Глава 11
Потом пришла боль… Она змеей проникла в организм Егора и, казалось, поселилась там навсегда. Он лежал в окружном госпитале в Ростове-на-Дону, куда его «вертушкой» доставили из Ханкалы, и каждый день ненавидел ее – свою боль… Егор гнал ее от себя, щедро поливая нецензурной бранью и умоляя покинуть хоть на часок его разбитое тело, чтобы уснуть. Истерзанный непреходящей болью и ее вечной спутницей - бессонницей, с запавшими глазами и искусанными до синевы губами, весь облитый холодным потом, он валялся на сбитых в комок, мокрых и смятых простынях, вопрошая Господа только об одном: почему он не дал ему умереть вместе с пацанами в том ночном выходе...
Нервы Егора были истощены и натянуты, словно струны. Они тонко и мелко вибрировали, порождая в голове постоянный звон, от которого не было спасения ни днем, ни ночью. Этот звон сводил его с ума, к нему невозможно было привыкнуть, как невозможно смириться с этим маленьким звоночком, который прочно засел в голове….
Егор воспринимал ее – свою боль, как нечто живое, существующее в его организме, независимо от него и его воли . Она не сотрудничала с врачами, не дружила ни с какими медикаментами, игнорируя любые врачебные процедуры. Она жила в его теле, независимая и гордая от сознания своей неприступности. Боль будто знала, что она непобедима и вела себя соответственно. Ни мольбы, ни брань, ни инъекции сильнодействующих обезболивающих препаратов не воздействовали на нее, а только раззадоривали, и она с новой яростью каждый новый день начинала с себя – любимой, разрывая душу и тело Егора в клочья старыми ржавыми щипцами, позванивая в его голове тоненьким писклявым колокольчиком от удовольствия.
Он ненавидел ее! Но ничего не мог с ней поделать, и она хорошо знала это. Без предупреждения и без подготовки она вдруг врывалась в его затуманенное тяжелой контузией сознание, его тело яростным вихрем, мгновенно подавляя всякое сопротивление и жалкие попытки победить ее с помощью медицины. Она была хитрой и коварной… Сделав вид, что очередной укольчик или таблеточка загнали ее в какой-то отдаленный уголок тела, она некоторое время копила злобу, разогреваясь перед схваткой, и, подождав, пока Егор впадет в дрему, неожиданно набрасывалась на него и начинала зверски грызть и наматывать на свои кровожадные клыки и когти его плоть и пучки нервов….
День проходил за днем, складываясь в недели и месяцы, а она все не уходила… Егор думал порой, что это навсегда, что она не уйдет, но, говорят же, что время лечит, и боль со временем стала понемногу утихать, давая ему, пусть недолгие, часы передышки.
Нога Егора никак не хотела заживать. Раны ежедневно чистили и промывали в перевязочной, но к вечеру повязки снова набухали гноем. И краем уха Егор слышал уже разговор лечащего врача с начальником отделения, что, видимо, придется применить радикальную меру… Что это такое, Егор знал – ампутация конечности. Как тут было не впасть в уныние!
Сосед по палате – пожилой прапорщик, служивший в полку ВДВ старшиной парашютно-десантной службы,тоже слышал этот разговор, и когда врачи ушли из палаты, перегнувшись через проход между их койками, тихо сказал:
- Слухай, капитан, ты ж знаешь, шо я местный? Так от, казаки в стародавние времена лечили такие раны… салом, растертым с луком. И помогало! Ты, если скажешь, я позвоню своим, и они вечером принесут зелье. Одна-две заправки, и рана твоя очистится! Я ж кажу – это средство веками казаками применялось.
- А у меня есть выход? - спросил Егор. – Я на все согласен, лишь бы ногу спасти. Давай свое сало, прапорщик!
Вечером прапорщика вызвали… Вернувшись в палату, он исподтишка выудил из кармана госпитального фланелевого халата и показал Егору чистую тряпицу, в которой было что-то завернуто, и заговорщицки подмигнул ему.
Когда врачи разошлись, прапорщик, которого все называли Леонидычем, помог Егору разбинтовать ногу, и забил раны с двух сторон растертым салом, остро пахнущим луком. Вынув из своей тумбочки чистый бинт, прапорщик мастерски наложил крепкую повязку и крякнул, возгордившись своей работой.
- Зараз, капитан, раны зачнет саднить и дергать: то сало с солью будет сжигать твою заразу, - виновато сказал он. – Ты уж перетерпи…
- Больше терпел! – буркнул Егор. – Спасибо, брат!
На утренней перевязке врач с удивлением разглядывал раны, которые сочились светлой сукровицей…
- Ничего не понимаю, - сказал он и, промыв раны, наложил свежие повязки.
Вечером заговорщики повторили процедуру…
С того дня Егор уверенно пошел на поправку. Лишь сполохи дикой боли в голове иногда донимали его, но и они становились все реже и реже.
Чем лучше чувствовал себя Егор, тем сильнее становилось его желание писать. Но он долго не мог решиться…
Первое, что он записал, добыв с помощью того же прапорщика тетрадь в клетку, было посвящение боли, с которой Егор общался, как с живым существом:
«Боль моя, я знаю, ты сильна и чувствуешь себя победительницей в нашей вечной битве…. Тебе сейчас кажется, что ты - полновластная хозяйка моего организма, и тебе самой решать - уйти или остаться. Не обольщайся. Я живу с тобой не один год, и до сих пор ты не победила меня. И не надейся на победу. Ибо человек сильнее и мужественнее. Он не будет никогда твоим рабом, сколько бы мучений ты ему не причиняла….»
Егор «пробовал перо»… Он писал, черкал, переписывал. Ему казалось, что слова, которые он находит, не несут никакой смысловой нагрузки и, складываясь в предложения, походят, скорей, на сочинение школьника, чем на серьезный литературный труд. Но делать было нечего: от перевязок до процедур и капельниц проходили часы, и он снова и снова брал в руки тетрадь и ручку.
Постепенно у него стало что-то получаться, и один, как он считал, завершенный рассказ о Сербии, сербских войниках и русских добровольцах, воюющих в братской стране, он дал почитать Леонидычу.
Прапорщик долго читал рассказ. Видно было, что он старается не пропустить ни слова, вникая в самую суть.
- И что? – наконец спросил он, отдавая Егору тетрадку. – Ну, побегали, постреляли… И что? Где изюминка? Что я должен был вынести, понять из твоего рассказа, а, капитан? Ты мне дал «голое» описание боя, а я таких боев на своем веку, мож, тыщу видал! Ты меня чем удивить хотел? Ты мне чего-то такое скажи, чтоб даже у меня – матерого вояки волосы на голове зашевелились, словно черви после дождя! Вот тогда я твои книжки читать буду! А такого добра, - он пренебрежительно кивнул в строну тетрадки, лежащей на тумбочке Егора, - полно в киосках…
Егор расстроился, хотя внешне старался не показывать этого. Но, поразмыслив, понял, что прапорщик прав: не нужно писать, коли не можешь сказать что-то такое, что затронет душу читателя, оставит в ней след.
«Вот Кондрат Федоров умел это делать!» - совсем некстати подумал Егор, вспомнив книги писателя. «Эх, сейчас бы сюда хоть один его роман, восстановить в памяти умение Федорова зацепить читателя с первых страниц за живое и не отпускать до финала! Как же у него это получалось?! Ведь все, что он написал – это настоящая магия книг, приобщающая читателя к чуду чтения и скорби по поводу угасания этого искусства.»
Он вспомнил и «Зеркало», и «Изгоя», отдавая дань уважения мастеру. И только сейчас до него вдруг дошло, что один из главных героев Федорова, - это город! Это Москва. В романах Федорова Москва - обшарпанный, грязный город, город трущоб, закопченный дымом пожарищ, но тем не менее, непрестанно влекущий в свою бездонную пучину. Это город серого цвета, кладбищенских оград и тёмных улиц. Город-тюрьма, попав в которую, ты уже никогда не сможешь выбраться, не потеряв всё …
Так случилось и с Ванькой-Изгоем: имея, казалось бы, всё, он пережил коварную и жестокую насмешку судьбы, отказавшись от неземной любви Анастасии. И суровая кара тут же постигла его: он всё потерял в одночасье, в том числе, и надежду. Талантливый писатель оказался запертым в темнице собственных мыслей и воспоминаний…
Егор задумался, а чего человек вообще ожидает от книги? Ведь современный человек уже из принципа ни от кого ничего не ждет. В молодости человек часто пребывает в ожидании необыкновенного от книг, людей, путешествий, событий, – словом, от всего того, что готовит нам день грядущий. Но проходит время, и ты уже прекрасно знаешь: лучше уже не будет, не было бы хуже. К такому выводу ты приходишь не только из собственного, но и всеобщего, чуть ли не всемирного опыта. Так вот, когда ты понимаешь, что на лучшее рассчитывать нечего, ты принимаешь решение ограничиться только узким миром книг. Может, хоть здесь получишь удовольствие. Как в молодости, когда вечно на что-то надеешься. Плохо ли, хорошо ли выйдет – неизвестно. А разочаруешься в прочитанной книге – невелика беда…
Продолжение следует -