После первого разговора с матросом Виктором Шумковым у Захарьина стала болеть душа за этого парня. Симпатии к нему он испытывал самые откровенные и их беседы всегда приносили глубокое духовное удовлетворение обоим. Шумков был умён и начитан, как может быть никто из офицеров «Алтая», такие качества очень нравились лейтенанту, с матросом просто нравилось непринуждённо болтать, перепрыгивая с темы на тему и тем самым как – то уходить от скуки. Сначала Захарьин даже хотел обеспечить умного матроса своим покровительством, похлопотать перед начальством, найти ему более хорошее, достойное место на судне, где бы его не так сильно доставала «годковщина». Но, потом, хорошо всё, взвесив, пришёл к выводу, что такое протеже может сказаться ещё пагубнее на нём, ибо старослужащие никогда не прощают тем молодым матросам, на которых легла офицерская опека. Замысел этот Захарьин всё же не оставил и решил, что когда подвернётся подходящий случай поговорить о способном матросе со Скуратовым о переводе его куда – нибудь на берег, в расположение штаба.
Побродив ещё не много по пустынным коридорам корабля и думая то о Данилюке то о Шумкове, Захарьин вернулся к себе в каюту и открыл иллюминатор, чтобы набрать свежего воздуха. В лицо хлынул холодный влажный поток и, проникнув внутрь, игриво полистал листки схем вверенных лейтенанту пеленгационной аппаратуры. Он принёс чертежи, так, ради безделья, чтобы в свободное время, когда надоедало чтение, заниматься изучением этих сложных комплексов. И здесь Захарьина осенило. На баке лежала схема, того самого комплекса разведки, который, как и некоторые другие, был законсервирован сразу после распада страны. О его секретности и дороговизне, говорил ему ещё начальник Службы Скуратов. По инструкции доступ к нему имелся только у очень ограниченного круга лиц, Захарьин был одним из них, хотя никогда не бывал внутри этого боевого поста. Пост находился несколькими ярусами выше, тоже в Бизань – мачте, почти на самом её верху. Теперь лейтенант всё понял, на что нацелился Данилюк. Но, являлся ли капитан-лейтенант по настоящему шпионом на корабле разведчике, верилось Захарьину с трудом, скорее думал он, им движет обыкновенный корыстный интерес. «Что – то уж совсем я загнул» - сказал про себя офицер – «Это усталость и дикое воображение. Меньше фантастики надо читать Влад, меньше фантастики».
Прошло три месяца. Молодёжь на «Алтае» постепенно осваивалась и делала свои выводы. Трудностей добавилось в разы. Помимо ежедневных приборок и неуставных дел, начали заступать в наряды и нести вахту. Ресурс молодого организма таял на глазах. Менялась и их психика. За этот срок у многих молодых матросов, кто ещё не прослужил и полгода, начали проявляться признаки акклиматизации, а помимо всего прочего и болезни, в числе которых главной и самой обычной была дистрофия. В апреле на «Алтай» совершил визит командир эскадры, седой, отрастивший солидное брюшко человек, в звании контр – адмирала. Специально для него команда построилась в спортзале, в полном составе была только молодёжь, на неё то и хотел взглянуть высокий военачальник. Осмотрев и даже пощупав новое пополнение корабля, обойдя строй матросов с серьёзным и озабоченным выражением обрюзгшего, морщинистого лица, он вынес удручающий вердикт для офицерского состава корабля. Каждый третий матрос подлежал если не госпитализации от дистрофии, то двойной пайке в обед и ужин. Офицеры недоумевали, но, соглашались во всём. Очевидно, командир эскадры не знал, что на его флагмане проблемы с продовольствием и матросы кормят сами себя. Так или иначе, поставленные вопросы и задачи разрешились сами собой, согласно закону эволюции. Каждую неделю «Алтай» лишался по несколько матросов, их отправляли в госпиталь, а некоторым, врачи сразу ставили такой диагноз, после чего со спокойной совестью, боясь за свою шкуру, списывали из рядов вооружённых сил. Список этот пополняли и хитрые офицеры, стремящиеся, как только наступило тепло уклониться от службы на душном корабле. Старослужащие были в бешенстве, офицеры в крайнем недовольстве. Людей катастрофически не хватало ни нести вахту, ни отбывать наряды, ни даже делать приборку. Уже к началу мая, «Алтай» опустел на треть. Обстановка была напряжённой и подрывала саму основу корабельного распорядка и расписаний.
За период своей службы на «Алтае» Виктор Шумков похудел сильно, похудел почти на двадцать килограмм, теперь он весил пятьдесят, а матрос Воронов совсем походил на ходячую мумию, а точнее на летающую, он был так лёгок как пёрышко, что передвигался, будто порхал. До этого его звали «Птицей», а сейчас Чертопалов придумал Воронову новое прозвище согласно обличию, которое он приобрёл – «Пугало». Некоторые звали его «Привидением» - ведь всем этим названиям он соответствовал на все сто. Фланка и штаны болтались на нём как на колу. У молодёжи появлялись нарывы, у кого опухали лимфатические узлы, у кого гланды, одного увезли с обострившимся аппендицитом и тот матрос едва не умер от заражения крови. Были такие матросы, кто попадал в госпиталь жестоко избитыми. Там врачи хладнокровно констатировали ушибы селезёнки или почек, в одних случаях – контузию с порванными перепонками, в других гематомы. Каждый раз всё как-то циничнее удивлялись: «Не происходят ли, случаем, какие боевые действия, что матросы получают такие ранения». Парню из одного БЧ, из образовавшейся огромной гематомы, которая грозила заражением крови, даже удалили яички. Но, матрос не выдал своего обидчика, как его не допытывали, так он был сильно запуган старослужащим. В восемнадцать лет лишиться права быть настоящим мужчиной – эта правда, казалось, мало его волновала, он светился от счастья, что такой жертвой избежал невыносимых мук, будет комиссован и поедет домой. Шумкову разрезали загнивший палец. Сначала он порезался и не обработал порез, занёс грязь, и результат в этом климате не заставил себя долго ждать. На пальце образовался невероятных размеров гнойник, который не просто мешал нормально работать руке, но и приносил ноющую, не успокаивающуюся боль. «Заботливый» Чертопалов привёл «загнившего» матроса в медблок. Провели миниоперацию, без обезболивания. Резали и ковырялись в набухшем пальце, вытаскивая порции зелёного гноя. А чтобы матрос не корчился от боли и не стонал, старослужащие «хирурги» заговаривали пациенту зубы и заставляли самого рассказывать какие – нибудь истории. Военные врачи не торопились, очевидно, им больше нравилось слушать, чем ковыряться в загнившем пальце.
- Хорошо хоть не до кости пробрало – говорил один другому – И на ладонь не перешло, а то бы хана, ампутация. Эх, на экспертизу бы эту дрянь отправить, узнали бы, что за микробы с нами здесь живут.
- Точно, тогда бы потеряли такого интересного рассказчика – отвечал его коллега.
Наконец, Шумкову прочистили рану, обработали какой – то дурно пахнущей мазью и наложили повязку. Всю операцию Шумков терпел, боль была не слабой. Но как только встал на ноги, тотчас свалился в обморок. Пришлось ему ещё задержаться на пару часов в медблоке и выпить несколько стаканов горячего ароматного чаю с карамелью, только после чего он встал в строй.
За четыре месяца службы на «Алтае» Виктор Шумков многое повидал и перенёс на себе, он уже привык к ежедневным побоям и унижениям. Его дважды брили вафельным полотенцем, поскольку щетина росла как на дрожжах, и он просто не успевал бриться. После такого бритья горело всё лицо, становилось красным и покрывалось прыщами. Вообще, что касалось бритья и уж тем более приёма элементарного душа, на «Алтае» было острой проблемой. Мыться раза - два в месяц ходили на соседний противолодочный корабль. И на всё про всё полагалось пять минут. Кто не успевал привести себя в чистоту порядок, соответственно получал взыскания от старослужащих в виде побоев.
«Пробивали» от природы тихий голос, чтобы он мог громко называть себя на построениях, баночкой по ягодицам. Заставляли что есть мочи кричать, и он кричал свою фамилию. Процедурой этой занимался Карявин, чей голос был самым сильным в Службе «Д», благодаря стараниям его предшественников. За плохое знание устава, корабельной организации и устройства судна Шумков не раз получал взыскания, от старшины второй статьи Байбакова и старшего матроса Чертопалова сначала устные, которые потом они обращали в побои. Доставалось, по этому поводу не только Шумкову, зубрить, а потом наизусть читать текст, так, чтобы от зубов отскакивало, молодым матросам было тяжело, голова трещала и набухала от других проблем. Держался с одногодками в ровных отношениях, но иногда вспыхивали стычки, он успел подраться с Галимзяновым от того, что тот стащил у него ремень, заменив его старым с затёртой бляхой. Выяснял отношения с Тихомировым, когда он пытался нагло и издевательски перепоручить свою обязанность чистить гальюн. Его земляк Дмитрий Одинаков, почти совсем перестал с ним контактировать и ждать какой – либо помощи от него не имело смысла. Он стеснялся Шумкова за его поведение и характер, потому что тот выглядел слабым и потерянным. Виктору не хватало наглости и жестокости, чтобы его уважали и боялись. Но, на все случаи пытаться сломить его волю, Шумков давал достойный отпор, побоища происходили, чуть ли не каждый день, но те двое парней: Лядин и Тихонов и вместе с ними Воронов ослабели вовсе, пали духом и пустили всё на самотёк. Молодые матросы грызлись между собой как крысы. Издевались над своим же призывом, не уступая в этом занятии старослужащим. «Это была не звериная стая» – глядя на всё происходящее, думал Виктор Шумков – «А хитрая, изворотливая, жестокая и подлая, кучка людишек, по сути дела ещё не взрослых, но уже не детей, пытавшихся поработить себе подобных, ради статуса и авторитета в какой – то, несуразной, почти уголовной, но господствующей организации корабля.
Раздавая сигареты направо и лево, расплачиваясь ими как деньгами и угощая старослужащих, молодые матросы всё больше влезали в долги к мичману Мухину. Свою долговую книгу он вёл исправно. В числе должников оказался и Шумков. По спекулятивным ценам его жалование было потрачено на несколько месяцев вперёд. Выпрашивать сигареты и прочие товары дальше уже не имело смысла, да и сам Мухин уже не давал в долг. Его заведование и каюту обходили стороной. Но когда, кто - либо из должников случайно сталкивался с кредитором, то, тот грозил им скорой расправой в несении наряда. Как правило, это были уставные наказания. Долги же он никогда не прощал. Заметив, что Шумков остро нуждается в сигаретах, лейтенант Захарьин давал ему пачку другую в неделю, причём денег не брал. Это была маленькая толика того, что хотел бы сделать для матроса его офицер. Захарьин не раз обращался к начальнику Службы по поводу перевода матроса Шумкова в другую часть. Только Скуратов или ссылался на занятость другими, более важными делами или на свою забывчивость поговорить о нём с командиром корабля. Захарьин между тем, играя роль и войдя в доверие к командиру подразделения, продвинулся в своём расследовании относительно Данилюка. Предположения его подтвердились. Капитан - лейтенанта интересовал законсервированный и ещё не распотрошённый разведывательный комплекс, точнее его начинка. Хотя Данилюк, крайне осторожно шёл на сближение, (его волновала честность и принципиальность Захарьина), но и сама инициативность лейтенанта в вопросе будущего корабельной техники, тоже настораживала. С другой стороны, на глазах Захарьин становился «своим» человеком, часто принимал участие в их совместных посиделках и как будто бы хотел, помимо своих боевых обязанностей, заняться коммерцией. Наконец, Данилюк решился на серьёзный разговор о деле. Его друзья на берегу требовали уже конкретных результатов. Из долгой беседы в каюте командира подразделения, Захарьин понял одно. Дело не сводилось к тупой краже деталей, содержащей ценные металлы. Операция, которую хотел провернуть Данилюк с секретным разведывательным комплексом, под кодовой аббревиатурой РЗ – 488 «Сириус» попахивала государственной изменой.
Как только потеплело, и подтаял снег, команда начала выходить на береговой плац и занималась строевой подготовкой. У некоторых молодых матросов и здесь возникали проблемы. Строевая проводится всегда в парадке, а парадная форма одна единственная, выдаётся на весь срок службы, вот и молодые матросы обнаруживали пропажи: то голландки исчезали, то хромачи, а то вовсе не в чем было выйти. Каждый старослужащий, если подходил размер, зачастую менял свою старую форму на новую, а иногда и просто отбирал. Вот и приходилось молодёжи выкручиваться, добывать не достающие части парадки, воровать или менять их.
Свободное время, которое выдавалось крайне редко, Виктор Шумков проводил в обществе Сутягина и Решетина. Матросы настолько успели сдружиться, что при каждой встрече их пробивали слёзы счастья. Они помогали друг другу, чем могли, отдавая порой последнее, чтобы выручить товарища. Гордый и принципиальный Сутягин страдал больше всех в БЧ 5. Старшина его отделения Червяков, видимо, задался целью сжить непреклонного парня со свету. Бил он его каждый день и каждый раз с особым азартом, вдалбливая одну истину, что «На корабле есть всё»! «Нужно просто взять то, что от тебя хотят» - всегда говорил он, ранее услышанные им слова. Но, однажды Червяков чуть не убил Сутягина. «Карась» не побоялся смело ответить, потерявшему всякую меру в желаниях Червякову.
- Чего ты можешь дрищара поганая, даже простую вещь родить не можешь? Я бабу «рожал» на корабле.
На последнее высказывание Сутягина как прорвало от злости, и он смело, насмехаясь, ответил.
- Сам, что ли эту бабу изображал и трахался.
За такие слова наказывают жестоко. Похоже, что старшина опустил своему подчинённому почки, после этого молодого матроса стали мучить резкие боли в боку. И с того самого дня Алексей Сутягин поклялся отомстить и стал вынашивать план возмездия.