Диспозиция и дислокация таковы. В двух кварталах от нас стояли православная церковь и напротив неё - синагога. Священники первой прикармливали бродячих псов: внутри святыни им, натурально, места не было - поганая тварь. В подвале синагоги во множестве водились кошки - на птичьих правах. Наружу выходили редко: собаки на них охотились. В нашем музее - а это, прикиньте, центр столицы - свирепствовали мыши и крысы. Типа откроешь дверцу холодильника - малые мышенята врассыпную, заглянешь в ларь с войлочными тапками для посетителей - а оттуда глядит на тебя матёрый крысиный барон и не спеша ухмыляется. Это не беда, это всего-навсего бабские страхи, но у нас же ЭКСПОНАТЫ! Ценные! Жирандоли там, шандалы, ломберные столики, фамильный портрет Петра Первого из разноцветных серных спичек.
На счастье, повадился в музей умелый котяра из помоечных: грубый такой пегаш, бело-чёрный, на голове чёрная же шапочка. С ушками. Говорят, что мыши уходят из места, где пахнет кошкой. По поводу крыс сомневаюсь. Питался наш любимец явно не одними вахтёршиными объедками. Раздобрел, размордел, проник в доверие. Однажды напугал: директриса заметила, что у него с чего-то физиономия распухла.
- Вась, покажи бо-бо! - манит.
Он приблизился, вальяжный такой, - а из приоткрытой пасти у него крысиная голова торчит. И выложил это самое перед её ногами.
Убил, типа, и гордится напоказ.
Похвалили, конечно. По-ощрили. Поп-просили з-заходить ещё.
Тут как раз март. Идёт наша директриса, гуляет по проспекту и видит Васеньку. Гладит по головке, нежные слова приговаривает.
На этих словах из дверей синагоги выходит раввин. Классический такой: шляпа, пейсы, холёная борода.
- Ваш? - спрашивает.
Директриса мнётся.
- Навещает, - говорит наконец. - А что?
- Этот исламский террорист всех наших кошечек оприходовал!
Голос у него не сердитый. И отвечает наша старшая ему в лад:
- А вы прикажите, чтобы он им всем гет написал. Разводное письмо. Тогда примем в музей внештатным сотрудником. Только чтобы алименты уплатил.
Вася же сидит, переводит глаза с одного на другую. Что там у него в мозге делается - непонятно.
Разошлись миром.
Но где-то в конце апреля, ранним утром, смотрим - идёт наш кот, в зубах поноску несёт. Кладёт наземь.
Чудесная кошечка, тык в тык он сам: в чёрных пежинах, ясноглазая. Даже кипа вырисовывается на головке.
Лучшая из приплода. Алиментная. Зацепилось в папочке слово и укоренилось. Как он своё дитя тащил за шкирку через все опасности - не знаю. Талантлив, стервец. Мура - тоже. Вот только мышей не ловит: не осталось их у нас в музее совсем. И крыс. Один "китикэт". Мы его по смежности ребекотом называем.