодки в горсточку, быстрым и ловким движением отправляет их в свой широко открытый рот.
- Вкусно! Ох, как, вкусно сынок! - улыбается отец. Конечно же, Серега Иванов в этом году закончил только третий класс. И  не смог бы объяснить, почему после этих простых слов у него возникло такое не преодолимое желание взять отца за руку и пойти с ним рядом по этой зеленой светлой улице.
 Хотя, наверное, все было очень просто. Серега очень любил этого большого, высокого и сильного человека, в котором все было родным и близким. Скупой смех, глуховатый голос и даже запах отцовского протеза, едва уловимый для общавшихся с ним на работе или  улице людей. Но который властно пропитал все уголки тех двух комнат, где жили Серега с отцом и матерью. Хотя этот самый, тяжелый запах отцовского пота и едкой махорки глубоко въевшийся в сыромятную кожу, из которой в те времена делали протезы. Мог-бы, показаться молодым людям, которые живут в двадцать первом веке и пользуются дезодорантами и ароматизаторами очень неприятным. Однако для Сереги, как и для любого жившего в те времена человека, это был обычный запах. Не такой далекой страшной войны и той беды, которая, так, или иначе, коснулась почти каждого жившего в те времена человека.
  Кр... Кр... Кр... Идут, Серега и отец взявшись за руки. И вот именно в этот-то момент на солнечной, утренней, садовой улице совершенно не ожиданно, как будто упав с неба, и появились те два человека. Которые были первым звеном цепочки, без которого, наверное, не произошло-бы с Серегой всего остального и его дальнейшая жизнь пошла-бы по совершенно другому пути.
 В общем, автор этих строк берет на себя смелость утверждать, что это была судьба.
 Нет! Нет! Конечно - читатель ни в коем случае не должен представлять двух этих людей в виде ангелов с белыми громадными крыльями, безжизненно свисающими за спиной, как их показывают в американских фильмах.
 Ну, во-первых, столь неожиданное появление было обусловлено тем, что до этого момента, эти двое, спокойно сидели на маленькой, вкопанной в землю скамеечке. В очень густых кустах жимолости рядом с зеленым забором. А во вторых эти двое были совсем не похожи на ангелов, а скорее даже наоборот.  Потому, что сейчас перед Серегой и его отцом стояли два неразлучных друга, которые нигде не работали и считались первыми алкашами в их районе. Имена этих людей уже никто не помнил, а все звали по прозвищам. Маленького с торчащей   вверх, огненно рыжей, очень густой спутанной шевелюрой Рыжий - Помазок. А его друга высокого мужика с удлиненным, скуластым лицом и прямой спиной Гвоздь. Вся сознательная жизнь двух не разлучных друзей делилась на две составляющие. Добывание алкоголя и его употребление. Вследствие, чего, в то время на глаз, не было возможности определить их точного возраста. А можно было только догадываться, о временном промежутке межу тридцатью и сорока пятью годами.
- Здравия желаю! Полковник! - очень уважительно протянув  вверх руку, поздоровался Рыжий - Помазок.
- Ну, сколько - же можно повторять, что не полковник я вовсе, а всего лишь капитан в отставке - устало возразил Серегин отец, пожимая руку Помазка.
- Да ведь все тебя, так и зовут! А ты Петр Федотович не обижайся. Этим самым люди показывают свое уважение к тебе и твоим честно заработанным в войну орденам. - Очень серьезно  вверх посмотрел Помазок в глаза отцу. А затем совсем по взрослому пожал руку и маленькому Мальчику и Серёга в этот момент,  очень хорошо разглядел Рыжего Помазка. На нем была надета грязная синяя майка и  широкие кавалерийские галифе. Что вместе с  красным носом, делало его похожим на гнома переростка из сказки о Белоснежке.
- А мы с Рыжим гадаем чей, это протез скрипит? - также уважительно за руку поздоровавшись с отцом и Серегой, заговорил Гвоздь.
- То ли это, Полковник идет, то, ли Махалыч ковыляет.
 Серега, конечно, не стал вступать в разговор взрослых мужиков, однако про себя подумал, что, на его взгляд совершенно   невозможно спутать эти два звука. У отца протез на правую ногу, а у Махалыча на левую и скрипит тот тоненько и резко, как весенний скворец - фьють, фьють.
 На этом месте, наверное, все-же необходимо заметить, что фронтовик, инвалид Махалыч, был школьным дворником Степаном Михайловичем. Который содержал прилегающий к школе участок в идеальном порядке. В любую погоду и зимой и летом его можно было увидеть машущим метлой. За что, тот и получил прозвище созвучное своему отчеству. Исключение составляли один, два раза в месяц, когда Степан Михайлович уходил в запой. И тогда директор школы Запорожец немного сердился и огорченно, но беззлобно говорил:
- Опять Махалыч запил! - Но, Степан Михайлович через пару дней снова появлялся на школьном дворе. И как, ни в чем, не бывало, махал метлой. На свое прозвище Махалыч совсем не обижался, а подходил к этому философски, говоря; что, оно очень точно определяет его пролетарскую принадлежность.
- Ну, что товарищ Полковник закурим? - предложил Помазок.
- Закурить можно… - добродушно согласился Полковник и трое мужиков сели на скамеечку возле зеленого забора. Серегин отец вытянул вперед не гнущийся протез. Достал из кармана свой уже полустершийся фронтовой кисет и сложенную в несколько раз газету. Мужики, привычно и ловко отрывая ровные, продолговатые, квадратные, клочки от газеты послюнили их, свернули самокрутки и задымили.
- Куда путь держишь, товарищ Полковник? - поинтересовался Помазок.
-  Да вот сына веду подстричься, нашу - то баню вместе с парикмахерской на ремонт закрыли ещё месяц назад. Самого - то меня на заводе завскладом подстриг, а вот мальчонка мой уже с весны не стриженный. А жена Нюрка в конец запилила. Говорит; совсем сынок оброс на вихлястого стилягу стал похож, из тех, что, по центру города шастают. (Надо сказать, что, слово стиляга, примерно соответствующее сегодняшнему слову гламурный в те времена было почти ругательным). - Оно, конечно же, правильно, не порядок это - вздохнул отец, погладив сына по соломенно-белым, отросшим волосам и добавил. – Да только вот, далеко идти и очередь там такая, что, небось, до вечера простоим.
- Да... - согласился Гвоздь, окутавшись клубами такого едкого дыма, от которого у Сереги даже зарезало в глазах.
- Не уж-то, ты Федорович, не можешь попроситься без очереди? - вступил в разговор Рыжий. - Ведь ты инвалид, герой, кавалер трех орденов «Солдатской Славы», тебе и по закону-то положено!
- Вот и жена моя так же говорит… - почему то сильно  огорчился Серегин отец. - Только я ей отвечаю; да ты, что мать, небось, в этой самой очереди каждый второй фронтовик, да инвалид. А что, касается моих орденов, то скажу только, что, за каждым из них не меньше сотни моих друзей-товарищей. И повезло тем, из них которых в землю закопали, потому, что, некоторые и без могил остались. И поэтому, я точно знаю, что, они достойнее меня, поскольку погибли. И как же я под эти самые ордена, которые принадлежат больше тем, которых уже нет, буду просить себе снисхождения!? Да, и в чем, моя заслуга!? В том, что, жив остался... Да, за это, надо только Господа благодарить! -  После этих слов Серегин отец, повернувшись лицом на восток, перекрестился, и его протез как-то  по-новому жалобно скрипнул.
 - Послушай Полковник, а расскажи-ка, как, тебе немецкий доктор-профессор ногу отрезал. -  Заглядывая сбоку в глаза Серегиному отцу, попросил Рыжий - Помазок.
- Да, яж, тебе рассказывал с полгода тому назад! - удивился Полковник.
 - Да, рассказать-то рассказал, только-вот Гвоздя тогда с нами не было. А когда я ему об этом поведал, он мне не поверил, говорит; быть этого не может! - После этих слов ехидно прищурившись, Помазок, посмотрел в красные, опухшие и заметно страдающие глаза, не успевшего ещё с утра опохмелиться Гвоздя.
 Отец вообще почему-то не любил говорить при своем единственном сыне Сереге о войне. А на его расспросы обычно отвечал.
- Ну что, же хорошего сынок может быть, в том, что люди убивают других, режут, рвут на части, жгут живьем. На свете нет больше и страшнее греха, чем война!
- Расскажи Федорович... - встав со скамейки и сев на корточки рядом с отцовским протезом, попросил Гвоздь.
- Ну, что же, расскажу... - почему то, тяжело вздохнув и как - то странно посмотрев на сидевшего, прямо на земле рядом с  Гвоздем сына, наконец согласился тот.
                …
- Это было в сорок пятом под Берлином, в середине мая - глубоко затянувшись махоркой начал свой рассказ отец. - Видел я, в кино показывают, как, война весело кончилась, салюты, букеты цветов и немецкие бабы обниматься лезут. А ведь на самом-то деле отдельные группы ещё очень долго сопротивлялись. И что, самое главное не только отпетые эсэсовцы... - На этот раз Федорович начал свой рассказ с таких подробностей, которые еще не знал и Рыжий - Помазок. И поэтому тот слушал очень внимательно, по - детски чуть приоткрыв рот.
                …
 - Тот взвод, которым я командовал, запер все выходы из трехэтажного дома. В котором засели, не меньше двух десятков стрелявших из всех окон, хорошо вооруженных немцев. Но мы быстро заняли соседний дом и первым делом согнали всех жильцов в подвал. Хорошо помню, как я ещё на своих ногах быстро забежал на второй этаж. И целюсь из автомата в окно того самого дома напротив из которого стреляют. И медленно с опаской подхожу  ближе. Только вот, вижу, стоит в проеме окна с выбитыми стеклами совсем ещё маленький мальчик, без оружия. И смотрит прямо на меня. Шейка, ручки тоненькие, выглядывают из взрослой, большой по размеру рубахи, с короткими рукавами. И по возрасту, наверное, я думаю, ему было, ну только на три четыре года больше, чем сейчас моему Сереже. И белобрысый, в общем, блондин…
 На этом месте отец вдруг замолчал,  притянув к себе сына, посадил рядом на скамейку, и крепко обняв рукой, прижал к себе. А затем, изменившимся голосом, выдававшим волнение, продолжал рассказывать. - Я автомат-то опустил, повернулся спиной и кричу своим, чтобы быстрее пулемет и рацию тащили... А когда, на это самое окно снова повернулся, вижу, мальчишка в меня из фаустпатрона целит. Помню только, что, снаряд горячей волной совсем рядом пролетел и взрыв у меня за спиной...    
                …
 Очнулся я уже в подвале. Лежу на кровати боль во всем теле страшная, а ощущение такое, что от жара горю на медленном огне.  Рядом сидит с перевязанной головой и рукой солдат из моего взвода по фамилии Заяц. А вокруг на узлах и матрацах несколько немецких женщин с детьми и младенец в углу плачет. Увидел Заяц, что, я глаза открыл, обрадовался очень, заулыбался. А потом рассказал мне, что, я всю ночь без сознания лежал. А ещё тем снарядом от фаустпатрона, убило насмерть, нашего радиста и пулеметчика, его ранило в голову и руку, а мне значит, ногу разорвало в клочья. Но, хорошо помню, первое, что, я почему-то спросил у Зайца, что, с тем мальчишкой, который в меня стрелял. - А он ещё дважды пальнуть успел из фаустпатрона.- Хмыкнул Заяц.- Правда, не убил больше никого, а в третий раз не успел. Старшина Сагайдак в, то, окно с третьего этажа очень ловко гранату забросил. Не поверишь Федорович, боезапас там, по-видимому, очень большой был. Так шандарахнуло, что, стену вывалило. А то, что, от мальчишки осталось метров за двадцать на дерево забросило. Так и висит до сих пор на том каштане, вниз головой, среди зеленой листвы и цветущих, белых свечек.
 Да, тебе-то Федорович… - Осторожно заметил Заяц. - О себе подумать надо, чувствуешь запах не хороший, это нога твоя так воняет, значит, гангрена у тебя. Немцы нас, конечно, обложили, рацию разбили, помощь не позовешь. Но нам, то, что, мы здесь хоть месяц просидеть сможем, боезапаса хватит. А вот, с тобой, то беда... - Тяжело вздохнул Заяц. - Нельзя  ждать. Наши-то узнали, что через два дома, живет какой-то престарелый, немецкий, медицинский профессор и на разведку пошли. Чтобы его сюда притащить… - Отец замолчал, затянувшись махоркой, с улыбкой посмотрел  на синее небо и зеленую буйную листву, и после этого продолжал. - И действительно минут через двадцать раздался на входе шум, ругается кто-то по-немецки. Это - наши того самого доктора за воротник тащат. Посмотрел я на этого профессора, совсем старенький, седой, руки трясутся, смотрит на меня и щуриться. И ещё хуже мне стало. - Ну, думаю не жилец я на этом свете, а помирать, то ох, как, не хочется после победы. Переводчик у нас был свой совсем никудышный. По словарю стал с немцем изъясняться. А, тот, вдруг так, его по русскому матом обложил, что, я такого даже от нашего деревенского кузнеца не слышал. Но, тут смотрю, наши все, кто, рядом  заулыбались и даже я немного взбодрился. Оказалось, немец тот по русскому с большим акцентом говорит, но бегло и понять можно. Зовут его Гансом Ницелем, он еще до революции в Петербурге учился, а прадед его по материнской линии дворянином русским был, Иваном звали. И снова немец по-русски матом ругаться стал. Обиделся, значит, что, схапали его, не предупредив, так, что, очки он свои дома на столе оставил. Тут старшина Сагайдак отозвался.
- Не хорошо, что этот Ганс-Иванович про нас так, плохо думает, ведь мы тоже не лыком шиты, неужели, не понимаем, что профессора без очков не бывает. А потом достает из кармана чистую тряпицу и разворачивает, а, там, круглые очки в золотой оправе. Старичок-профессор очки-то одел, стал оглядываться и даже повеселел. Осмотрел он мою ногу, и лицо у него стало снова сердитым. В общем, честно он мне выложил, что плохи мои дела и нужно немедленно в госпиталь, что бы значит, ногу мне отрезать.
 Но старшина у нас, хоть и был из молодых, но человек решительный и находчивый. И тут, же заявил старому немцу - что, небось, не зря его тащили сюда вместе с очками и прикрывали собой от пуль. И то, что нужно он сделает прямо здесь в этом подвале, на то он и медицинский профессор. А иначе он, старшина сам лично его расстреляет за саботаж. И старикашка действительно струхнул малость. Согласился и немедленно начал командовать, прямо, как наш замполит. Торопит всех, говорит; что, теперь каждая минута дорога. Заставил женщин греть воду на керосинке в большом железном баке. А ещё принести чистые простыни, нитки, ножницы, иголки. А затем повернулся ко мне спиной и показывает нашим солдатам рукой, как, будто дерево пилит. И тут Заяц обрадовался.
- Видел! Видел! На первом этаже в кладовке. - И через минуту здоровой рукой тащит громадную ножовку, а мне от вида этой пилы ещё хуже стало. Ганс-Иванович ножовку в бак с  водой сунул, так, что деревянная ручка наружу торчит. И стал что, то об анестезии говорить, а мы никак понять не можем. И тогда тот, показывает на рот, шнапс ну водка, водка. Тут к нему несколько рук солдатские фляжки протягивают, со спиртом, потому, что два дня назад мы на аптечный склад наткнулись. И все свои котелки, да фляжки до отказа заполнили, так что у нас, этого добра было хоть залейся. Немец взял одну фляжку, открыл,  сунул  палец, облизнул и сморщился. - Гуд! Гуд! Спирт 97 градусов…!
 После последних слов Серегиного отца Гвоздь, сидевший напротив, громко сглотнул слюну и его острый кадык судорожно дернулся  вверх. Отец, улыбнувшись, посмотрел на его красное опухшее лицо с явными признаками утреннего похмелья и продолжал свой рассказ. - Тут уже и все остальные бойцы моего взвода, стоявшие рядом, увидев как, немец, только лизнув палец. Точно определил крепость спирта. - Поверили, что тот настоящий профессор. А старшина на радостях налил половину алюминиевой кружки и протягивает Гансу-Ивановичу, что бы тот, для храбрости выпил. Но немец обозлился вдруг и чисто, так по-русски говорит, обращаясь ко мне.
- Балда ваш унтер офицер! - Так, что все вокруг рассмеялись, а потом значит, объясняет, обратившись ко мне. Выпить должен будешь ты, вместо анестезии, что бы, не умереть от болевого шока. Вот тогда, то я у него и спрашиваю.
 - Сколько выпить? - А Ганс-Иванович пожал плечами - сколько сможешь...
 До этого места в рассказе отца сидевший рядом и очень внимательно слушавший Рыжий - Помазок, вдруг неожиданно и громко хлопнул себя ладонями по коленям. Так, что Сереге стало хорошо понятно, рассказ отца дошел до того места, которое тот как, раз с нетерпением и ждал все это время.
- Ну, продолжай, продолжай Полковник. Дальше, то, что, было? - В голосе Помазка было заметно не терпение.
- Вот, значит и говорит мне Ганс-Иванович: - Сколько сможешь.  А старшина, кружку мне уже протягивает, ту самую которую немцу предлагал. Голову мне мои солдаты приподняли, но все равно из кружки неудобно. Тогда попросил я, что бы мне, прямо из солдатской фляжки дали. Значит, привык я так, за пять лет войны. Взял я обоими руками фляжку и стал пить. Немец, то ко мне в этот момент спиной повернулся. И заставил себе солдата Зайца на руки спирт лить. А я помню, спирт тот из фляжки глотаю, как воду, а вкуса не чувствую. Выпил, наверное, до половины, думаю остановиться надо. Да в этот самый момент увидел, как на керосинке бак с водой закипает, а из него деревянная ручка от ножовки торчит. Да, наверное, со страху-то спирт и допил. 
 После последних слов Серегиного отца у сидевшего напротив Гвоздя на лице появилось такое  неподдельно-откровенное, удивление, как, будто тот стал свидетелем настоящего чуда.
- А дальше-то, что было, Федорович…? - с трудом проглотив слюну, только и смог вымолвить Гвоздь.
- А потом я, уже совсем ничего не помню - пожал плечами отец. А рассказываю только со слов солдата Зайца. - Повернулся немец в мою сторону, руки вымытые спиртом перед собой держит. Только когда заметил, что я уже сплю, и фляжка у меня на груди лежит пустая и понял, что, я все до дна выпил, вдруг, как завопит. -  О Майн Гот!!!.. - Схватил себя руками за голову, забросил в угол золотые очки. А наши, то все, ничего понять не могут. Немец-то, от волнения, кроме мата все русские слова начисто забыл. И тут, то старшина, спирт ему в кружке и подсунул. Хлебнул тот и чуть совсем не задохнулся, глаза выпучил, и посинел даже. Наши, то не на шутку перепугались, посадили его на стул воды дали и сухарь, чтобы спирт занюхать. В общем, кое-как, привели профессора в чувство. Но спирт на него подействовал, на щеках румянец появился. Тут он, наконец, говорить начал, так, что понять можно. - Теперь уже вашему офицеру операция не понадобиться. - И почему это? - Удивился Заяц. - А потому.- Отвечает немец. - Что в науке нет таких примеров, что бы, нормальный здоровый мужчина, в полном здравии выпил за раз столько чистого не разведенного спирта и остался бы, жив. А ваш офицер потерял много крови и ко всему, ещё и контужен. Так, что жить ему осталось не много, а уж операцию его сердце точно не выдержит. И я профессор института патологической хирургии Ганс Ницель, заявляю, что эта операция бессмысленна и поэтому отказываюсь её делать. В это время снаружи снова начали стрелять, и солдаты моего взвода бросились  вверх на этажи. А в подвале остались только старшина, женщины, дети да раненый Заяц. Вот тогда Сагайдак разыскал в углу маленькие круглые очки в золотой оправе, только одно стеклышко треснуло. Подал их профессору, клацнул затвором своего автомата и серьезно так у него спрашивает. Если ему, легши, будет умирать в очках, то пусть их наденет, потому как, сейчас он его выведет на улицу и немедленно расстреляет. Ну, понятное дело, профессор,  опять немного струхнул. Подошел, пощупал у меня на шее пульс, приложил ухо к груди и про себя чему-то даже удивился. А потом хитро прищурился на старшину, и так, между прочим, спрашивает, кем тот до войны работал? А тот не подумавши, и отвечает, что плотником.
- О гуд!!! Гуд!!! - Обрадовался вдруг немец. - Вот ты и будешь ногу, то у офицера пилить, так, как и инструмент, то тебе по работе знакомый. Поскольку он профессор Ницель слишком стар и слаб для такого дела. Солдату Зайцу одной левой рукой пилить не сподручно, ну на самом деле не заставлять, же эту мужскую работу делать женщину. - Вот тут, то уже теперь стало заметно, как не на шутку перепугался старшина Сагайдак. Одно дело война в тебя стреляют, ты стреляешь и совсем другое - живому человеку ножовкой по дереву ногу отпилить. Автомат свой старшина к стенке прислонил, а немец даже опомниться не дал – командует. Женщины ему уже руки спиртом протирают. А сам он норовит из кружки хлебнуть для храбрости. Только профессор строгий - запретил, нельзя раненому навредить можно, потому, как координация теряется.  Тут ему Заяц ножовку подает. А Ганс - Иванович  уже ногу жгутом перетянул и показывает где и как пилить надо.  Старшина-то смотреть страшно, побелел, губы трясутся. Но немец знак уже подает - пора, дескать. Ну, набрал старшина в себя больше воздуха и приступил к делу.
 Да... Видно хорошим плотником был старшина Сагайдак. За минуту мне ногу оттяпал, только и слышно было, как она на пол шмякнулась. А самого старшину после этого тошнить начало. Побежал он в угол, упал на колени и давай блевать, а сам приговаривает. -  Ой, мамочка родная! - А немец  профессор только посмеивается себе в седые усы. - Отомстил, значит старшине за, то, что тот только, что расстрелять его хотел.
 И после этого начал Ганс-Иванович рану мою на оставшейся культе обрабатывать, что, то обрезать и зашивать. Часто пульс у меня на шее щупал, качал головой и опять продолжал, часа три колдовал. А за это время наши танки подошли, пару раз стрельнули и немцы-то, кто сдался, а кто, убежал.
                …
 Помню, что очнулся я от страшной жажды, в голове туман. Тихо вокруг, повернул голову, рядом кровать стоит, а на ней тот самый профессор лежит бледный, бороденка заострилась, и рот беззубый открыт. И подумал я, что  помер старичок да как, закричу, тут солдат Заяц прибежал. А я у него спрашиваю, почему меня рядом с покойником положили? - Да, жив-то, жив, профессор Ганс-Иванович. - Радостно отозвался Заяц. - Старшина ему сказал, что если ты Федорович помрешь, то он его всё равно расстреляет. А потом они с ним спирт пили и вдвоем три банки тушенки сожрали. После обнялись и на всю улицу «Катюшу» горланили. Да, ясное дело профессор столько спирта, как старшина выпить не может. Вот и уснул на полный желудок бедолага. А мы сверху кровать притащили и положили его рядом с тобой. - Заяц, то мне рассказывает, а я в это время чувствую только одно, что от жажды умираю, значит это спирт, во мне перегорает. И взмолился я, шепчу ему, кое, как языком и губами пересохшими. - Дай ты мне попить ради всего святого, а, то сгорю начисто от этого проклятого спирта. - Нельзя, вдруг Ганс Иванович заругает. - Уважительно взглянув на спящего профессора, отозвался Заяц. — Ну, нет мочи у меня. - Снова молю я Зайца. - Разбуди его, а то помру прямо сейчас. - Кое, как, Заяц растолкал спящего профессора, тщательно протер и подал ему золотые очки, а тот одел их и глазам своим не поверил.
 - О... Гуд!!! Гуд!!! И целоваться ко мне полез. Начал говорить о том, что напишет про этот случай статью в медицинском журнале. А я только и могу, что показываю ему - пить хочу! - Можно! - наконец разрешил профессор. Стал поить меня Заяц студеной водой из котелка, а я напиться не могу, и кажется мне, никогда вкуснее той воды не пил. Наконец напился я и чувствую, что спирт, который во мне ещё остался - разбавил и снова захмелел. Профессор смеется, Заяц смеется, и я смеюсь, радуюсь, что чудом после войны жив остался. А потом снова уснул.   
 Просунулся только, когда меня на носилках из подвала вынесли. Вижу в соседнем доме проем окна от взрыва разрушенный. И почему, то санитарам как, закричу. – Стойте! Стойте! - Те удивленно застыли на месте, а я на локтях приподнялся и стал рассматривать, то самое дерево, что рядом росло.
Да… не обманул меня солдат Заяц, всего, то я мальчишки не разглядел, из-за зеленых, широких листьев да цветов, свечек конского каштана. А вот его белобрысые волосы на голове сразу в глаза бросились…
  На этом месте отец замолчал, тяжело вздохнул и перевел свой взгляд на буйную зелень сада, как будто пытался там, что, то увидеть. И Серега, смотревший в эту минуту на него снизу, вверх, вдруг понял, что этого странного выражения на таком близком и родном лице отца, не видел никогда в жизни. И это - то даже немного испугало мальчика. 
 - Конечно, же, благодаря тому старому немецкому профессору Гансу-Ивановичу я жив, остался, и сейчас бы в самые ноги ему поклонился. - Как, то очень грустно улыбнулся отец.- Ведь он мне так культю обработал и зашил, что совсем не болит, как, будто и родился без ноги и протез почти не натирает. - Да война, война... - задумчиво продолжал отец.
- Я ведь и в Финскую успел повоевать и до Берлина, где ползком, а где пешком протопал. Сколько горя да смерти видел. Но, молодой ещё был да, не верил, ни во что на свете, ни в Бога, ни в черта. Из армии комиссовался, пришел домой на костылях, героем. И решил обо всем прошлом забыть. Женился девчонку на двенадцать лет моложе себя взял, и все вроде у меня хорошо. Да вот живем  год  два, и пять лет, а детей у нас  нет. Слышу, как по ночам Нюрка  плачет, да шепотом молиться - у Бога  ребеночка просит, и сам на себя злюсь.
 Сейчас Серега, сидевший рядом с отцом и старавшийся не пропустить ни одного его слова, вдруг сделал для себя ещё одно поразившее его детское воображение открытие. Отец в эту самую минуту говорил, не обращаясь к находившимся рядом с ним людям. Ни к Рыжему - Помазку с Гвоздем. Ни даже к нему его сыну. А, к кому, то - ещё, Серега с удивлением перевел свой взгляд туда, куда теперь смотрел его отец и не увидел там ничего, кроме чистого бирюзового, прозрачного летнего неба.
- Мы с женой по всем больницам прошли, к бабкам её водили - между тем с задумчивой улыбкой продолжал говорить Серегин отец. - И даже на курорты к Черному морю ездили, только, вот нет у нас детей и все, тут. Я хоть и вида не подаю, но  духом упал и с судьбой уже смирился.
 Только вот однажды под самое утро сниться мне сон. Вижу в проеме окна напротив того, самого мальчишку немчонка, белобрысого без оружия. Стоит, рубашка с короткими рукавами, по размеру большая, шейка тоненькая из воротника выглядывает и прямо на меня смотрит. А я знаю, что, мне повернуться надо и своих солдат позвать, но боюсь. Только всё же оглядываюсь назад, и вижу темноту. Но спиной чувствую, что мальчишка в меня уже из фаустпатрона целит. Да, как, закричу... Со страха и проснулся. И жене своей сон тут, же рассказал. Хотя до этого дня старался про того мальчишку немчонка не вспоминать, да если честно времени прошло немало, и забыть успел многое. Да, только Нюрка жена моя слушает, да так рассеянно головой кивает и улыбается, как, то странно. Закончил я ей свой сон рассказывать. А она мне как, то невпопад говорит: - Доктор сказал, беременна я. - Ну обрадовала она меня конечно, так, что я и про сон этот забыл.
                …
Из роддома я своего сына Сережу привез в конце января лютой зимой. Натопили мы в комнате печь, нагрели воды, в корыто налили. И жена впервые пеленки с него стала разворачивать и радостно нам  обоим и любопытно. Положили мы его в теплую воду, а он ножками сучит и кряхтит. Только смотрю я на его головку и ничего понять не могу. - Сам я кровей донских, казацких, черноголовый и волосы немного вьются. А у Нюрки моей волосы вообще черные, густые, гладкие, аж с синим отливом, как воронье крыло, так что всегда цыганкой кликали. А у Сережи моего волосы плотные да белые. Вот тут, то я сон свой, как наяву и вспомнил - мальчишку немчонка того белобрысого. И не знаю, что со мною в эту минуту произошло. Только вот тогда, впервые в жизни, стоя перед корытом, я вдруг перекрестился. Потому, что понял - это жена моя у Бога сына вымолила! И Господь мне  грешнику знак посылает.
 Говорили потом многие - бывает такое, подрастет мальчишка и со временем волосы потемнеют... Да, нет чем, старше становиться мой Сережа, тем понятнее, что блондин он настоящий. - После последних слов, Федорович ласково улыбнулся и снова погладил Серегу по голове. И стало хорошо заметно, что, как ни странно, но слегка волнистые, как у отца. И как раз наоборот очень светлые соломенные волосы сына поразительно подчеркивают необычное сходство черт их лиц. Такие - же выпирающие восточные скулы, черные глаза и брови, нос с маленькой горбинкой.
- Многое из той проклятой войны я забыл - грустно вздохнул Серегин отец. - О многом не хочу вспоминать. Вот только иногда помимо моей воли встаёт у меня перед глазами окно без рамы на втором этаже и мальчонка тот, ручки шейка тоненькие из рубахи выглядывают. А вгляжусь и хорошо вижу, что это Сережа мой…
 Отец замолчал, и наступила какая, то по-особенному, липкая и тягучая тишина. Так, что, стало слышно жужжание летучих садовых мушек.  Веселым, летним хороводом  вившихся над головами, сидящих на скамеечке людей.
- Да ну её к лешему эту растреклятую войну! - нарушил тишину Помазок слегка, по - дружески толкнув Полковника в плечо. - Я ведь Федорович вот, что  хочу сказать - когда я в армии три года служил, весь наш взвод стриг, на заказ кому бокс, кому полубокс и даже Батюшку нашего, мы так командира батальона звали.
- Да ну! - удивился отец.
- Да, неужто я мальчонку твоего не подстригу! - оживился Рыжий - Помазок. - Небось, руки-то ещё помнят.
-  Может и так… - с сомнением в голосе пожал плечами отец. - Да вот согласиться ли Сережа - и после этих слов три пары мужских глаз посмотрели на мальчика.
 Перспектива не стоять полдня на жаре в очереди очень понравилась Сереге. Если честно говорить, то он вообще не любил парикмахерскую. За то, что из женского зала, когда там делали перманентную завивку,  воняло даже хуже, чем от школьного дворника Махалыча, когда тот по утрам похмелялся тройным одеколоном и закусывал чесноком. И поэтому Серега не стал долго раздумывать и тут, же согласился. После чего Рыжий - Помазок проявил не заурядные организаторские способности.
- Нужно раздобыть расческу и ножницы, - потирал он ладони рук. Расческа тут, же нашлась в кармане Серегиного отца, а ножницы Помазок поручил раздобыть своему другу Гвоздю у кумы Криворучки, которая жила неподалеку. После этого, он достал из бездонных карманов своих галифе зеленую, смятую трешку и с любовью, разгладив её на коленке, пояснил:
 Перед тем, как приступить к процессу стрижки нужно немного выпить для того, что бы, не тряслись руки. А потом, уже как подстригут Серегу, можно будет допить оставшееся за сегодняшнюю встречу с товарищем Полковником, а заодно отметить и воскресный день.
- Десяти часов утра ещё нет - начал вслух рассуждать Рыжий-Помазок. - Значит, вина нам в магазине не дадут... Придется идти через сквер кинотеатра на окраину, там в своем доме живет Сашка - Самогонщик. Ах, какой у него первачок Федорович! - мечтательно улыбался Помазок. - Горит, как тот спирт. - И Гвоздь снова сглотнул слюну и судорожно дёрнул кадыком, подтвердив, таким образом, правоту слов своего друга. - А на трояк Сашка - Самогонщик нальет нам почти полную бутылку - резюмировал Помазок.
- Ха!!! Ха!!! Ха!!! - вдруг громко рассмеялся Серегин отец. - Да я ведь с тех пор, как под Берлином в подвале, тот спирт выпил, почти не пьянею. Так только душу греет, да веселит немного. Поэтому и не люблю ходить на свадьбы, да дни рождения. Гости все перепьются, а некоторые даже под стол попадают. А я и пью, вроде больше остальных, но как филин сижу и гляжу по сторонам, аж, противно становиться!
 Да Серегин отец говорил истинную правду. Его, конечно, же, довольно часто можно было увидеть в компании мужиков распивающих спиртное.  Но,  пьяным никто и никогда не видел. И за это Полковника знали и ещё больше уважали буквально все жители района. Протез Серегиного отца снова жалобно скрипнул, когда он достал из кармана синюю пяти рублевую бумажку. И развернув, положил на колено Рыжему – Помазку поверх его трех рублей. - Возьми на все! - велел он.
- Ну, ты Полковник силен...! - с искренним восхищением выдохнул  Рыжий. После чего, два друга не медленно принялись за очень сложный для них, математический расчет. - Сколько, же самогона можно купить на эти деньги и уже через пять минут окончательно запутались, едва не разругавшись. И в этот момент Гвоздю в голову пришла простая и, наверное, поэтому гениальная мысль, обратиться за помощью к сидевшему рядом Сереге. И тот, тут-же в уме сосчитал, что, на три бутылки не хватало, только немного больше двух рублей показав отцу на практическом примере, что не зря имеет по арифметике твердую четверку.
- Ну, Ты Лобачевский…! - уважительно посмотрел на маленького Серегу Гвоздь.
- Последние. - Достал из кармана два рубля Полковник и протянул Помазку. И теперь уже стало ясно, что до трех полных бутылок не хватает всего тридцати копеек. И в этот момент, Серега опять удивил всех, протянув Рыжему двадцать копеек и десяток  которые, ему дала мать на кино и мороженое. В кармане у него остались ещё два пятака и четыре копейки из тех денег, которые они с другом Серегой Ломовым выручили от сдачи в приемный пункт пустых бутылок. Однако на мороженое уже явно не хватало. Отец стал было возражать... Но в этот момент откровенно растроганный поступком маленького мальчишки Помазок с благодарной улыбкой похлопал его по плечу.
- Ничего пойдем с тобой за самогоном через сквер возле кинотеатра, там, в тире работает мой друг - постреляешь из ружья. Небось, любишь из воздушки пальнуть? По зайцам да кабанам! - весело подмигнул он. - Да и мороженого, я думаю, мы с тобой тоже раздобудем - хитро прищурился Рыжий.
 В эту минуту этот взрослый мужчина даже не подозревал, что задел один из самых острых и не разрешимых вопросов. Преследовавших двух друзей Серегу Иванова и Серегу Ломова все последнее время. Дело в том, что раз в неделю они получали от своих матерей, по десять копеек на дневной сеанс в соседнем кинотеатре. И по двадцать на мороженое. Выйдя после сеанса, они обычно покупали одно мороженое на двоих и шли в тир. Стрельба по мишеням была не просто их любимым занятием. А настоящей страстью и поскольку один выстрел стоил две копейки, то стреляли всего по пять раз. И поэтому двум друзьям, никогда не удавалось, вдоволь поесть мороженого и пострелять из ружья. В виду чего перспектива, нарисованная Рыжим, очень понравилась Сереге. И тот вопросительно посмотрел на своего отца.
-  Сходи сынок прогуляйся, что тебе тут возле нас стариков сидеть - разрешил отец.
                …
По дороге Рыжий - Помазок развлекал Серегу, разными веселыми историями, рассказами, анекдотами, так, что тот почти непрерывно смеялся. При этом маленький рыжий человечек в галифе с красными лампасами успевал поздороваться абсолютно со всеми попадавшимися на дороге людьми. Уважительно со старшими, приветливо с мужчинами и весело с женщинами. И особенно молодыми девушками. Отпуская в их сторону безобидные шутки да прибаутки, которые у него, по-видимому, никогда не кончались. Так, что в ответ можно было услышать громкий девичий смех, или ругань.
- Иди, иди своей дорогой недомерок, недоношенный!
 - Вольна баба в языке, а черт в бабьем кадыке! - беззлобно смеялся в ответ Рыжий. За всем этим Серега совершенно не заметил, как они подошли к скверику возле кинотеатра.
 Не смотря на раннее, воскресное утро, тяжелые ворота тира оказались открытыми настежь. А заведовавший им однорукий фронтовик дядя Паша, которого все звали Клешня, зевал от скуки с мрачным лицом сидя рядом на стуле.
- Мир вам, и я к вам! - громко и весело приветствовал его Помазок.
- Здорово!!! Здорово!!! - обрадовался Клешня, вскочив на ноги и дружески обнимая своей единственной, левой рукой помазка за плечи. - А я, вот уже целый час жду, хоть бы кто мимо прошел. Ведь у меня после вчерашнего полбутылки водки осталось, похмелиться бы надо, да ты ведь сам знаешь, ведь я её проклятую один пить не могу! - При этих словах, он нетерпеливо потянул Рыжего внутрь тира.
- Тут мальчонка со мной - улыбался Помазок. - Серегой зовут сын Федоровича, ну помнишь, я тебе о нём рассказывал, герой!
- Это того самого Полковника, что зараз пол литра чистого спирта выпил?! Да... Силен твой батя! - И взрослый мужчина уважительно сверху, вниз протянул свою единственную левую руку и осторожно пожал Серегину ладонь. И тот сразу почувствовал, какая громадная сила скрыта в этой большой, мозолистой пятерне, и понял, почему дядю Пашу все зовут Клешня. - А ведь я тебя помню… - прищурившись, улыбнулся мужчина. - Ты иногда со своим корешем у меня в тире стреляешь. Ну, давайте. Давайте проходите! - снова не терпеливо стал приглашать дядя Паша-Клешня, слегка подталкивая мальчика к входу в тир. Все, стены которого были увешаны учебными плакатами, для приобретения навыков стрельбы. После чего Клешня открыл низенькую дверцу под стойкой, в которую тут-же нырнул Помазок, оказавшись в маленькой, застекленной будочке. Тоже очень ловко проделал и хозяин тира, после чего, в  помещение ярко загорелся свет. Клешня, выйдя из стеклянной будочки через вторую дверь, оказался по другую сторону стойки. Достал снизу пневматическое ружье с деревянным прикладом  и положил  перед Серегой.
- Самая лучшая винтовка, для себя пристреливал, под обрез целься - пояснил он. После чего сыпанул в железную тарелочку, закрепленную на стойке горсточку дроби. И у Сереги от удивления округлились глаза, ещё ни разу, за всю свою жизнь он не видел столько много дроби.
- Это все мне!? - ещё до конца не веря в возможность подобного чуда, прошептал он.
- Стреляй на здоровье, сынок! - кивнул головой Клешня и тут, же скрылся в своей будочке. После чего, раздался характерный звон стеклянной бутылки касающейся горлышком о край стакана.
 Серега осторожно взял в руки винтовку и глубоко с наслаждением вдохнул в себя особый ни с чем несравнимый запах. От вороненого металла, пахло настоящей оружейной смазкой, лаком, покрывающим деревянный приклад, свинцом из которого делалась дробь. И это, необычайно волновало Серегу, подхлестывая его детское воображение. Сейчас в эту самую минуту, он жалел только об одном, что рядом нет его лучшего друга Сереги Ломова. В этот воскресный день, со всей своей семьей тот поехал за город пропалывать картошку.
 Обычно два друга ходили в кинотеатр на свой любимый фильм, про юного партизана, пионера - героя Советского Союза. И выходя после сеанса, немедленно шли в тир. И это было, дальнейшим продолжением истории про маленького разведчика, партизанского отряда погибшего в бою. Обычно не спеша, зарядив винтовку, Серега Ломов подмигивал другу и заговорщически шептал.
- В хромого фрица в пенсне… - и стрелял в мишень с зайцем или оленем. После этого винтовку заряжал Серега Иванов и, стиснув от ненависти зубы, шипел.
- В фашистов из машины… - и если, выстрел достигал  цели и заяц или волк делали кувырок, это вызывало у двух друзей восторг и они ещё, долго после этого обсуждали удачный выстрел.
                …
 Серега зарядил винтовку и как, было изображено на висевших, на стенах плакатах, которые он уже давно знал наизусть. Очень тщательно прицелился в черный кружочек и, задержав дыхание, медленно и мягко нажал на спусковой крючок. И заяц тут, же сделал кувырок. Это очень удивило мальчика - он попал с первого, же выстрела. Серега снова зарядил винтовку, выстрелил и попал, и в третий раз произошло тоже. Оказалось, что из хорошо пристреленной винтовки попасть в мишень гораздо, легши. В этот момент открылась дверь будки, и раздался голос дяди Паши.
- Молодец сынок! Хорошо стреляешь! - заслужить похвалу Клешни у всех местных пацанов, обязательно хотя бы один раз в день наведывавшихся в тир считалось высшим шиком и обеспечивало авторитет и уважение остальных. И это явно вызвало у Сереги Иванова воодушевление и азарт. Он снова зарядил и прицелился в мишень с медведем. Представив себе самого ненавистного персонажа из фильма - полицая предателя. Но когда мушка снизу медленно и ровно подползла к черному кружку. Серега вспомнил сегодняшний рассказ отца. И в его воображение неожиданно появилось то самое окно, на втором этаже разбитого дома под Берлином и худой, белобрысый мальчик, немчонок в большой не по росту рубахе без рукавов, так похожий на него самого. Серега выстрелил, но уже не попал в мишень. Пулек для стрельбы было ещё  много вот они лежат на маленьком стальном блюдце, стоит только протянуть руку. Но вот желание стрелять почему-то совсем пропало. Ну, на самом - то деле, не целиться, же в самого себя. Серега отодвинул винтовку, повернулся спиной к мишеням и взглянул в прозрачное, бирюзовое, летнее небо,  куда смотрел его отец, рассказывая свою историю...
 - А ты почему не стреляешь? - удивляется обратно вылезший под стойкой  Клешня. От него пахнет свежим зеленым луком и водкой.
- Да надоело... - отводит в сторону вдруг предательски покрасневшие глаза Серега. Сейчас в эту самую минуту ему неприятно говорить не правду фронтовику дяде Паше - Клешне. Да и что, он может сказать? Если и сам сейчас не понимает, что произошло? И почему ему так грустно и хочется плакать…?
 Но в этот момент Серега снова вспоминает про своего лучшего друга Серегу Ломова. - Да, вот если бы, он был сейчас рядом.  А можно я возьму с собой несколько пулек - неожиданно в голову ему приходит счастливая мысль. - А завтра дам другу, пусть тоже постреляет!
- Ну, молодец пацан, помнит о друге! - удивляется Клешня.- Настоящий солдат!
- Сам погибай, а товарища выручай…! - Говорит не в впопад первое, что ему приходит в голову немного заплетающимся языком. Уже с трудом пролезая  под стойкой тира  Рыжий-Помазок.
 -Забирай всё, что не дострелял - велел Клешня. - Я завтра с утра в тире, так, что приходи со своим корешем, в вдвоем, то веселее, небось! - Клешня подмигнул Сереге, и на его лице появилась добрая улыбка, так, что стали заметны морщинки, побежавшие от глаз солнечными лучиками, точно такие, как у Серегиного отца.
                …
Громадная, породистая, злобная овчарка с рычанием бросалась на железные ворота. Когда Помазок беспрерывно колотил по ним кулаком. Наконец в доме хлопнула дверь.
- Фу! Трезор! - раздался настороженный мужской голос, овчарка зазвенела тяжелой, толстой цепью. И удовлетворенно ворча, по-видимому, с чувством до конца выполненного долга залезла в свою будку. Тяжелая стальная дверь на воротах после клацанья несколькими замками и запорами, со скрипом слегка приоткрылась. И в щель как, то неожиданно и быстро высунулась, большая лысая башка с очень густыми черными бровями и толстыми, красными губами. И Сереге невольно пришла в голову мысль, что вот так, же жутко должна была выглядеть «голова профессора Доуэля». Из той книжки писателя - фантаста Беляева, которую он сейчас читал.
 Голова оглядела Помазка с ног до лохматой, рыжей макушки, а затем стоявшего рядом Серегу. Взглянула на дорогу вправо и влево и даже зачем, то подняла глаза вверх. И только после этого, боком в щель протиснулось всё остальное тело. И перед взором предстал достаточно большой и ещё молодой, хмурый, толстый дядька. В линялой, зеленой майке, самой замечательной частью тела, которого оказался живот, не обычной формы. Напоминавший рюкзак,  заполненный не слишком объемным, но,  очень тяжелым грузом. Так, что казалось - от неимоверной тяжести он свисает прямо на желтые кальсоны с белыми, болтающимися завязками.
- Здорово Сашка! - протянул руку Помазок. Дядька безразлично посмотрел на его ладонь и выдавил из себя.
- В долг не даю… - Рыжий-Помазок рассмеялся и,  показал деньги, после чего опять спрятал их в карман.
- Ну, здорово, здорово! - лицо дядьки неожиданно ожило, и на нем даже появился румянец. И он, наконец, решил, что наступило время подать Помазку руку. Однако Рыжий – Помазок, внимательно посмотрев на его ладонь, поторопил  Самогонщика.
- Ну, некогда нам тут с тобой, нас люди ждут. Тащи товар!
- На десять рублей тридцать копеек, две с половиной бутылки - масляно заулыбался дядька.
- Ну, ты сказывай тому, кто не знает Фому, а я родной брат ему! - хмыкнул Помазок в ответ. - Может сахар подорожал, или дрожжи? - прищурившись, осведомился он. - Тащи, как положено, три бутылки - велел Рыжий. – А не то мы со своими денежками к бабке - Ткачихе пойдем, у неё, то и самогон дешевле, да она, ещё и соленых огурцов на закуску дает.
- А я, свеженьких огурчиков сорву с грядки, да соли в газетку заверну, и ещё лучше будет - с испуганной улыбкой засуетился Сашка - Самогонщик.
- Да смотри самогон не разбавляй, как в прошлый раз, а то я ведь проверю! - предупредил Помазок. Дядька, колыхнувшись своим животом, и горестно вздохнув, снова исчез за железной дверью - Мироед проклятый… - выдавил сквозь зубы Рыжий. - Мы таким в детском доме быстро мозги вправляли, есть такой способ безотказный - под одеяло и валенком по башке!
Однако Серегу в этот момент мучил один не разрешимый вопрос. Как «голова профессора Доуэля»,  смог назвать правильную сумму в руке у Рыжего - Помазка? Ведь деньги он видел только одно мгновенье. Однако успел сосчитать не только бумажные купюры, но и его Серегину мелочь…
 Опять загремели запоры, и лысая голова с черными густыми бровями протиснулась в образовавшуюся щель и проделала свой, по-видимому, обычный долгий ритуал с оглядыванием окрестностей. После чего пузатый дядька выскользнул на улицу, но теперь уже держа в руках противогазную сумку, в которой позвякивали бутылки. И затем стал подавать их Помазку и тот, вытаскивая туго скученные из газеты пробки. Честно делал по глотку из каждой, после чего пробка вставлялась на место, а бутылка исчезала в бездонных карманах галифе. После третьего глотка лицо Рыжего страшно, сморщилось, и он едва слышно прохрипел.
- Огурец…
- Что, что? - не понял пузатый.
- Огурец давай! - уже громко выдохнул Помазок.
- Ах, да, да… - и Сашка-Самогонщик вытащил из противогазной сумки газетный кулек, из которого Рыжий тут, же достал один огурец и понюхал его. После чего денежки из кармана галифе перекочевали к самогонщику. И тот со странной сладкой улыбкой стал их пересчитывать, отделяя одну бумажку от другой. А Серега подумал, что с таким не обычным даром «головы профессора Доуэля». Только на одну секунду видевшего денежки и назвавшего точную сумму - это было лишним занятием.  Насладившись созерцанием купюр, дядька задом протиснулся в двери. И опять загромыхал замками и запорами. А Помазок достал из кулька огурец и протянул его Сереге. И они оба, громко хрустя свежими, пахнущими летом огурчиками пошли обратной дорогой.
                …
- Хочу сказать Серега! Каждый человек эту жизнь по - своему меряет - сообщил Помазок. - Ты хоть ещё по возрасту пацанчик сопливый, но уже с понятием…!
 В эту минуту стало заметно, что употребленный Рыжим внутрь в тире и после дегустации самогона алкоголь явно пошел на пользу, и его потянуло пофилософствовать.
 - Я ведь в детском доме с девяти лет - вздохнул он всей грудью. - Когда в сорок первом наш поезд разбомбили, я  один живой остался. Меня, когда мертвяков в общую яму закапывать стали случайно обнаружили. И прямо из могилы вытащили, когда я от сыпавшейся земли глазами моргнул. Врачи сказали, что контузило меня, так что, наверное, поэтому не помню ни имени своего настоящего, ни фамилии. А то, что в паспорте у меня указано Найденов Николай Петрович в детском доме придумали. Ты знаешь, ведь мы с другом моим Гвоздем в одном детском доме воспитывались. Он всего на два года старше меня, однако, ведь запомнил чертяка, что он Гвоздев Николай Иванович и значит, у него шанс есть своих родных отыскать. И завидую я ему потому, что имя, отчество и фамилия, по которой его Гвоздём прозвали у него родные. А я из своего прошлого даже маминого лица не помню, только голос, когда она меня так ласково, ангелочком и рыжиком звала... - По-видимому, от той мысли, которая ему только что пришла в голову, Помазок неожиданно остановился, так что бутылки звякнули в его карманах. Посмотрев в глаза Сереге, он сообщил. - А ведь получается, что из всего прошлого, родное и самое настоящее это, мое прозвище! - радостно улыбаясь своему неожиданному открытию, Помазок взъерошил свои рыжие густые волосы. - Так, что Гвоздь пусть сильно, то не задается! - закончил он. И они снова быстрым шагом пошли, по тенистым, зеленым улочкам. Рыжий взлохмаченный человечек в широких кавалерийских галифе, прижимавший к груди газетный кулек с огурцами и маленький, едва поспевающий за ним мальчик. - Забыли! - вдруг снова остановился Рыжий.
- Кого забыли? - не понял Серега.
- Мороженое забыли! - напомнил Рыжий - Помазок
- Да ну его, это мороженое! - возразил Серега.- Нас отец с  Гвоздем ждут.
- Я тут неподалеку лазейку одну знаю, через двор - подмигнул Сереге  Рыжий. - Так что, мы в два раза путь сократим и на соседнюю улицу выйдем, а там и до киоска совсем не далеко, где зазноба моя мороженым торгует. Идем пацанчик, со мной не пропадешь! - Весело улыбнулся он. Пройдя несколько метров, Рыжий воровато оглянулся по сторонам. И не заметив никого из прохожих, пролез сквозь густой кустарник возле синего деревянного забора. Раздвинув две доски, он  протиснулся в образовавшуюся щель. За ним последовал, и Серега и они оказались в старом, заросшем бурьяном саду. Поперек его пересекала едва заметная тропинка, по которой цепляясь за репейники и череду они стали пробираться на другую сторону участка. И Серега подумал, что сейчас они с Помазком похожи на индейцев в прериях, вышедших на тропу войны за скальпами врагов, как в книгах Фенимора Купера. Однако в этот момент его фантазии, нарушил страшный, злобный лай и из лопухов прямо на них выскочил громадный лохматый пес. И Серега вдруг неожиданно проявил резвость и необычайную прыть. Продираясь сквозь ветви яблонь, он первым добежал до высокого, противоположного забора и как котенок прыгнул на него. Ухватившись за верх, он несколько раз скользнув ногами по доскам, все-же сумев залезть на него и спрыгнуть вниз. Сразу даже не поняв, как он оказался на другой улице, с поцарапанным лицом и почти оторванным рукавом рубахи. Но гораздо хуже было Рыжему, он бежал за Серегой, однако, ни на секунду не забывая, о громко звенящих в карманах и грозивших вот, вот разбиться бутылках. Придерживая их одной рукой, а другой, прижимая к груди газетный кулек с огурцами. Возле самого забора собака с победным рычанием все-же успела схватить его за галифе. И он, перебросив через верх огурцы и отбиваясь от пса ногами, попытался перелезть, но лохматый кобель громко рыча, упорно тянул в свою сторону.
- Отпусти сволочь блохастая!!! - во всю глотку орал Помазок. В общем, шум поднялся, как на базаре когда, ловят воришку - карманника. И Серега, с ужасом прильнув к щели, в деревянном заборе пытаясь разглядеть происходившее с другой стороны. Наконец раздался треск плотной, рвущейся ткани, и через забор отчаянно гремя бутылками, перелез Помазок. Но проклятая псина, по-видимому, решив закрепить свои боевые успехи, пролезла под забором. И с громким лаем выскочила на улицу. Где при более близком рассмотрение Серега обнаружил  то, что от страха по ту сторону забора показалось ему громадным волкодавом. На этой стороне оказалось обычной, лохматой и даже не очень большой дворнягой. А Помазок немедленно поднял удачно попавшуюся под руку половинку кирпича и очень ловко запустил ей в явно - зарвавшегося кобеля, попав ему по заду. Отчего тот, завопил так громко и горестно, как, будто его только, что переехал груженый самосвал. После чего, трусливо поджав хвост, пес снова бросился под забор. Да военное счастье часто бывает переменчивым, по-видимому, эта мысль тут-же подняла настроение Рыжего.
 Однако из расположенных по соседству калиток и ворот привлеченные шумом стали появляться любопытные лица соседей. И Рыжий вместе с Серегой быстро собрав рассыпавшиеся в траве огурцы, поспешили покинуть место боевых действий. По пути подсчитывая свои потери, на ходу Помазок отодрал от себя несколько головок репейника, после чего сорвал листик подорожника и, размяв в руках, подал Сереге.
- Сотри кровь и приложи к царапинам, мы в детском доме всегда так делали. - После этого прямо на ходу Рыжий дернул болтавшийся на нескольких нитках рукав рубахи, отчего тот, с треском отскочил. - Ничего страшного, оторвался по шву, дома мамка пришьет - успокоил Серегу Помазок, протягивая ему рукав. Но в этот момент, теперь уже Серега заметил громадный лоскут материи отвалившейся от галифе волочившийся сзади и показал пальцем. На то место где теперь через прореху сзади была видна обнажившаяся, худая, поросшая рыжими, вьющимися волосами нога Помазка. Рыжий тут-же остановился, и на его лице появилось такое искреннее выражения не поправимого горя, как, будто он сразу лишился всего своего имущества.
- Вот фашист лохматый!!! - Громко ругал он кобеля - шкура блохастая!!! Ведь мне эти брюки дворник Махалыч подарил, он в них ещё до войны в кавалерийском полку служил, ведь им сносу не было. - Но, по-видимому, такой, уж был характер у Помазка, долго грустить он не мог. И на этот случай у него тут-же нашлась поговорка.
- Худое видели, хорошее увидим! - после чего немного подумав,  добавил. - Иногда горько проглотишь, да сладко выплюнешь! - После этих слов, он внимательно ощупал бутылки в своем кармане и убедился, что они целы и его настроение тут-же снова поднялось. После чего Рыжий отдав кулек с огурцами Сереге, открутил от чужого обнесенного стальной сеткой забора несколько тоненьких стальных проволочек. Потом быстро приладил на место отвалившийся кусок материи, от штанов ловко закрепив его в нескольких местах этой самой ржавой проволокой. И хотя эта летучая импровизация заняла у него не более двух минут, но рыжие волосы на его худых ногах уже не были так сильно заметны.
                …
 Однако Помазок» оказался прав и уже вскоре Серега вслед за ним вошел в открытые двери небольшого деревянного киоска, где торговали газированной водой и развесным мороженным в стаканчиках. Зазнобой Помазка оказалась большая толстая тетка Верка, которую все почему, то звали Веранда. И Серега про себя подумал, что выпросить мороженное у тетки Веранды - пустое занятие. Ведь все вокруг хорошо знали, что она не доливала в газировку сиропа и очень ловко ухитрялась не докладывать мороженое на самое донышко вафельного стаканчика.
 - Ну что, опять приперся…? - увидев Помазка, вместо приветствий процедила сквозь зубы тетка Веранда, оглядывая сверху - вниз тщедушную фигурку рыжего. И Серега подумал, что всё его предположения, увы, оправдываются, не видать им сегодня мороженого. Однако он по своей молодости и не опытности явно недооценил Рыжего - Помазка, гораздо лучше знавшего женское сердце.
- А вот, то и приперся, потому как должен сказать, что не успел в прошлый раз - может я, посвататься к тебе хочу!
- Что, что…?! - заколыхалась в приступе громкого смеха тетка Веранда. - Да ты на себя в зеркало давно смотрел? Жених нашелся! - Да, тут Веранда попала в точку. Зеркала Помазок не имел совсем. Но, однако, взглянув на себя в длинное узкое треснувшее зеркало на витрине, за спиной Веранды. Помазок выпятил грудь, как смог пригладил грязной ладонью, свои рыжие давно не чесаные волосы и, по-видимому, остался,  доволен своим видом.
- Не урод, так и красавец! - и после этих слов Помазок тут, же продолжал атаку на тетку Веранду. - А что? Есть девка серебряная, так вот тебе и парень глиняный! - упоминание в поговорке о серебряной девке явно дошло до сердца Веранды. И это  тут же отразилось на улыбке не вольно появившейся на её лице.
- А что, за пацанчик - то с тобой? - заговорила она, уже более миролюбивым тоном. Кивнув на стоявшего поодаль мальчика, с расцарапанным лицом, прижимавшего к груди газетный кулек и оторванный рукав своей собственной рубахи.
- Да сынок - это Полковника, Серегой зовут - подмигнул мальчику Помазок.
 - Это тот, что без правой ноги на протезе ходит? - неожиданно оживилась тетка Веранда. - Да, похож на отца! Очень похож! - продолжала она и в её голосе, уже совсем не было злобы -  Кто - же тебя так поцарапал?
- От собаки по саду убегал - тяжело вздохнув, честно признался Серега. Тетка Веранда достала, чистую, белую тряпку, намочила под краном. И перегнув через прилавок свое большое, толстое тело умело взяла мальчика одной рукой за затылок. А другой аккуратно вытерла ему, еще чуть сочившиеся кровью царапины, и зеленые разводы, оставшиеся от сока подорожника. А Серега в эту минуту почувствовал, что руки у этой незнакомой, толстой женщины, Такиеже теплые и заботливые как, и у его матери.
- Ну вот, совсем как новенький! - закончив с улыбкой, заверила его тетка Веранда. После чего налила стакан газировки с красным, вишневым сиропом протянув его Сереге. И ему показалось, что такой сладкой, шипучей и вкусной газировки он не пил никогда в жизни. А Помазок между тем не переставал говорить, не скупясь на комплименты тетке Веранде. Он называл ее своей «голубкой», «пушинкой» и самой красивой на свете и ей, по-видимому, это нравилось.
 Но к удивлению Сереги, он на самом деле заметил, что тетка Верка, которую все вокруг считали злобной и сварливой, на самом деле красивая. У неё высокий белый лоб, черные, тонкие брови и тугая, толстая каштановая коса до пояса. Однако в этот момент в киоск вошли покупатели и стали разглядывать рваные галифе Помазка и Серегино поцарапанное лицо. И он вспомнил, что на маленькой скамеечке, возле зеленого забора их ждут отец с Гвоздем и потянул Помазка за руку к выходу. И тот с сожалением вздохнув, пошел за ним.
- Постой, Сережа! - громко позвала мальчика тетка Верка, и когда он подошел к стойке та, нагнувшись, не громко прошептала.
- Скажи этому Рыжему, что мороженое сегодня вы с ним честно заработали! - она засмеялась и протянула мальчику вафельный стаканчик.
Однако Помазка мороженое почему-то совсем не обрадовало. И пока они шли в другую сторону от киоска, его лицо было задумчивым и хмурым.
- Ты Серега не верь, когда про женщин плохо говорят, им ведь гораздо труднее, чем мужикам - каким, то новым для Сереги, серьезным и задумчивым голосом говорил Рыжий. - А то, что Верка в стаканчики мороженое не докладывает… да ведь мало кто знает, что её муж от белой горячки умер.  А у неё на руках трое детей осталось старший, из которых младше тебя. Да отец в постели парализованный. И мать в войну двух сыновей потерявшая и от горя из ума выжившая... - Помазок  задумался о чем, то своем, а затем с горестью сообщил шедшему рядом Сереге. -  И правильно, зачем я ей такой никудышный… - всю остальную дорогу пока они шли, этот маленький человечек в широких галифе с красными лампасами не привычно для Сереги молчал.
                …
- Ну, наконец, то заявился – Рыжая морда!!! - Завидев издалека Помазка и Серегу, заорал на всю улицу Гвоздь. - Ведь мы с полковником вас уже два часа ждем!!! Небось, опять к Веранде заходил?! Самогон, то принес?! А то ведь я совсем помираю…! - Гвоздь не переставал орать до тех пор, пока Помазок возле скамейки не сунул ему в руки бутылку. - Вот это, другое дело, примирительно заулыбавшись, кивнул тот головой, жадно схватив её обеими руками.
- Что - же ты ирод, проклятый с мальчонкой, то сделал?!  - вдруг раздался испуганный, но, однако грозный, командирский голос Серегиного отца. Который хотел в этот момент встать со скамеечки,  однако, без помощи не смог этого сделать.  Рыжий не на шутку перепугался и на глазах побледнел. Теперь он стоял перед Серегиным отцом, как маленький мальчик, даже не пытаясь оправдаться.
- Прости Федорович... Так получилось... - И Серега, увидев это, вдруг почувствовал, как острая жалость к этому, потерянному, рыжему, лохматому человечку кольнула в его маленькое детское сердце. Ещё два часа назад Серега не знал о нем ничего. Однако за это короткое время успел почувствовать, пропустив через свое детское воображение страшную судьбу человека. В отличие от него не имевшего, ни родных, ни семьи, ни дома.
- Я сам виноват! - сделав шаг, Серега встал впереди Помазка. И почувствовав, как тот в знак благодарности слегка пожал его плечо,  добавил. - А рукав оторвался по шву, так что, мамка запросто пришьет на машинке - отец притянул маленького сына к себе и с тревогой стал разглядывать царапина на лице.
- Больно?
- Небось, когда тебе ногу ножовкой отпилили, было больнее - и после этих слов Серега крепко, крепко обнял отца за шею.
- Да что там рукав от рубахи - наконец снова подал голос Рыжий и повернулся спиной. Увидев длинный, широкий, оторвавшийся от галифе лоскут смеялись все и отец и сам Помазок и Серега. Но больше всех Гвоздь, он с выступившими на глазах слезами, хлопал себя по коленкам и показывал пальцем на виднеющиеся сквозь прорехи, худые ноги Рыжего.
 В этот- то момент Серега и увидел на скамеечке рядом с отцом, на растеленой газете стакан, полбуханки хлеба, несколько яблок на закуску. А ещё… большие потемневшие от времени ножницы странной формы. При виде, которых он вспомнил о предстоящей стрижке, и ему впервые за этот день стало, немного не по себе.
                …
  Самогон Гвоздь разливал по старшинству. Сначала Полковнику, который тут, же опрокинул в себя полный стакан. Однако выражение его лица совсем не изменилось. Он подержал стакан в руке, как, будто к чему - то прислушиваясь, а двое друзей застыли в ожидание, не спуская с него глаз...
- Знатное пойло! - наконец кивнул он головой. И  Помазок тут- же ожил.
- А что, я тебе говорил Полковник, у Сашки самогон, то самый лучший! - с гордостью заметил он. А Серега протянул отцу на закуску стаканчик с мороженым.
- Да не люблю я сладкого - покачал тот с улыбкой головой. Следующий стакан Гвоздь налил себе и долго не решался поднести его ко рту. Наконец, выдохнув воздух, стал цедить в себя содержимое. Но его желудок восставал против воли хозяина. Коварно препятствуя  этому процессу и норовя извергнуть наружу с таким трудом уже проглоченное Гвоздем. После долгой, мужественной и мучительной борьбы со своим организмом. Победа, в конце концов, досталась Гвоздю, и он допил стакан до конца. После этого стиснув челюсти, заскрипел зубами так громко, что Сереге показалось, что по улице в их сторону приближается автомобиль. Он протянул Гвоздю мороженое и тот, нагнувшись, понюхал вафельный стаканчик. После чего прямо на глазах изумленного Сереги с Гвоздем начали происходить удивительные вещи. Откуда, то глубоко изнутри на его лицо выползла странная блаженная улыбка, синюшный цвет лица заменился здоровым румянцем и уже через минуту это был совершенно другой человек.
- Прижилась – родимая…! - радостно оглядывая всех, сообщил Гвоздь. Последним выпил Помазок. После чего они с другом сели прямо на землю возле скамейки напротив Полковника, и завязался долгий разговор. Все трое дымили самокрутками и обстоятельно обсуждали все, что в те времена волновало людей. Говорили об отце всех народов Сталине и культе личности. О Хрущеве, Гагарине, космосе, цене на хлеб, о женщинах, о прошедшей войне, о том будет, ли новая, о грозной, не понятной и страшной атомной бомбе…
                …
 Когда, наконец, из последней бутылки вынули, пробку из газеты Серега с облегчением подумал, что теперь, то подвыпившие мужики о стрижке забыли окончательно. Но, однако, в этот самый момент Гвоздь, наливавший в стакан самогон, неловко потянулся за огурцом, и что - то звякнув, упало со скамейки возле протеза. Отец взглянул вниз, на земле лежали большие старые потемневшие от времени ножницы. Вот, тут-то он и вспомнил, зачем, сегодня, его вдвоем с сыном послала жена. И тут, же раздался четкий командирский голос Полковника.
 - Рыжему больше не наливать!
- Почему?! - возмутился тот.
- Да ведь ты ещё должен подстричь моего сына Серегу, или уже забыл!? - грозно посмотрел на него отец. Помазок задумался... Его немного качало из стороны в сторону. Гвоздь поднял с земли ножницы и сунул их Помазку в руки. И тот, взглянув на них всё же, по-видимому, с трудом припомнил о том, что ему сегодня предстоит подстричь мальчика.
- Ну что, сможешь? - внимательно посмотрел на него Серегин отец.
- Обижаешь, товарищ Полковник... - икнул в ответ  Помазок. - Ты ведь меня знаешь... А я тебя уважаю... - продолжал Рыжий  заплетающимся языком и тут-же полез обниматься.
- Отставить! - четкий, командирский, хорошо поставленный голос Полковника действовал на Помазка три года отслужившего в армии явно отрезвляюще.  Рыжий даже выпятил вперед грудь, выпрямил спину и опустил по швам руки.
- Приказываю! Немедленно приступить к стрижке молодого бойца! - И Серегин отец с улыбкой кивнул в сторону своего сына.
- Есть! Товарищ полковник! - приложив ладонь к виску, четко без запинки ответил  Помазок.
- Без головного убора, рука к голове не прикладывается - уже более мягким тоном заметил Федорович.
-  Виноват!!! - гаркнул Помазок. А Серега в этот момент уже сел на скамеечку лицом к зеленому забору, и вместо салфетки ему сзади на плечи и шею положили оторванный рукав от его собственной рубахи. И Помазок под пристальными взглядами отца и  Гвоздя, приступил к делу.
 По-видимому, Рыжий очень старался. Это было хорошо заметно, по тому, как он при каждом щелчке ножниц, высовывал свой язык, склоняя голову набок. Поправляя соломенные Серегины волосы расческой, он отходил на шаг назад, оценивая уже проделанное. При этом всё это время Гвоздь непрерывно давал советы, делал Помазку замечания и иногда ругал его.
- Ты что делаешь?! Рыжее мурло!!! - Стриги лучше...! - Но чем дольше длилась стрижка, тем мрачнее становилось  лицо Полковника. Когда Серегина голова стала походить на картофельное поле, после уборки урожая - не выдержал Гвоздь.
- А нука, дай сюда, недомерок чертов! - Забрал он у Помазка ножницы и расческу и сам приступил к делу. Но через двадцать минут стало понятно - получилось ещё хуже! Рыжий украдкой посмотрел на непонятное - темное выражение лица Полковника. И в его голову невольно пришла мысль о том, сколько - же, тот мог убить фрицев в рукопашном бою? И со страха, почти протрезвел.
- Инструмент плохой... - показал он на ножницы в руках у Гвоздя. - Сейчас схожу к куме, возьму другие.  И повернувшись, почти бегом бросился вверх по улице. Помазка в, траурном молчание ждали почти пол часа.
- Ну, мурло рыжее!!! - положив на скамейку ножницы и с опаской, взглянув на Полковника, возмутился Гвоздь. - Сейчас пойду к куме и немедленно приведу его. - И тоже бросился бежать, однако, почему-то в другую сторону. Когда ещё через полчаса стало понятно, что ни Помазка, ни Гвоздя сегодня уже не дождаться. Полковник положил свою расческу в карман, а затем его внимание привлекли ножницы и он впервые за этот день взял их в руки. В этот момент заметив, что на них были выбиты какие - то буквы, он, почти вплотную приблизив их к своим глазам, стал с трудом разбирая читать по слогам.
- Бра… тья... Ры - жен-ковы 1й Сортъ. Надо - же! С твердым знаком в конце... - изумился Серегин отец.- Значит, их сделали ещё до революции! Ну и хлам! И где только Гвоздь откопал их - и Полковник, размахнувшись, уже хотел забросить эту улику подальше в кусты с глаз долой. Но, однако, что-то остановило его, отец потрогал режущую часть, ножницы были хорошо наточены, а сталь настолько крепка, что можно было резать даже консервные банки.  Такая вещь могла пригодиться в хозяйстве и поэтому ножницы оказались в кармане Полковника, рядом с расческой. Серега помог отцу встать. И тот, оглянувшись и заметив возле скамейки недопитую бутылку, хотел, нагнувшись достать, но из-за протеза не смог этого сделать. И Серега подал её отцу в руки, самогона оставалось  меньше половины. - Не пропадать, же добру - мрачно усмехнулся Полковник и опрокинул в себя содержимое. - Ну что - же сынок пойдем домой к матери... Капитулировать... - Тяжело вздохнул отец.
                …
Кр... Кр... Кр...- Скрипит протез.
- Если не умеешь стричь, зачем браться за дело…? - Возмущенно разговаривает сам с собой отец. Иногда он останавливается и с тяжелым вздохом разглядывает испорченную прическу сына. Навстречу им очень часто попадаются прохожие, которые приветливо здороваются. Ведь в их, заводском районе почти все знают друг - друга. И отец, отвечая на приветствия и протягивая правую руку, что бы избежать лишних расспросов и разговоров ладонь левой руки ложит на голову сына.
                …
Когда в квартире Ивановых хлопнула дверь, из кухни раздался веселый и от радости звонкий голос Серегиной матери.
- Ну что, пришли, мои родненькие! Небось, проголодались за день, стоя в очереди? А у меня уже скоро борщ будет готов и Сережины любимые оладушки ещё не остыли. А ну-ка, покажите-ка, как моего любимого сыночка подстригли! - И с этими словами она, на ходу вытирая руки о висевшее на плече полотенце, вышла в коридор. Серега стоял с расцарапанным лицом и виновато смотрел на мать, держа в руке оторванный рукав от рубахи. А отец опустил в пол глаза, и его ладонь все ещё лежала на голове сына. На лице матери появился испуг. И отец, хорошо понимая, что чуда не произойдет, обреченно вздохнув, убрал руку. И мать теперь, уже увидев полную картину того что произошло нащупав стенку, медленно сползла на стоявший в коридоре стул.
– Что - же ты с ребенком - то сотворил…!? - Раздался теперь уже очень твердый и злой голос матери. После чего, она встала со стула и, наматывая конец полотенца на руку, подошла к отцу. - А нука, дыхни! - Полковник, конечно - же, очень хорошо понимал, что единственная улика, которая могла выдать его сегодняшнюю пьянку с Помазком и Гвоздем был запах самогона и поэтому сделал вид, что не расслышал. - Я кому сказала, дыхни! - Встав на цыпочки и приблизившись как можно ближе, к подбородку отца настаивала мать. Ну, и, конечно - же, отцу пришлось слегка выдохнуть...
 - Я же тебе говорила, что - бы ты не пил с алкашами!!! - Вдруг не на шутку рассвирепела мать. И не дожидаясь ответа размахнувшись полотенцем, сильно ударила отца по лицу. Однако тот сделал вид, что совершенно этого не заметил, и это ещё больше разозлило мать. - Говорила!!! - Говорила!!! - громко кричала она, хлестая улыбавшегося отца, почему попало.
- Не бей папку!!! Я сам виноват!!! - второй раз за день, сначала заступившись за Рыжего - Помазка, а теперь и за своего отца Серега произнес эти слова, пытаясь рукой схватить полотенце. Но сейчас, уже раскрасневшаяся с растрепавшимися волосами мать, перевела почти безумный взгляда на мальчика.
- Ах, ты ещё и заступаться! Сам виноват!!! - И теперь уже мокрое полотенце хлестало по Сереге. И отец начал подталкивать его себе за спину.
- Борщ сбежал…! - принюхиваясь к чему-то, заметил он. И действительно в коридорчике уже стоял запах гари. Лицо матери сразу-же стало осмысленным, и она бросилась назад. И вслед за этим на кухне раздался звон упавшей на пол крышки от кастрюли. Отец подмигнул сыну, и тот хорошо зная взрывной характер матери, понял, что самое страшное на сегодня уже позади. В этот момент стали слышны громкие рыдания матери. А ещё через десять минут все трое сидели на кухне и мать, плача прижимала к себе головы отца и сына и повторяла.
- Ну что, же вы оба у меня такие не путевые?!
                …
 После ужина на семейном совете Ивановых матерью были предложены два единственно возможных варианта развития дальнейших событий. Подстричь Серегу наголо, или оставить волосы как есть. До начала учебного года ещё больше месяца и они, конечно - же, успеют отрасти и в конце августа перед первой школьной линейкой подстричь Серегу уже в парикмахерской. Однако первый вариант Сереге не понравился. Потому, что он ещё очень хорошо помнил, как в прошлом году его друг Серега Ломов, подстригся наголо, за компанию с уходившим в армию старшим братом Колькой - Наганом. И его больше месяца дразнили во дворе и школе,- «лысая башка, дай пирожка». И поэтому самим Серегой был выбран второй вариант.
 Но на этом месте мать поставила одно очень жесткое условие - на этот раз в парикмахерскую Серегу поведет она сама! И отец, с сыном переглянувшись, ещё чувствуя за собой вину, и согласились. После этого мать посадила сына на стул и осторожно поправила ножницами слишком, уж вызывающе торчащие клочки волос, что впрочем, не сильно изменило общую картину испорченной Серегиной прически. После чего на кухне в корыте помыла сына. И вскоре очень уставший за день Серега уже лежал в своей постели. И хотя ещё немного неприятно пощипывали те места на руках и спине, куда ему попало мокрым полотенцем. Он, слыша как, в своей комнате, о чем, то разговаривают и смеются мать и отец, то - же улыбался. Уснул Серега с ощущением радости и долгой, долгой счастливой жизни, которая ждала его  впереди - какая бывает только в далеком и счастливом детстве.