Брат привозит маму с базара в половине первого и она, с трудом спешившись с мотороллера, ме-едленно идет мимо курятника, останавливается возле ступенек крылечка:
- Ох, хорошо-то как! – уже поднимается на первый порожек, вцепившись в покосившееся перильце: - Спасибо, спасибо тебе, что пол помыла. Хоть отдохну теперя душой.
И лицо ее освещается радостью.
Потом сидит у стола, пьет чай, грызет трубочку с кремовой начинкой, и я слышу:
- Галь, сколько раз тебе говорила, - выбирает из нее крем чайной ложкой, - не покупай ты ничего этого, не переводи зря деньги-то, - прихлебывает чай: - Да и обманывають нас таких-то, во... в дудке этой крема вовси нетути! - Мы с Витькой закатываемся от смеха. - Чаво смяётесь? – оборачивается.
- Ма, да не дудка это, - наклоняюсь к ее уху, - а трубочка. Тру-боч-ка.
- А хоть и трубочка… - уже хрустит ею. - Всёодно зря не траться.
Но съела еще одну, запила чайком с мёдом, отдохнула и тогда подсела я к ней, чтобы задать вопросы «про жизнь», а она вдруг и сказала:
- Не, не хочу больше вспоминать. Жисть-то какая была… - И губы ее слегка дрогнут. - Да и кому всё это нужно будить?
- Как кому? – рассмеюсь больше для того, чтобы приободрить ее. – А внуки твои, правнуки! Вот прочтут когда-либо, рассказанное, и будут вспоминать, думать и гордиться тобой.
Ничего не ответит, приляжет.
Конечно: «жисть-то какая была»!.. Да и вспомнить ничего нового она уже не может, так что если еще и спрашиваю о чем-то, то для того только, чтобы уточнить.
... Ее сон.
- Плыву я будто с Динкой и Идой* на пароходе в Сибирь. И сначала все зелё-ёночка, зеленочка была, а потом и льды пошли. Да такие здоровенные!.. Плывем мы, значить, плывем, хрустим этими льдами, и вот приплыли, наконец. «Вылезайте»! - кричать нам. Динка-то с Идой сразу прыг с парохода этого и слезли, а я как посмотре-ела!.. А там ну аж синее все от мороза-то! И стоить на берегу только одна хатёночка… ну, точно курятник наш. Жить нам, значить, в ней. «Да куда ж, - говорю мужикам с винтовками, - вылезать-то? Мы же здесь окачуримся сразу! Не-е, не полезу я, - бунтую, - и не думайте, и не мечтайте. - А сама смотрю тах-то себе на ноги и вижу: одни суконные ботинки на мне! - Не-е, не полезу, - кричу, хоть милицию сейчас вызывайте». А Динка с Идой кивають, кивають мне... зовуть как вроде… Ну, параход вдруг пыхнул, гукнул и по-оплыл себе. Осталися, значить, Динка с Идой возле той-то хатёночки… а мы проплыли сколько-то, остановилися. Ра-аз, двери и открылися... как в автобусе всеодно. Вотани... и Динка с Идой входють! Я и спродивилася прямо: они ж вроде там-то осталися, возде хатёночки!
А они даже и не смотрють на меня… обидилися, видать, что с ними не слезла. «А что обижаться-то? - говорю им. - Разве ж это можно? Все там синее от мороза… и только одна хатеночка. В ней-то и жить? Не-е, и не обижайтеся, и не зовитя». Сидять они, глядять на меня и все какую-то вярёвну в клубок сматывають, сматывають… а я и думаю: «И зачем она им, эта вярёвка?» Но нет, не спросила, а только подумала: ладно, пусть мотають, зато вернулися и теперича дальше вместе поплывем».
*«Динкой и Идой» – сестрой и её дочерью.
Фото - Брат Виктор привозит маму с базара.
Фото: Брат Виктор привёз маму с базара.