Шел одна тысяча пятьдесят четвертый год. Я уже отметил пятилетие своей работы в газете. Имел должность разъездного корреспондента по Сахалину и Курильским островам. Был готов, как гончая, в любую минуту сорваться с места и помчаться, сломя голову, чтобы выполнить редакционное задание, каковым бы трудным оно не показалось. В те годы кто-то завез на Сахалин традицию: подбирать журналистов в местные газеты не просто по бумажке или по блату. Сахалинский журналист должен был выглядеть отменно, заниматься спортом, ходить на лыжах, водить машину. Косноязычных, уродливых в газеты не брали, под любыми предлогами давая им от ворот поворот. Поверьте, это не хвастовство, такова была реальность.
Однако перехожу к делу. Вызывает меня редактор и, плотно закрыв двери и окна, под большим секретом выдает следующую новость:
- Доверяю тебе большую партийную тайну: ранним утром к нам, на Сахалин, прилетел из Китая генеральный секретарь ЦК партии Никита Сергеевич Хрущев.
- Вот это да! – ахнул я. – Почему никто об этом раньше не знал? – Я понимал: всегда местные партийцы бывают предупреждены о визите крупных “шишек”, активно готовятся, прихорашивают улицы и города, строят “потемкинские деревни”, дабы не ударить перед начальством в грязь лицом, а тут...
Редактор укоризненно посмотрел на меня и ничего не ответил. Позже, намного позже, стала ясна подоплека приезда на Сахалин Никиты Сергеевича Хрущева. Во время визита в Китай, Маоцзедун, обиженный на Хрущева за то, что тот “оклеветал” его личного друга и учителя Сталина, отказался от личной встречи, послал для переговоров в аэропорт высшего чиновника. Никита Сергеевич выругался и... вскоре улетел из Пекина, решив по дороге завернуть на Сахалин.
- Будем писать о пребывании генсека? – поинтересовался я, хотя, конечно, отлично понимал: от нашего редактора это не зависит. Дадут указание свыше – напишем, не дадут – ограничимся сообщением ТАСС.
Как бы то ни было, но мы с редактором и фотокорреспондентом получили приглашение на партийно-хозяйственный актив. В большом зале заседания обкома партии собрался весь цвет тогдашнего Сахалина – Герои Советского Союза и Социалистического труда, секретари горкомов и райкомов, хозяйственные руководители. Никита Сергеевич под бурные аплодисменты выкатился из-за кулис, занял место в центре стола президиума. И тут я заметил одну странность: первый секретарь обкома, всеобщий сахалинский любимец, первостроитель Комсомольска-на-Амуре Дмитрий Никанорович Мельник хотел, было, присесть, как положено, рядом с Хрущевым, но тот что-то буркнул, и Мельник отошел прочь и сел на стул с краю стола.
То, что секретарь ЦК был раздражен, было видно невооруженным глазом, он то и дело вытирал платком лысину, отпускал злые и обидные реплики, прерывал выступающих.
Подводя итоги совещания, Никита Сергеевич сразу же стал гневно клеймить сахалинское руководство, обвиняя его во всех смертных грехах, а когда заговорил о провале программы поднятия сельского хозяйства на острове, лицо его пошло красными пятнами. Я сидел в пятом ряду и прекрасно все видел. И тут не выдержал Дмитрий Никанорович:
- Никита Сергеевич, - прямо с места громко заявил Мельник, - в этом вопросе вас неправильно информировали.
- Это что-то новое! – взвился Хрущев. – Объясни нам, неразумным!
- Впервые за все годы существования Сахалинской области, - четко и басовито заговорил Мельник, - мы не завозили на остров ни картофеля, ни капусты.
- На говне что ли выращивали?
- Пригласили по вербовке пятнадцать тысяч корейцев и китайцев, они славные овощеводы, да и наших колхозников обучают. Солидарность многое значит, наверное, наш опыт можно было бы использовать...
Я отлично видел, как Анастас Иванович Микоян делал Мельнику какие-то полутаинственные знаки, грозил пальцем. Нетрудно было догадаться: он предупреждал Дмитрия Никаноровича, мол, Хрущеву неприятно слушать его откровения, но Мельник так увлекся рассказом о чудо-мастерах, китайцах и корейцах, что не реагировал на предупреждения министра пищевой промышленности.
Мельник закончил отчет, сел на свое место, а Хрущев, наоборот, резко поднялся, прошел к трибуне, взмахнул тяжелым кулаком, будто намереваясь нокаутировать невидимого противника, гневно заговорил, оглянувшись на Мельника:
- Не ожидал, не ожидал такого! Сахалин – чудная планета! Анархию развиваете на острове, думаете, вас тут никто не проконтролирует, достанем всюду. Это вы при товарище Сталине привыкли жар загребать китайскими ручонками, а у меня такие номера не проходят. Приказываю: закрыть въезд на Сахалин, на Дальний Восток всяким голодранцам-азиатам. Если свои головы не варят, слушайте советы ЦК.
Чтобы я больше не слышал о самодеятельности! – проходя мимо Мельника, гневно и громко бросил: “Мудак ты, а не секретарь обкома!”
Вскоре Дмитрия Никаноровича срочно вызвали в Москву, на пленум ЦК. Дмитрий Никанорович попрощался с близкими, с соратниками. Вслух не выказал тревоги, но был твердо уверен: “Хрущ”, человек необыкновенной мстительности, не простит ему ослушания. И, действительно, спустя пятнадцать лет Дмитрий Никанорович рассказал мне в Липецке подробности той расправы.
Никита Сергеевич прилюдно устроил Мельнику головомойку, припомнил и автомобиль, подаренный Сталиным за строительство Комсомольска, и “китайский опыт”. Затем неожиданно для участников Пленума предложил вывести Мельника Дмитрия Никаноровича из членов ЦК партии. Как водится, проголосовали тут же единогласно.
- Мельник! – разгневанный Хрущев привстал со стула, указал на дверь. – Покинь зал заседаний!
Однако случилось необъяснимое: Мельник отреагировал довольно своеобразно, что в ту пору было равнозначно нравственному подвигу.
- Я остаюсь! – резко бросил Дмитрий Никанорович. – Я остаюсь на заседании, как первый секретарь обкома партии! – И демонстративно сел. В зале воцарилась гробовая тишина. Даже Никита Сергеевич был ошеломлен наглостью Мельника. Крыть ему, как говорится, было нечем. Однако Мельник в перерыве уехал из Кремля, одержав моральную победу.
Едва прилетел на остров, как срочно состоялось заседание пленума обкома партии. Вчерашние почитатели и ученики дружно проголосовали за его освобождение от должности первого секретаря обкома. И, как тогда было заведено, Дмитрия Никаноровича направили на учебу в высшую партийную школу “для повышения политического кругозора”.
Что же произошло в ту пору между Хрущевым и Мельником? Да ничего. Просто Мельник попался под горячую руку генсека в момент наивысшей обиды. Дело было намного глубже и серьезней, о чем многие люди тогда и не догадывались. Но все тайное со временем становится явным. Совершенно неожиданно для Хрущева тогда произошла “размолвка” двух братских компартий, двух братских народов.
Лидер китайских коммунистов Маоцзедун всегда считал себя другом и учеником великого Сталина. И он не воспринял на посту генерального секретаря компартии Советского Союза этого, на его взгляд, амбициозного и малограмотного вождя. Мао не мог простить Хрущеву разоблачительной речи, в которой Никита Сергеевич облил грязью его кумира. И Хрущеву был преподнесен урок с восточным коварством. Мао не посчитал нужным даже пригласить Хрущева в свою резиденцию на площади Тяньанмын, оставил Хрущева на аэродроме, даже не приехал встретить Никиту Сергеевича.
Сильно разгневанный и, по сути дела оплеванный Хрущев тотчас приказал лететь домой, но по неведомой нам причине решил сделать остановку на Сахалине, где под горячую руку и попался Мельник, давний обожатель Сталина и Маоцзедуна.
Говорят, паны дерутся, а у холопов чубы трещат. Из-за личной неприязни двух вождей и зародилось острое противостояние двух братских партий и народов. Личные обиды нанесли огромный экономический и военный ущерб Советскому Союзу и Китаю, разом встали тысячи предприятий в обеих странах, из Москвы выдворили китайских студентов, а из Пекина – советских специалистов.
Первое, что сделал Никита Сергеевич по возвращении из Пекина, запретил исполнение знаменитой в те годы песни “Москва-Пекин”, в которой, между прочим, были и такие слова: “Русский с китайцем братья навек”.
...
Однако давайте вернемся в тот памятный не только мне теплый октябрьский день 1954 года, когда Никита Хрущев, Анастас Микоян и Родион Малиновский вышли после совещания на залитую ярким солнцем площадь перед зданием обкома. Руководителей страны уже ждала толпа сахалинцев, неизвестно каким образом узнавшая о приезде высоких гостей.
Никита Сергеевич больше не изображал гнев, он дружески поприветствовал островитян, снял шляпу, вытер по-простонародному ладонью лоб, сказал:
- Благодать-то какая у вас! Я только что говорил с Москвой, там дождь со снегом, а тут... позавидуешь. Слушайте, друзья, а зачем вам северные льготы? – наверное, эта мысль возникла спонтанно. – Чем вы лучше москвичей, ленинградцев? Все мы – советские, привыкли к трудностям. Как считаете? – “Подставные”, как обычно, из горкомовских и обкомовских работников одобрительно загудели, стали подзадоривать толпу, которая, видимо, приняв слова Хрущева за шутку, тоже стала аплодировать.
Никита Сергеевич подошёл к нам, группе работников областных газет и, нахмурясь, произнёс: « А вы, шелкопёры, куда глядели, когда ваш Первый дурью маялся? Своего мнения что ли не имели? Вот и напишите теперь в газетах, что народ Сахалина сознательно решил отказаться от северных льгот… А не напишите… Он показал нам здоровенный кулак.
Хрущев помахал людям шляпой и сказал Мельнику:
- Видишь, народ понимает и во всем поддерживает ЦК...
Утром первый коммунист страны улетел в Москву, а буквально на следующий день на остров Сахалин обрушился ураган небывалой силы. Повалило сотни опор электропередач, вывело из строя железную дорогу, на камни выбросило десятки рыболовецких судов, порушило сотни жилых домов и промышленных предприятий.
Но что такое удар стихии, к которым сахалинцы привыкли, в сравнении с ударом, который вскоре обрушил на головы миллионов северян “наш любимый Никита Сергеевич” - так, помнится, назывался фильм, с успехом прошедший на экранах кинотеатров.
Еще не успели восстановить и половины порушенного, как в печати было опубликовано постановление ЦК КПСС, Совета Министров и Верховного Совета СССР об отмене льгот для жителей Крайнего Севера. Разом, без экономического обоснования, без анализа, без раздумья цековские умники оттяпали у северян две трети зарплаты, отменив льготы за выслугу лет.
Боже Правый! Я прекрасно помню не природный, а человеческий ураган. Перекрывать железные дороги и ставить пикеты тогда было не принято. Танки мгновенно передавили бы забастовщиков и восставших, но... народ стихийно принял свои меры. Остановилась вся промышленность Сахалина, Камчатки, Чукотки, Магадана, Якутии, Мурманска, Архангельска. Словно по команде, тысячи сахалинских рыбаков, нефтяников, лесорубов, бумажников, моряков, железнодорожников, прочих и прочих, побросав все: жилье, рабочие места, перекурочив оборудование, побив стекла и двери, рванули семьями к портам Корсаков, Холмск, Александровск, спеша до закрытия навигации переправиться на “большую землю”. Людьми овладело отчаяние, рушились последние надежды на достойную жизнь на материке, ведь каждый северянин в душе мечтал скопить деньжонок, уехать с острова и зажить по-человечески. Не получилось. А вкалывать за одиннадцать тысяч километров от Москвы, под постоянным страхом цунами, землетрясений, ураганов, на острове, где по пять раз на дню менялась погода, где свежий огурчик или яблочко можно было увидеть только в кино, шалишь, таких дураков оставалось мало.
Позже экономисты подсчитали: массовый исход северян с окраин СССР обошелся государству в тысячи раз дороже выплат заработанных льгот. Что тут поделаешь: наша страна непредсказуема, способна создавать трудности на ровном месте, чтобы потом, с огромными потерями, их преодолевать. И я вскоре убедился, каково восстанавливать утерянное.
Есть хорошая армейская поговорка: “Города сдают генералы, солдаты их берут”. Вот нам и пришлось стать теми “солдатами”, которым поручили партия и правительство постараться вернуть людей на прежние места жительства и работы.
Мгновенно создали “летучие отряды” из молодых и старых активистов, героев войны и труда, комсомольцев и коммунистов, нас направили в порты. Нужно сказать, что зловредное постановление очень скоро переделали, вернув многие льготы, но магаданцы, сахалинцы, жители Чукотки, Камчатки и других отдаленных регионов больше не верили обещаниям.
...
...Пульмановский вагон, в котором ехал на побережье первый секретарь обкома партии Сахалина Дмитрий Никанорович Мельник в сопровождении свиты, охраны и нас, трех журналистов, остановился на запасном пути станции Холмск-торговый, рядом с портом. Был девятый час вечера. Над побережьем шел дождь пополам со снегом. Перед нашими глазами открылась жуткая картина: сотни, а может, тысячи людей, среди которых женщины с детьми, стояли, лежали на узлах вдоль километровой ограды порта.
Дмитрий Никанорович аж подскочил от возмущения, но, ничего не говоря, направился к управлению порта, буквально отшвырнул охранника, который попытался преградить ему путь.
- Где начальник порта? Немедленно вызвать сюда! И командира гарнизона, первого секретаря горкома, пограничное начальство! – повернулся к одному из служащих. – Давай ключи от всех кабинетов! Как это, нет? У дежурного должны быть. Тогда ломайте двери! – и крутым своим плечом лихой Мельник ударил в роскошную, отделанную под дуб дверь кабинета начальника порта.
Вскоре мы вслед за Мельником вошли в огромный кабинет. Кругом ковры, диваны вдоль стен, мягкие кресла вокруг длинного “совещательного стола”. Я еще, грешным делом, подумал: “На этом столе поместилось бы человек пятьдесят детишек”.
- Эй, милиция! – позвал первый секретарь офицеров, что скромно стояли в сторонке. – Слушай мой приказ: женщин с детьми – сюда! Остальных будем размещать по кабинетам...
Когда начали собираться в порту взволнованные “отцы города”, кабинеты начальства, а их оказалось сорок три, были заполнены женщинами с детьми, люди разместились на полу, на диванах, в коридорах. Начальник порта – дородный дядька в кителе с широкими шевронами на рукавах, увидя эдакий разгром, начал громко возмущаться, но тут яростный Мельник вдруг схватил начальника порта, местную незыблемую власть, за шиворот и собственноручно вытолкал генерала водного транспорта в коридор, крикнув вдогонку:
- Люди, женщины, дети мокнут под дождем, а ты, сволочь такая, спишь спокойно. Партийный билет на стол мне положишь, мерзавец! Я снимаю тебя с работы.
Потрясенные беглецы, разинув рты, смотрели на эдакое самоуправство Дмитрия Никаноровича. Оказывается, настоящий партийный вожак может не только заседать в кабинетах, но и принимать решения в любой обстановке.
Вскоре на улице, под дождем не осталось ни одного человека. А тут еще, по распоряжению Дмитрия Никаноровича, привезли с гарнизонного камбуза солдатский ужин – кашу с мясом, горячий чай. Люди окончательно успокоились, окружили первого секретаря обкома партии, польщенные его вниманием, он был как равный с равными.
- Помню, товарищи, как начинали строить Комсомольск. Пригнали нам зеков поздно ночью, выгрузили с баржи на берег, сбили в кучу. Собаки сторожевые лают, зеки громко возмущаются. Ни еды, ни палаток. А я был только что назначен секретарем горкома комсомола, начальником стройки. Что было делать? Принял такое решение: вместе со своим штабом пришел в расположение арестантского лагеря и вместе с ними коротал ночь, рассказывая, каким будет новый город Комсомольск-на-Амуре, остаток ночи отвечал на их вопросы.
Всю ночь и в порту Мельник просто, по-человечески беседовал с беглецами, которых спугнул указ Хрущева. Он лично гарантировал помощь и трудоустройства в случае возвращения.
И случилось невероятное: ранним утром от порта к железнодорожному и автовокзалам потянулись семьи сахалинцев, которых горячий и смелый Дмитрий Никанорович уговорил “не пороть горячку”. Я тогда, помнится, сравнил его с настоящим комиссаром, который первым поднимается в атаку.
...
Прошло около пятнадцати лет. Я, старший корреспондент отдела промышленности газеты “Ленинское знамя”, был в командировке на елецком заводе “Гидропривод”. Возвращаюсь из механического цеха, где готовили к отправке высокоточные станки, вижу возле проходной группу важных людей, целая свита окружала какого-то высокого чина. Ради любопытства подошел ближе, не сразу признал в полном энергичном человеке Дмитрия Никаноровича Мельника. Кажется, и он заметил меня. Он сильно постарел, но по-прежнему был импозантен и улыбчив.
- Здравия желаю, Дмитрий Никанорович! – первым поздоровался я.
- Вот это да! – обрадовано воскликнул Мельник. – Кажись, сахалинец! Наш разъездной корреспондент? – Он искренне обрадовался, чему я не удивился. – В одной теперь области работаем, правда? О ком хочешь писать?
- О директоре “Гидропривода” Колеснике.
- Достойный человек, оригинальный. Кажется, это он посылал сатирический рассказ в журнал “Перец”?
- И сам себе от имени главного редактора сочинил ответ, дабы не утруждать редактора: “Ваш рассказ слаб, учитесь у классиков и т.д.”. Вскоре получил ответ от писателя Ю. Олеши: “Ваш рассказ слаб, учитесь у классиков, все верно, но за остроумие рассказ напечатаем”.
- Ладно, разъездной, садись в мою машину, по дороге потолкуем, вспомним сахалинскую молодость. Кстати, почему ко мне ни разу в обком не заехал?
- Не решался, как вспомню вашу дружбу с товарищем Сталиным, ваших охранников...
- Было время, жаль, Никитка мне всю жизнь изгадил...
По дороге в город Дмитрий Никанорович и поведал мне ту печальную для него историю встречи с Хрущевым, о которой я вам уже рассказал.