Весной сорок пятого года...

               
                Памяти деда моего - природного донского
                казака Фёдора Фёдоровича Смуглякова; и
                доброму здравию хорунжего Всевеликого
                Войска Донского Василию Григорьевичу
                Пивоварову ПОСВЯЩАЕТСЯ.      
               

          Диковинно смотрелся небольшой австрийский городок в те майские дни сорок пятого года. Казалось, что два мира нечаянно слились воедино – мир размеренного бюргерства и своенравный мир казачества. Свела судьба казаков и австрийцев в злой канонаде войны. Тысячи обездоленных, гонимых, измученных людей искали спасения и приюта в горной альпийской долине Лиенца, - где ветер, приходивший со снежных вершин будил в них горестные воспоминания о родных бескрайних степях, что раскинулись в бесконечно кровавом от этих мест далеке; да шум холодной Дравы, выводил в памяти скитальцев милые для их сердца пейзажи славных казачьих рек. Горько было на душе, и болью томилось сердце казаков да казачек.
         Война! Сплошная война! А рядом жизнь! – превратившаяся в смертельную схватку с врагами.
         Оторвался лист календаря, и набатом грянуло первое августа четырнадцатого года. С той поры и понеслось… - кто на Западном фронте, а кто на Кавказском лил кровь за Россию-Матушку, да Царя-Батюшку. Многих сынов казачьих приняла окровавленная земля. А затем и студёный февраль семнадцатого опустил темень смуты на необъятные имперские просторы России. Ворвалась в тучные станицы да крепкие хутора беда. Подступило нежданное чёрное горе. Не счесть голов казачьих, коих смерть приняла в жаркой междоусобной сече! А скольких стариков, детей и казачек в могилу покосило? Неведомо! Уж и не сосчитаешь!
       Воссел на московский престол Красный Ваал – вымирали хутора, пустели станицы. Строил советский Нимрод новый Вавилон – тянулись из закабалённых войск в каторжанские края бесконечные вереницы казачьего племени. Ваял «нового человека» богоборный Скульптор – и топилась печь его православными святынями да казачьими знаменами. Плясал большевик на атаманских костях.
         Жил казак двадцать лет под красным гнётом. Страдал, но терпел. Ради детей малых терпел! Сносил униженья, умирал от голода и холода, надрывался на рудниках кумачёвой неволи – но жил! Жил с верою во Христа и уповал на торжество правды Божьей.
       И вот: грянула новая беда. Разразился смертельной грозой сорок первый год – иссякло терпенье Отца Небесного! Излился на русскую землю огнём нового Тевтона праведный гнев Господень! Карал Вседержитель безбожную власть и людей её чужестранным оружием.
     В скорбях радость наша, - сказывал в Дивеевской обители богоугодный Серафим. – Гонимы – радуйтесь! – вещал Саровский прозорливец.
      Вот и возрадовались гонимые.
             Под взрывы бомб, вой снарядов, и железный скрежет танковой брони; под пулеметные очереди, в пожарищах и кровавых боях – воскресло Казачество! Вновь запестрел Дон алыми лампасами своих сынов. Вновь на казачьей груди заблестел «Георгий». Вновь зацвела Кубань черкесками и башлыками. Вновь при кинжале шел терский казак. Зародилась в свободолюбивом и непокорном сердце великая надежда.
       Благовестом зазвонил колокол, и отворились двери казачьего храма. Славил иерей имя Господне, а вместе с ним взывало ко Спасителю воскресшее Воинство Христолюбивое.
       Спаси Господи люди Твоя, - пело племя казачье. – И благослови достояние Твое, - возгоралось в его сердце пламя Веры и чаяний Новой Жизни.
       И вот сорок пятый год. Далеко от родных краёв занесла судьба десятки тысяч казаков, казачек и детей казачьих.
Просчитались? Ошиблись? Заблудились? Господ не попустил? Бесконечно долгие рассуждения… Но знать должно: не против народа они пошли, а за освобождения родной земли от ига Красного палача оседлали боевых коней и обнажили верную подругу – Шашку!
Не поймёт казака простой мужик – не дано ему казачью душу и сердце узреть. Лишь Господь Тайновидец ведает: «Чиста душа племени вольного, и сердце справедливостью бьется». Веками отдавали казаки жизни свои за Правду и Добро. Лили кровушку за всероссийское счастье. Но вот парадокс: Одинок порыв казачий был – не разделён остальным народом. Шло казачество ради правды на Плаху, а в него аки во Христа – плевали, да шельмовали по-черному. Жил казак с семнадцатого года сиротою гонимою.
       Вот и сейчас: при долине чужестранной нашло пристанище, опалённое дорогами кровавой войны казачье племя, в ожидании своей судьбы. Томились души казаков о грядущем.
А жители Лиенца глядели на пришлых людей удивленными глазами: Что за диковинка такая? Как добрели они сюда? Что здесь ищут?
       Закружила война – всё перепутала. И впрямь диковинно, но заманчиво смотрелись пришлые горемыки средь австрийского пейзажа.
        Вот идёт чубатый казак-линеец в немецком мундире, а погоны родные – казачьи; да пышная папаха на голове. А вот кубанцы и терцы при донском лампасе, а рядом сыны Тихого Дона щеголяют в потертых войною черкесках. Всё смешалось! И форма, и погоны. И гутор донской с кубанской балачкой глушил речь коренных лиенских граждан.
       - Мыколка! Ходы до нас кашу исты… - зазывал бородатый кубанец чубатого донца.
        - Мишака! – кричал хорунжий донской сотни. – Настюпка узвару наварила… ходь поскорей...!
        «Гэканье», «шоканье» доносилось со всех сторон стана. Одним словом: «кипела жизнь». Кто-то возился по кузнечному делу, кто-то обшивался, а кто-то сидел под рукой стригаля-цирульника. Горделивые казачьи жены готовили обеды, а рядом с ними в резвой игре кружились весёлые казачата. А в самых потаённых местах стана кормили матери своих младенцев – детей родившихся в походе. Отдельные же группки казаков, покуривая самокрутки, трубки и «козьи ножки» заправленные немецким табачком, а то и родною махоркою, то тут, то там были заняты наболевшими разговорами о перспективах дальнейшей жизни.
        - Гаварять усё командование у Лиенцы, - заводил беседу седой есаул.
        - Ага! Даже батьку Шкуро видали, - поддерживал его юный казак-юнкер.
        - Верно! Выдалы. Усэ пры ём було, - дополнял кубанец-офицер, - и мыдаля, и хресты, и кынжал з шашкою.
         - Краснов тоже тута, - затягивался папиросою донец. – Племянники тоже с им…
         - Видать переговоры ведуть, - заключал есаул. – Но главна: шо бы Сталин не встрял промеж генералами нашими и англичанами с мереканцами…
         - Да не паслухають они его… - возразил кто-то из компании.
         - А можэ и паслухають. Они с Советами в договорах. Союзники! – с опаской молвил один из собеседников – казак лет тридцати.
         - Але англичане неразумные? Чего они с им – с рябым Ёськой – гутарить будуть? Советы – они хитрые. Хитлера побили, а далее и за Англию с Хфранцией примутся…
         - Верно Гриша гутаришь. Сталин войной на Европу пойдёть. Черчиль ненадолго с большевичками замирился…
          - Эгэ ж…- поддерживал кубанец. – Туточкы одын охфицэр балакал, шо нас зачислють до англычан… бо вийна з Советами будэ. Нэ з руки Черчилю нас выдавать…
           - А мене надысь гутарили, шо нас у Австралию отправють… - ответил есаул.
           - Далеко… - скривился юнкер. – Уж лучше в Америку, а то, что мы в той Австралии делать будем?
           - Кажу вам: здеся мы будэм, - настаивал кубанский офицер. – Сталин вийной пойдэ – ось англычаны нас до сэбэ и визьмуть..               
          - И чё же ты Василь радуешься? – заговорил ещё один казак. – Опять колошматить друг-дружку будем? Нет! – махнул он рукой. – Надоела война. Лучше в Австралию.
           - Далеко… - с улыбкой возразил юнкер.
           - А тебе с того какая разница? Хочь Америка, хочь Австралия – всё одно брат: чужбина.
         - Отож, - горестно вздохнул кубанец.
         - Дурень Хитлер! – плюнул наземь все это время молчавший старик-линеец. – Ох и дурень! Дурень… туды ж его мать! Скольки раз дураку твердили: сорганизуй русских! Они сами Сталина повалят. А он: нет и всё тут… Скольки немец в Германию народу согнал? Мильёны! Это ж какая силища! А тепереча чево? Кырдык усем!
         - Просчитался германец…
         - Насмерть просчитался… - разделяли со всех сторон мнение авторитетного казака.
         - Мы колы у станыци хформыровувалы казакив так думалы: гэрманэць большовыкыв побьёть, а казакы окрыпнуть…а тоди и Гытлэра повалым…
         - Все таку надежду имели – а шо же с того? Вот… - есаул окинул рукою горные вершины Альп, - гляди народ чесной… Отвоевались! – с горечью добавил он.
          - Эгэж… отвоювалысь…
        Компания смолкла. И потихоньку начала расходиться. А совсем скоро этих собеседников-станичников англичане пригласят на «конференцию», которая закончится для них либо расстрельной стеной и виселицей, либо сибирскими лагерями. Да что там казаки? Даже женщины и дети взойдут на плаху, разделяя долю своих мужей, отцов, дедов. Немногие из них выживут. И лишь единицам удастся укрыться и избежать выдачи – возвращения на родину-мачеху. А в этих красивых краях останется лишь кладбище да небольшая часовенка, в память о тревожной надежде на жизнь да несбывшемся чаянии на новую жизнь.
             Возрождение казачества будет бессрочно отложено!