Я брел по кольцевой автодороге - Дороге Смерти, как все её охотно называют. Сухой, безжизненный октябрь вздымал вихрем пыль с обочины от пролетавших с рёвом, болтавших задами трейлеров, жутких КАМАЗ'ов, рефрижераторов, гневно сопящих дизелями легковых иномарок. Этот вихрь иногда подносил меня чуть не к самым колёсам. Обочина, вовсе небезопасная, была где с водой, где запеклась рубцами грязи съезжавших в сторону грузовиков. А я всё искал проклятую развилку, где должен был стоять рекламный щит с каким-то "ИНТЕР—БАНКОМ", его надо было сфотографировать для фирмы и скорей уносить ноги вглубь города, подальше от Смерти.
По пути - кажется, 66-и или 68-й километр, там же все сохранившиеся вешки или переломаны, или цифири висят вниз головой — мне встретился узкий шоссейный отвод, наружу, но с гаишным кирпичом над ним: въезд запрещён. Чьи-то дачи прятались от взоров. И бор сосновый тут простирался отменный. А что — может, пронесёт и хоть через забор, а гляну, как живут "уважаемые люди". Ох, эта писательская жилка — в каждую жопу заглянуть. Пешего могут и не тронуть, хотя, говорят, в заповедных зонах нынче легко подстреливают любопытных. Вдруг бор расступился, открылась также, как и дорога, асфальтированная площадь-поляна и прямо на меня глянул могучий, трёхметровый чугунный забор, врата с узорной вязью над ними и длинная вывеска богатым золотым эльзевиром по чёрному фону:
«КОММЕРЧЕСКОЕ КЛАДБИЩЕ "Memento"
Холдинговой компании "Гробус"»
Боже, пантеонов—некрополей, с такими шикарными названиями и непонятными, устрашающими владельцами не имели даже наши почившие скромные вожди.
Ну что такое та же Новодевичка без приличного имени? Или жалкий, кирпич в кремлёвской стене? Вот это – название! Н-да, любопытная юдоль скорби, на которую я наткнулся совершенно случайно.
Уже перед входом было оригинально: на невысоком постаменте дева-душа в натуральную величину горестно обнимала урну с прахом; с другой же стороны бронзовый ангел Смерти: с крылами, напоминающими щиты, грозно указывал, мечом (или крестом?) туда, за отраду, он весь блистал, как молния. Видите: дорога Смерти куда приводит?
А между этими символами из гипса и металла в беспорядке, как у себя во дворе, расползлись «мерседесы», «шевролеты», «понтиаки», «ягуары» — благородных форм и расцветок и тысяч человеческих жизней стоимости. За их дымчатыми окнами покуривали шоферы и пассажиры. Некоторые же прохаживались, чего-то явно ожидая, и это были все очень богатые люди — я нагляделся на них у офиса «Микродин». И эти марки машин мне разъяснили там скучающие шоферы и пассажиры. Радостная мысль возникла: уж не очередные ли похороны ожидаются, такой праздник непременно надо увидеть, какая поэма родится под моим пером!
Врата были приоткрыты, но возле дежурили два молодца: один в кожаной куртке и с бородой, другой без бороды, но в каком-то особом комбинезоне — то ли диверсант, то ли чья-то очень прочная охрана, во всяком случае под комбинезоном угадывался панцырь. Глаза у обоих были строгие и как бы не от мира сего. Я приблизился.
— В чём проблемы? — сонно спросил кожаный, в бороде.
—Туда хочу… — отвечал как можно простодушней я.
—А зачем?
—Но это же кладбище...
- Ну и что? Ты же прочёл, наверно, надпись «коммерческое»?
- Но так ведь это-то и интересно. Какая красота, какие пропилеи, и эти фигуры! Я ведь немножко архитектор....
- Из газеты? - спросил в свою очередь комбинезон.
—Что вы, я так сам по себе. Можно войти?
Чувствуется, я их расплавил своим простодушием.
- Вообще-то полагается пропуск. В сумке что?
- Фотоаппарат, кормильцы, не пистолет. Вот, глядите. Просто я по МКАД для фирмы "Микродин" снимал места для предполагаемых рекламных щитов, их агенство этим занимается, а я у них в штате, да вот забрёл сюда. А я очень люблю кладбища.
Они рассмеялись, а комбинезон отошёл со словами: "Да пускай, Лёха, пройдёт мужик. Только не фотографировать."
—Ты слышал? - очень строго спросил, меня кожаный! — Но там есть сторожа. Посмотри и — назад.
Они годились мне в дети, а разговор сразу на "ты". Впрочем, что ж, вся моя жизнь прошла в унижениях, я привык, я не удивлюсь, если на неловкое моё замечание милиционер даст мне в глаз, и это даже лучше, чем если в сердцах пристрелит.
Вдруг охранники распахнули врата и вместе со мною въехала роскошная голубая "Испано-сюиза" — ретро 30-ых годов, но то ли прекрасно реставрированная, то ли уж теперь такие, делают капризникам по спецзаказу. Какая прелесть, длиннющий капот с двенадцатью цилиндрами, крылья, ступени, никель фар, какая то фигурка на капоте, верх – фаэтон! Невольно вспомнишь романс Вертинского про это чудо. А чудо, нежно шурша гравием, уплыло в правую аллею, туда, где виднелся чей-то жёлтенький склеп-часовня. Кто же это такой пожаловал, если машины сюда, кроме, очевидно, гробовозок, не допускаются?
Итак, я пошёл наугад, по центральной аллее, обсаженной великолепными лиственницами и кое-где нежными березками, теперь уже желтенькими. Как же здесь свободно, вольно, ухоженно. Запах от окружающего. Это – по всем признакам – довольно размашистое кладбище соснового бора! Как вспомнишь заросшее до небес чёрными продгнившими клёнами и тополями Ваганьково с его оградами-кроватями, сидящими друг на друге и где каждая гранитная голова или часовенка-надгробие обгажены воронами - куда там! Ох, эти ограды... Это всё появилось в советское время у бедноты, чтоб хоть здесь отстоять свою последнюю квартиру, на которую и тут покушались богатые совслужащие, и сколько, без ухода, было нахально занято чужими. Я вон своим родным поставил мерзкую, как в зверинце, решётку, ибо уже покушались - как же, трёхкомнатная квартира, три могилы рядом, это большая роскошь. На Ваганькове — я ещё чуть продолжу тему, раз пришлось — ложились и ложатся отцы на дедов, внуки на отцов, тут же впихнут племянников, и глядишь: на могильном камне фамилий как, бывало, на дверях коммунальных квартир - кому сколько звонить раз. Цельный переполненный город-некрополь.
А тут... А здесь.... Нет, это просто Пер-Лашез или Сент-Жейев- дю буа. Могилы раскиданы привольно, к ним по английскому газону ведут тропки, никаких оград, а только цветники с парапетами или лёгкими цепями на взгорке. И — камни, стеллы (я знаю, что "стела" пишется через одну "л", но я так люблю это слово, что произношу его даже через три "л"; помните: "Стелла, ты недаром зовёшься звездой голубой!.."), фигуры, отдельно лежащие на камнях головы или бюсты на узких постаментах. И всё - гранит, габбро, диабаз, чуть ли не обсидиан. Ёлки-моталки, да куда там партийной Девичке!
Я шагнул к первой могиле - двухметровой стелле из полированного гранита, верх- в виде Эльбруса из грубого камня, вся эта махина, на фундаменте со ступенями и цепями вокруг цветника. Шагами обмерил: ого, четыре на четыре. Два выгравированных портрета, два кавказские близнеца - судя по датам — двадцатипятилетние обалдуи. Элегическая надпись-вопрос:
"ГОГИ И ЗАЗА, КАК ЖИТЬ БЕЗ ВАС?..
Мама, братья, друзья"
Как жить? Как жили - хорошо. Значит, там ещё братья, да и мама конечно, давно осели в Москве, торгуют, стреляют, и, значит, этих всех тоже надо сюда укладывать. Значит, стелла будет шире или две, и займут целую площадь. Незамедлительно я щёлкнул "ТОГИ И ЗАЗУ", присел на парапет покурить. Почему этот тёмный, мир так любит бе-резки? Ах, да, конечно же, Есенин, Русь... И не стихи его даже, несчастного, а легенды: свой, открытый каждому, пьяница, хулиган, безумно богатая жена-американка, висельник — о, это так красиво!
И тут возникло некое существо, очень оригинальный субъект: тело держалось на слабых ножках, как бы на руках, этакий Квазимодо, зато руки, ручища - настоящие ноги, длинные, и сильные, не ладони, а подошвы с короткими большими пальцпми, как у антропоидов, а безволосое лицо в лыжной шапочке как-то особенно улыбалось. Знаете, когда сидишь на унитаза и стул хороший, то улыбаешься вот такой неосознанно-доброй улыбкой. Весь как-то особенно изгибаясь в стороны, сочленяясь и размахивая руками, он вынырнул, из-за стеллы (как же я его не заметил? просто Карацупа) и лукаво спросил, дохнув живым спиртом:
— Фотогдафидуем? ("р" у него были как "д").
— Родной, сорвалось, ни могу без этого. Вон собачий сикает — я и её. Ты сторож местный?
—Ада. Смотдитель. Закудить не найдется? Аппадат-то "Зенит"?
- Так точно. Отец, но всё-таки ничего, если я поснимаю, а, тихо так? И — никому ничего не покажу, только для себя. Ведь я вольтерьянец. А тут так все оригинально, прямо-таки рука тянется к зат¬вору.
— А скока дашь?
Ну и хватка, у него!
— Да... как обойду все — пять долларов.
—Годится. Я тебе могу кое-что объяснить. Но не всё, есть и военная тайна, - он многозначно пошлёпал себя лапами по хилым коленкам в джинсиках, какие я у себя кладу под дверь заместо тряпки.
Этот шкет особо не приставал, валёхался за мною, иногда куда-то пропадал, снова возникал, как из-под земли.
— Эти надгробия-часовенки, — заметил я, - где-то я видал. Не с Немецкого ли они кладбища? И ангел с подломанным крылом... И вон то распятие на белом камушке... Палец на отсечение – это с Ваганьково, 26-й участок.
— Что ж делать, бесхозы, бесхозы.
- Ну ладно, - заключил, я в некотором сумнении, — хоть не пропали, в дело пошли. Тоже вроде как мертвые души.
— Но ты их не снимешь, — заключил и он.
Естественно. Но... как-нибудь, когда ты отлучишься... я их - того, щёлкну, мы потом покажем где-нибудь, этот документ-монумент.
Какие всё значительные, благородные лица, каменные головы-бюсты, и никаких дешевеньких фото на овальных блюдечках, чинно, дорого достойно. И всё ж впечатление, что это — не те лица. То есть они как бы и те, похожие наверное, на покойников, но - убавлены им годы, они очень молодые, увеличены лбы, подозрительно аристократичны черты и добры глаза. Ой, вряд ли...
Генерал-лейтенант милиции: в фуражке, с орденами и усами; гравер даже сделал ему заслуженные седые виски, а все ж не тянет на такой высокий чин молодое лицо, и задумчивостью он больше глядит виолончелистом:
"ТЫ НЕ УСПЕЛ ПРОЖИТЬ СВОЙ СРОК, ЛЮБИМЫЙ,
И ПАЛ В БОЮ, ХРАНЯ СВЯТУЮ ЧЕСТЬ, СЕБЯ ГУБЯ.
НЕ ПРОХОДИ СПОКОЙНО, ПОДСУДИМЫЙ,
ВСТАНЬ НА КОЛЕНИ – ОН ЛЮБИЛ ТЕБЯ."
(продолжение)