Начало: http://www.proza.ru/2013/04/23/23
Накануне весеннего отъезда Шатрова на Хвоинку она попросила оставить ей что-нибудь из собственной прозы. Он извлёк из чемодана несколько ранних рассказов, свёл машинописные листы в скоросшиватель. Рассеянно пролистывая, представил, как Лада Ровская раскроет рукопись и станет читать выстраданные им строки, глубже через текст познавая его. Отворять перед знакомыми душу так же неловко, как оголять тело, только самовлюблённый Нарцисс не стыдится себя. Когда твою рукопись читают в твоём присутствии, чувствуешь себя как червяк под микроскопом. В новогоднюю ночь поскучневшая Олюшка призналась: «Благодаря писательству знаю досконально тебя!..»
Перед сном Шатрова приспичило объясниться. Наобум раскрыл приготовленную подборку рассказов и на оборотной стороне листа размашисто написал: «Когда-нибудь осмелею и скажу «Я люблю тебя» трижды подряд, да ещё крикну, чтоб эхом разнесли Уральские горы: «Я-я-я лю-б-бб-л-ю т-т-е-бб-яяяя!!! Светоносную женщину, в богатейшем регионе Земли!..» Тронувшийся ледоход не медлит. Только начни, потом слова хлещут как из шланга вода. Перевернул пяток страниц и наискось, неэкономным размахом прочертил: «Истинная любовь непреходяща. В разлуках она зреет, подобно эмбриону в чреве. Пагубно лишь перенашивать плод». Чувствуя, что неудержимо влечёт строчить приятное, быстро пролистнул страницы: «Люблю всеохватно всю, до жалости! Мне сейчас больно от бессилия осчастливить тебя!» Снова прокинул страницы, чуть задумался… «Не верь никому! Им недостанет нужной тебе разнузданности. Стань твердынею мне…» Перевернув страницу, Шатров коротко цепенел и торопливо клялся в преданности навек.
Закончил он фразой, ставшей девизом их отношений: «Я высчитал подъёмную силу любви. От моей, как вкопанный, остановился трамвай!» Оборотное поле каждого пятого листа усеяли признания: романтичные, трогательные, остроумные, смешные каждому, кроме отправителя и адресата. В это трудно поверить. Ровская расхвалит рассказы, возвращая рукопись, но этих надписей не увидит!.. Шатров узнает про то нескоро. Он вдумчиво перечёл, убрав лишние и неточные слова, и положил рукопись в увязанный рюкзак, чтобы назавтра вручить ей вместе с обещанной «Алхимией слова» Яна Парандовского. Постепенно, с желания Ровской, он организовал её чтение. Заинтересовал Андре Моруа, по-новому открыл великолепного стилиста Бунина, начав с чувственных новелл, познакомил с возвращаемым Набоковым, приносил альбомы по искусству, биографические книги о писательской стезе. В дамской сумочке теперь лежали «Письма к незнакомке», то мовистическая проза Катаева, «Беседы с Майолем», что-нибудь малотиражное «самиздата», таимое от запойно и бессистемно читавшего мужа. Шатров обыкновенно ставил на форзаце место и год покупки, страницы пестрели множеством помет. Чужой текст наводил на мысль, и он полемизировал с автором. В последнее время Лада просила только читаные книги: «Раскрою, а ты незримо здесь, так отрадно».
…В салоне машины Шатров затих на заднем сидении. Навалившись на спальники, изредка поддакивал неумолчному срамослову. Альковная акробатика, себя не сломал и нагую монголку не покалечил. Стремление всех поиметь похвально для селадона. Сто двадцать две женщины за тридцать девять лет итальянца Казановы смущали шефа, хотя двенадцать есть оптимальный максимум в жизни нормального мужчины. Колманский превосходил славного ловеласа интенсивностью эротических битв, однако уступал пока экстенсивно. Из разврата нет возврата, вчера он пленил семьдесят седьмую, которая «лежала в постели как сопля». Женские задницы надолго не задержались в памяти, только первые двадцать и последние шесть, а прочих как не было. Осенью шеф имел в лице Шатрова чуткого слушателя. Он стойко прошёл «испытание Монголией», устраиваемое каждому новичку, сумел наспех записать кое-что. Жизнь интересовала Шатрова во всех её проявлениях. Как великий Толстой под дверьми не подслушивал, но также беззастенчиво крал всё, что ложилось в строку. История литературы полна скандалов по части непрошеных вторжений в личную жизнь. Но сейчас Шатров не слышал попутчиков, розно быть какая мука, отсутствующе смежил глаза.
«…И тут мощный выброс спермы срывает юрту!» – задели сознание слова Колманского и его безрадостный возглас: «Оля-ля!.. Господи, как старость корёжит людей!..» По брусчатке центральной площади шла к трамваю высокая, сколиозом пригнутая костлявая старуха, используя четыре точки опоры. За спиной котомка, в каждой руке посох, круглый табурет на голове. Где заморилась, там и присела набираться сил. Светофор смигнул с красного на жёлтый, на зелёный, и Афанасов незамедлительно поехал.
– Цените молодость, юноша. Жизнь похожа на тараканьи бега: стартовал в роддоме – финишировал на кладбище. Меньше грёз, больше живого тела. Искусство соблазна не постичь после сорока.
– Козлов понаехало! И все козлы на джипах!.. – выругался Афанасов. Зажав локтями руль, прикурил от спички. Пыхнув дымом, заговорил, глаза на дороге. – Время лепит страхолюдин из красавиц.
– Скверный возраст! Молодые не замечают, а ровесники повымерли. Одинока, как брошенная лесбиянка. Цените молодость, юноша! Резвитесь, пока в теле много энергии и воды. Вы знаете старый лозунг подпольщиков? Не спать две ночи подряд в одной кровати. Иначе снижается сексуальная активность.
– Душа отлетает с лица, – невпопад добавил Шатров. – Даже мумия жаждет искушений любви…
Машина стремительно неслась сквозь сосновые боры сибирского тракта. Мусоля гильзы папирос, Колманский разглагольствовал; погрустневший водитель слушал. В подземном переходе шеф купил с рук порнографический журнал, а номер оказался гей-клубовским.
– На лесоповал всех, в дровосеки! – кипел возмущением гетеросексуал Колманский. – Они отрицают сексапильность женской плоти, игнорируют её детородную функцию. Солёный член им в глотку вместо сигареты!.. – Шатров потянулся взглянуть, да уже полоскались на ветру глянцевые страницы. Шеф выпихнул журнал в форточку на дверце. Известный поэт так выбрасывал бездарные рукописи, приносимые к нему.
– Трансвеститы, трихомонады, мягкий шанкр и герпес; остроконечные кондиломы, чесотка и педикулёз!.. Как говорил Гиппократ, болезнь произошла «от удовольствий Венеры». Уйду из большого секса, сменю половую ориентацию!..
– Неравноценная плата за минуту экстаза, Лев Абрамович. Поостереглись бы! Рафаэль Санти умер от полового истощения на своей натурщице. – Шатров зорко всмотрелся в лобовое стекло. При дороге водрузили огромный щит с портретом губернатора: «Что хорошо для Урала, хорошо для России». Расклад лицевых морщин не обличал в нём крупного мыслителя. Что хорошо для печени, то хорошо для организма.
– Минздрав предупреждает! Да я, милый юноша, про такую смерть грежу! – с пафосом вскричал шеф, круто оборачиваясь. Выпала связка ключей из кармана, удостоверяя зажиточность владельца. – Сейчас бы чего-нибудь породистого.
– Настю Клубничкину… Я, говорит, всё ем с хлебом, даже торт!..
Всё живое броско демонстрирует себя. Быстрее очаровать и обольстить, обозначить свою особость и победить в любовной игре. Смотри, какая я привлекательная и яркая. Скушай меня, и на всю жизнь запомнишь, что радужные бабочки ядовиты, птицы их не едят. Проехали Гагарку… Губителен яд не старой женщины, а красивой и молодой. Шеф и водитель к разлуке с жёнами отнеслись буднично. Ничуть не страдали, а вовсю наслаждались обретённой свободой, кратким выездом в «поле». Почему же он так истомился?.. Проехали посёлок Белоярский… Как незаживающая рана эта любовь, неотступная омрачающая боль. Они снова в разлуке, и вообще несоединимы. Оттого он угрюм как платоновский инженер, который был так несчастен в любви, что пришлось его уничтожить. Люди не могли видеть таких мук. Проехали Режик, проехали город Асбест… Шатров закурил и попробовал включиться в общий разговор. Шеф приобрел деревенский дом с наделом и деятельно переснащивал в загородную дачу. Хотелось запомнить его рассказ о ремонте печи, да Шатрова не отпускала щемящая тоска по любезной. Ангелы зовут это небесной отрадой, черти называют адской мукой, а люди величают любовью. Прошло всего несколько часов, как в поблекших глазах, из которых так плескало неукротимое веселье, скопилась вселенская грусть. На длинных ресницах мерцали крапавшие слёзы, он касался знакомой руки, гладил вот этой ладонью её волосы, каковых теперь не тронешь. Дорожная даль, жестокая мука, разъединяют надолго стелющиеся километры.
Служебный роман необязательно исчерпывается флиртом, даже если рушатся две семьи. Любовь без боли не бывает, женщина плачет за двоих, ей любимый господин. Шатров не впервые захотел остановиться, вконец истерзанный угрызениями. Неутолённая связь, однако, стала необоримей мук совести, морализаторства, брачного и родительского долга. Когда любимая возле тебя рыдает взахлёб, кто не стушуется и не пасует? Шатров снова не сумел завершить отношения, уступил неутешности бабьего горя, посулив напоследок: «Не замрёт страсть, через два года станешь моей законной женой! Ты поразительно моя женщина, случайно угодила к другому!..» Одни уста целуют и язвят, как после порки индульгенцию выдал. Надежда преобразила зарёванное лицо, сберегла слёзы на скорбный день.
Продолжение: http://www.proza.ru/2013/05/01/1811