В гости к маме. 4 ч. Дискотека

Вячеслав Вячеславов
         Они снова вышли из подъезда.  Казалось,  ничего не изменилось, всё те же лица, тот же двор,  но Юльку было не узнать: выпрямилась фигура, приподнялся подбородок, легкая походка, милая улыбка.  Откуда взялось умение держать себя так?

      На троллейбусе они проехали несколько остановок, то и дело прыская от смеха по малейшему поводу, а поводов было в избытке: частые резкие торможения,  от которых пассажиров волной вдавливало в кабину водителя, то нелепые нахмуренные лица пожилых людей, так не гармонирующих с собственным великолепным настроением, то просто — взгляд на милое,  смеющееся лицо.

Красное солнце, окрасив над горизонтом кучевые облака, томно плавилось над дальним, темным берегом Волги.  Ничто не предвещало плохой погоды. Нарядные гуляющие по асфальту набережной казались добрыми,  приятными людьми.

— Не могу представить, что ещё вчера я тебя не знал, а днем —  пройти и не заметить. Ты такой неприступной была, когда по лестнице поднимался, даже глазом не повела.

— А вот и нет,  заметила.

— У тебя же такой вид был...

— А я всегда такой делаю, чтобы никто не подходил.  Я же не знала, что это ты идешь. Что ты подумал, когда остановился? Почему не прошел мимо?

— Не знаю. Не помню.

— А когда я все пирожки съела?—  смеялась Юля.

— Удивился,  как быстро, они же невкусные.

— Что ты!  Это были самые вкусные пирожки на свете!

— А вот и Борька с Ритой!  О-о, да тут все наши!  Здорово! Привет!

        Их окружила стайка ребят и девушек, кое-кто принялся нахально и довольно бесцеремонно рассматривать Юлю, ожидая потупленного взора смущенной претендентки на дружбу их компании. Но Юле всё это было знакомо,  и не через такое проходила, когда знакомилась со старожилками в спецПТУ. Там ей, действительно, пришлось туговато, пока не доказала девчонкам, что она —  своя. А здесь было достаточно подмигнуть и улыбнуться нахмуренному взгляду, а кому-то и высунуть кончик язычка, чтобы покорить самых настороженных. Парни рассмеялись, а девчонки признали равенство и окружили, о чем-то расспрашивая.

 Юля отчаянно врала: не говорить же правду этим расфуфыренным куклам с дорогостоящими прическами, да и зачем, сегодня видят —  завтра забудут.

Где-то невдалеке раскатился будоражащий ритм зарождающейся музыки, и всех потянуло в одну сторону,  словно под дудочку крысолова, на тесный пятачок под разноцветные мигающие огни стробоскопа и, бьющий по обнажающимся нервам,  бешеный ритм. Музыка! Музыка! Весь вечер музыка.  Такая разнообразная и такая узнаваемая. Сотни веселых,  счастливых лиц. 

Ах, если бы это никогда не кончалось!

Валя с трудом протиснулся с высоким бокалом янтарной жидкости и торчащей соломинкой. Коктейль! Ничего вкуснее она не пила! Как он узнал, что она хочет пить? Ах да, жарко. Но как он внимателен и мил! Если бы можно отдать жизнь за него. Вот же оно, мгновение, которое должно остановиться, потому что лучше быть не может.

— Ты самая красивая! Ты лучше всех! Я люблю тебя! —  кричит Валя, но никто, кроме нее, этого не слышит, а он скрывается с пустым бокалом в темной,  шевелящейся толпе.  Потом снова откуда-то возникает,  и они без устали танцуют, танцуют.  Друг напротив друга,  глаза в глаза, ладонь в ладонь.

— Где ты так здорово научилась танцевать?

— Разве этому учат? —  шепчут её губы,  но он понимает.

— Я тебя люблю.

— И я тебя.

Юля в ударе, тело пластично,  податливо ритму,  руки извиваются,  словно ленты чемпионки по художественной гимнастике. Сколько разных лиц,  некоторых она уже узнает. Они что-то ей говорят. Она улыбается и тоже говорит, но ее не слышат,  переспрашивают, показывают пальцами на уши,  а она хохочет и устремляет сияющий взгляд на Валю,  и ее понимают,  обескураживающе разводят руками:  против такого парня не попрешь, хотя она намного лучше и парень не стоит её.  Она смеется,  потому что всё иначе, все не так. Это он —  стоящий мальчик, а она —  так... Слёзы блестят у нее на глазах, а все думают —  от смеха. Только Валя её понимает и кричит:

— Юлька, выше голову! Не грусти.  Ничто не стоит твоих слез. И снова чарующая музыка, которой она никогда не слышала, но узнает с первых же тактов,  потому что сочинили для нее, для Вали, для таких же молодых,  неутомимых. Танцы! Танцы! Жарко. Душно. Весело.  Это же танцы! Валя тянет за руку. Куда? Через плотную завесу подрыгивающих и извивающихся тел.  Кто-то освобождает и подсаживает на высокий стул, и снова перед ней холодный, освежающий,  бодрящий коктейль.

— Тебе нравится здесь? —  склоняется над ней Валя.

— Чудесно! Ты часто сюда приходишь?

— Второй раз.

— Почему? —  поражается Юля.  Это же так здорово!  На его месте, она бы ни одного дня не пропустила.

— Тебя не было.

И она понимает его. Какое может быть удовольствие в танцах, если рядом нет любимого?

— Ещё хочешь коктейль?

Она чуть было не кивает. Ещё бы! Но вовремя спохватывается, она же не видела,  чтобы он пил коктейль, девчонки в ПТУ говорили, что коктейли страшно дорогие.

— Нет. Идем танцевать, —  говорит она и тянет за руку.

 Пятиминутный отдых восстанавливает силы, и она снова неутомимо танцует. Только не думать, что всё это кончится, забыть о ночевках в недостроенных домах на пахнущих цементным раствором спецовках.  Забыть о холодном свете луны в голом проеме окна, забыть обо всем. Разве это возможно? Ах, какая музыка! Английские слова, но всё понятно, только о любви и можно так петь, о разлуке. Зачем? Она не хочет разлуки. Он сказал: послезавтра вечером мать приедет. И всё кончится. Всё опять повторится. Как же это забыть? Музыка не дает. Такие веселые ритмы, а хочется плакать. Лучше бы он прошел мимо.  Она бы ничего не знала. Ей не привыкать. Как больно падать!

Вот и музыка затихла. Гаснут огни.  Все опустошенные растекаются в разные стороны.  Ночь ещё не кончилась.  Для кого-то она только начинается. В оглушительной ночной тишине среди пения сверчков далеко разносятся слова прощаний знакомых пар, возбужденные смешки,  говор,  задорная перекличка. Наконец-то они одни.  Под тенью пышной березки на самом верху крутояра. Внизу волшебно блестит зеркало Волги и лунная дорожка от берега в темно-синюю глубину.  Ах,  эти губы, что они делают! Какой восторг вызывают из тела.  Полет души и эмоций.   И этому одно название —  любовь.

Валя мучительно, со стоном отрывается от ее губ, пытаясь утихомирить огромное,  всепоглощающее желание.

— Юлька, я сейчас с ума сойду от любви к тебе.

— Почему ты не целуешь меня?

— Не могу. Я не выдержу.  Это же мучение!

— Почему? Мне так хорошо с тобой.  Ближе,  ближе. Ты мой?

— Да,  да! Нет,  Юлька, пошли домой.

Он отстранился от нее и пошел на расстоянии шага, боясь даже за руку взять. Впереди и сзади бредут такие же парочки, полуночники, в обнимочку. Только они,  словно поссорились.  Юля ничего не может понять, неужели она ему не нравится?

— Юлька, ты для меня как инопланетянка. Особенно сейчас, кажется, ещё немного,  и растворишься в лунном свете.

— Ты этого очень хочешь? —  язвит она.

— Нет. Я не смогу без тебя. Не могу, ты понимаешь?

— Понимаю. Я сейчас зареву. Почему это невозможно?

— А если мама согласится, чтобы ты у нас жила?

— У меня нет документов, Валя.  Я в розыске.  Ну почему ты не прошел мимо, зачем остановился, я же тебе ни слова не сказала? Сколько их проходило, а ты остановился. Зачем?

— Знаешь, Юлька,  мне кажется, я узнал тебя.  Я ещё не знал, что это ты, но постепенно догадывался. Я когда-то знал тебя, но потом почему-то забыл. Расскажи о себе, я вспомню.

— Как ты хорошо говоришь, Валя! Если бы это было правдой, но я ничего, кроме детского дома и спецПТУ,  не видела.  Мы не могли друг друга знать. Ты не смог бы там и неделю прожить, сломался бы.  Я сейчас поняла, какая пропасть нас разделяет. И всё же, ты,  наверное, прав, это о тебе я мечтала бессонными ночами в карцере, когда не могла уснуть, так было страшно из-за шуршания мышей, их противного писка. О тебе я думала, когда воспитательница била линейкой по пальцам за кривой шов.

Они не заметили, как подошли к сонному дому,  замолкли, вглядываясь в редкие освещенные окна.  Открылись двери лифта, легким толчком в ноги, унося в небо. Юля видела себя в его глазах и понимала, что он любуется ею,  и анестезирующий восторг переполнял от сознания, что она нужна ему и может принести ещё большее наслаждение.

Они прошли на кухню. Давясь от смеха, доели прямо из кастрюли холодную рисовую кашу, допили кофе с молоком,  и как-то вдруг разом испуганно замолчали, прислушиваясь к ударам сердца. Сна не было ни в одном глазу,  и усталости не существовало. Бодрость. Свежесть вместе с цвирканьем сверчков лилась из раскрытого окна в теплую,  прогретую комнату.

— Три часа ночи,  Юля.  Пора спать, —  сказал Валя,  вставая, и отводя взгляд от её сияющих глаз.

 Он достал из комода простыню,  подушку,  раздвинул, удлиняя софу.  Юля тоже встала, выложила из пакета платья, перекинув их через спинку стула, нашла халат и пошла в ванную.  Открыла душ.

Когда она вошла, в комнате было темно и тихо, лунный свет из открытой двери освещал, отвернувшегося к стенке,  Валю.

— Ты спишь? —  удивилась Юля. —  А я под холодной водой постояла. Это чудо! Когда у меня будет такая квартира, я на день по десять раз буду мыться. Какое это благо, ты не понимаешь. Ты ничего не понимаешь.  Ну,  спи-спи, я днем выспалась и сейчас не смогу заснуть.

Она зашла за ширму и с легким звоном задвинула ее. Угадываемый шорох снимаемой одежды и легкое постанывание пружин матраса под почти невесомым телом, которое так приятно нести на руках. Валя закусил руку, пока не почувствовал боль, перебарывающую желание. Долго лежал, успокаиваясь. Сна не было. Он смотрел на,  непонятно откуда взявшиеся слабые тени на потолке, которые колыхались, жили, сочетаясь в волнующие образы.

 Раздался легкий скрип —  Юля сменила положение. Вдруг он вспомнил её спящую и свой трепетный поцелуй. Валя снова закусил руку и с отчаянием подумал: скорей бы утро, чтобы это наваждение кончилось.  Может быть, сейчас встать и уйти из дома,  но что она подумает, тоже не спит. Неужели она не понимает,  как ему трудно? Душ!  Надо пойти под холодную воду, она права.

Он тихо поднялся,  чуть ли не кожей чувствуя,  как за ширмой Юля затаила дыхание, прислушиваясь.  Он вошел в ванную и долго, до дрожи, до озноба поливал себя холодной водой. Стало легче. Прошел в комнату,  надеясь, что Юля уснула, но она не спала, и Валя,  постояв в раздумье над софой,  понял, что ложиться нельзя, снова будет мучиться, вышел на лоджию.

Удивительная ночь! Поразительный палевый оттенок облаков, освещенных полной луной.  Звезды! Самые крупные звезды видны в городе.  Кое-где в окнах горит свет.  Почему они не спят? Что мешает? Что делают? Невозможно представить чужую жизнь,  он так мало знает о них,  он и о себе толком не знает. Способен ли выдержать такое искушение? Он готов возненавидеть её.  Но она же не виновата.   И раньше он мучился, когда вспоминал Тамару, но та боль не сопоставима с этой,  то было просто томление страсти, а сейчас он весь пылает,  и впору до утра стоять под душем.

Он прислушался к каким-то непонятным звукам, словно тихий плач ребенка. Странно, тамаркино окно далеко, не донесется, и Вовик обычно орет, а не плачет. Он подошел к двери комнаты. Так и есть.  Явственные всхлипы из-за ширмы.

— Ты чего, Юля? —  тихо спросил он.

Она не отвечала, продолжая всхлипывать ещё громче. Валя отдернул ширму,  чтобы увидеть её лицо, но она лежала ничком и её плечи, укрытые простынею, вздрагивали от сдерживаемых рыданий. Валя осторожно присел на краешек матраса и потянул плечо к себе.

— Юля,  милая,   не плач.  Что с тобой?

— Ты...  ты меня не любишь, —  проговорила она, —  даже не поцеловал перед сном.

— Я не мог,  Юлька.

— Почему? —  удивленно повернула она свое невыразимо прекрасное, зареванное лицо.

— Если я ещё раз поцелую тебя, я не смогу сдержаться. Это выше моих сил, я ничего не могу поделать с собой.  Я тебя так люблю, что кажется,  сердце разорвется надвое. Какая ты прелесть,  Юля. У тебя...

— Поцелуй меня, —   обиженно попросила она.

— Нельзя, Юлька!  Нельзя. Ты потом будешь меня проклинать, а я хочу, чтобы ты меня любила.

— А я и люблю тебя. Люблю.

Она обвила его руками и притянула к своим соленым губам. Он рухнул.


Продолжение следует: http://www.proza.ru/2011/07/07/390