Из цикла «Рассказы и повести о боевой учёбе, службе и ЛЮБВИ суворовцев, курсантов и офицеров Советской Армии»
ПОЛЕВАЯ РОМАШКА
Рассказ
Окончилась самоподготовка. Взводы построились и под командованием сержантов отправились на спортивные мероприятия. В казарме воцарилась тишина. Нарушали её лишь неторопливые команды дежурного, да шорох веников и швабр: суточный наряд готовился к смене.
Капитан Ковалёв, не спеша, прошёл по коридору, заглянул в комнату для хранения оружия, в бытовку и, удовлетворённый общим порядком, вернулся в канцелярию.
Открыв дверь, он с удивлением посмотрел на большой букет полевых ромашек, который стоял в вазе на журнальном столике рядом с графином и стаканами для питья воды.
Ротный писарь пояснил:
– Рядовой Мохов принёс. Он сегодня в оцеплении был, на стрельбище.
Ковалёв любил эти предвечерние часы, когда закончены все дневные дела, когда остаётся прикинуть, что ещё в довершение к заранее составленному плану предстоит сделать на следующий день, а потом можно со спокойной совестью идти в детский сад за своими дочурками. Он открыл блокнот, взял авторучку, но в этот момент попросил разрешения войти в канцелярию ротный почтальон. Он сказал радостным голосом:
– Товарищ капитан, вам письмо.
– Спасибо, положите на стол, – кивнул Ковалёв. – Наверное, от кого-то из наших. Дома почитаю.
Письма от уволившихся в запас солдат приходили часто, и Ковалёв с удовольствием отвечал им. Наполняла его жизнь эта переписка каким-то особым содержанием, отвлекала от набегавших порой грустных размышлений.
Почтальон, повертев в руках конверт, весело сказал:
– Сдаётся мне, не от солдата это письмо. Почерк больно аккуратный, женский почерк. Девушка вам написала, товарищ капитан, красивая девушка…
– Что вы в самом деле?! – смутился Ковалёв, нетерпеливо протягивая руку за письмом. – Какая ещё девушка может мне написать!?
Он быстро вскрыл конверт, прочитал первую строчку, и сердце заколотилось от неясного предчувствия. Он перевернул листок: «Так и есть… Это она, Ирина… Но как же узнала его адрес?»
Стал читать… «Видимо, ещё в поезде, по дороге домой, я потеряла твой адрес, – писала Ирина. – А ты ни разу, ни в одном письме не указал обратный. Я ругала себя за потерю. Ведь, не получая ответа, ты неверно всё истолкуешь. Решишь, что наши встречи в Пятигорске были ни чем иным, как лёгким курортным романом. Но это совсем не так…»
Ковалев оторвался от письма.
«Не так, может и не так, – повторил он мысленно, и перед глазами встала Ирина, стройная, белокурая, такая теперь далёкая, но… незабываемая. – Пусть и нет так, но дела не меняет…»
…Они познакомились в военном санатории, где Александр Ковалев отдыхал прошлой зимой. Сколько времени прошло с тех пор – и вдруг это письмо. Он не ждал писем, он ещё там, в Пятигорске, сделал всё, чтобы не было от неё писем, но только сейчас понял, как ему их не хватало.
Вспомнились минуты прощания. Скорый поезд стоял у платформы. Лёгкие белоснежные хлопья падали на крыши вагонов, на побелевший перрон, таяли на ресницах Ирины, и было не понять, то ли капли талой воды, то ли слёзы сбегали по её щекам.
– Ты мне напишешь? Пиши, обязательно пиши, – говорила Ирина, и голос её дрожал. – Я тебе сразу напишу, как приеду. Только ты, пожалуйста.., прошу тебя.., – она замялась, подбирая слова, но в этот момент объявили отправление, вагон качнулся и плавно поплыл вдоль перрона.
Ковалёв пошёл рядом.
– Ты не сердись, что я предложила адресами обменяться… Мне показалось, что ты почему-то недоволен, что не хотел этого, – торопливо говорила Ирина. – Просто мне будет очень, очень приятно получать от тебя письма, хоть в несколько строчек… Слышишь…
– Что ты, что ты, – слегка краснея, возражал Ковалёв, – Я напишу, обязательно напишу.
Поезд набрал скорость, Ирина исчезла из глаз, и Ковалёв понуро побрёл по подземному переходу к выходу на привокзальную площадь.
– Вот и окончился очередной курортный роман, оставив боль воспоминаний, – неожиданно сказал догнавший Ковалёва молодой человек, который тоже отдыхал в военном санатории. – И я проводил, и я грущу… Но сегодня вечер танцев и есть надежда погасить грусть…
– Для кого как, – неопределённо ответил Ковалёв.
– Автобус… До санатория! – крикнул молодой человек и побежал к остановке.
Ковалёв не стал следовать его примеру и даже порадовался, что он так быстро умчался. Хотелось побыть одному.
То, что было у него с Ириной, он не считал курортным романом. Он чувствовал, что увлёкся всерьёз. А всё началось с того, что в столовой они оказались за одним столом. Ирина понравилась сразу, но он долго не знал, как завести разговор. Она заговорила сама, заговорила о новом фильме, который идёт в кинотеатре города, и тогда он решил пригласить её в кино.
С того дня они стали часто бывать вместе. Ходили по терренкуру, поднимались на вершину горы Машук, не пропускали ни одного вечера танцев. Когда настал час разлуки, Александр думал, что, вернувшись домой, окунувшись в служебные и домашние заботы, постепенно забудет всё. Он решил не обмениваться адресами. К чему? Слишком серьёзная преграда лежала между ними…
Ирина чувствовала, что он что-то не договаривает, что-то скрывает от неё. Он был какой-то особенный, не такой как многие на курорте. Что греха таить, часто мужчины на курорте пристают с недвусмысленными намёками и предложениями. Он же вёл себя иначе. Он и поцеловал-то её только в последний вечер.
Какой это был вечер!.. Они возвращались из театра. Ходили на оперетту Штрауса. Там, в театре, она чувствовала, что Александр смотрит больше не на сцену, а на неё… А потом, уже по пути к санаторию, она оступилась и прильнула к нему. И тут он её поцеловал… А потом легко подхватил на руки и понёс по полуосвещённой аллее на глазах немногочисленных в этот час прохожих. Но позже, вспоминая всё это, Ирина приметила одну немаловажную деталь. Александр приехал с тяжкой печатью печали на лице. Потом эта печаль рассеялась, но в день её отъезда, на перроне, он снова как-то сник, помрачнел, словно возвратила его память к каким-то прежним мыслям, прежним проблемам.
А во время отдыха Александр, как когда-то в юности, взялся за стихи. Он чувствовал, что молодеет душой.
И лишь в день расставания испугался своего увлечения. Он уже почти не надеялся, что сможет легко справиться со своими чувствами. А потому адресами решил не обмениваться. К чему? Ведь все бессмысленно.
Однако, Ирина сама попросила его адрес и протянула листочек со своим. И он взял листочек, а затем продиктовал свой адрес. Ирина сунула бумажку с адресом в общую тетрадь, лежавшую на столе, а сама вышла из комнаты по каким-то делам. И тогда Ковалёв схватил тетрадь, перелистал её, нашел листок со своим адресом и, скомкав, быстро сунул его в карман. Пропажи Ирина не заметила.
Уже на перроне, в минуты прощания, Ковалёв понял, как жестоко поступил, и решил, что напишет, обязательно напишет ей… хотя бы одно письмо.
И ведь написал… А потом ещё одно… И ещё… Он не мог не писать ей, появилась какая-то потребность изливать на бумагу свои чувства. Себя же обманывал, убеждая, что надо постепенно погасить чувства Ирины. С одной стороны, конечно, не хотелось забивать голову девушке, но, с другой, он не видел ничего плохого в том, что посылает ей в письмах своё тепло, свою любовь…
Летом, в разгар боевой учёбы, когда времени едва хватало на самые неотложные домашние дела, Ковалёв перестал писать.
Ирина же, не получая больше писем, места себе не находила. Она перепробовала все способы достать адрес, даже в приёмное отделение санатория писала, но ответа оттуда не получила.
…Прошло время. Как-то утром она разбирала свежие газеты для подшивки библиотеки Дома офицеров. В одной из них привлекла внимание фотография, на которой был изображён офицер с удивительно знакомым лицом.
«Александр», – едва не воскликнула Ирина.
Рядом она прочитала заголовок: «Мужество офицера…» Стала читать, и перед глазами вставало всё, что произошло совсем недавно на войсковых учениях:
«Это случилось на ротных тактических учениях с боевой стрельбой. Гвардии капитан Александр Ковалёв вёл в атаку на траншеи «противника» свою мотострелковую роту…»
Ирине представилось задымлённое, наполненное треском пулемётов и автоматов поле. Цепь солдат ускоренным шагом продвигается вперёд, на ходу ведя огонь по появляющимся и движущимся мишеням. Александр, как и положено, чуть позади, за стрелковой цепью одного из взводов. Он в полевом кителе, с командирской сумкой через плечо и с биноклем на груди… На кителе сверкает знак об окончании суворовского военного училища.
Впереди, в нескольких метрах от него, маячит хрупкая фигура солдата. Ковалёв с некоторой тревогой поглядывает на него. Первая траншея уже близка, до неё метров сорок-пятьдесят.
– Приготовить гранаты! – командует гвардии капитан Ковалёв, и команда разносится по полю, дублируемая многими голосами.
Едва она замирает на флангах, как звучит новая, резкая как хлопок команда:
– Гранатами, огонь!
Этот завершающий этап учения с боевой стрельбой, самый сложный этап, ведь в ход идут не какие-то там учебные, а настоящие, боевые гранаты, наступательные гранаты РГ-42, разве что без осколочной рубашки. Разлёт осколков таков, что атакующие цепи оказываются вне зоны поражения.
Все солдаты в стрелковой цепи синхронно делаю взмах правой рукой… Ещё секунды – и вырастут впереди фонтаны огня, над полем пронесётся лёгкий дымок, сдуваемый ветром. Но что это… Солдат, который идёт в атаку впереди, в нескольких шагах от командира роты, ведёт себя как-то неадекватно… Это рядовой Мохов… Он позже других достаёт гранату из подсумка, с опаской глядит на неё, наконец, заносит над головой.., но тут же спотыкается и падает. Граната катится вперёд…
Когда Ирина дочитала до этого места, сразу почувствовала, как сжалось сердце. Она стала читать дальше, с ужасом представляя себе написанное.
Ковалёв заметил, что произошло, и подал команду «Ложись!» Но она, эта команда, была столь неожиданна и столь нелогична в данной ситуации, когда после броска гранаты положено делать рывок и с криком «ура» врываться в траншеи «противника», что среагировали не все. Мохов же, который споткнулся, тут же вскочил на ноги и замер, в оцепенении глядя на гранату. Ковалёв рванулся вперёд, тройным прыжком достиг гранаты и упал на неё, закрыв своим телом…
Вздрогнула земля, эхо взрыва отозвалось в дальнем лесу, окаймляющем поле. Над траншеей «противника» поднялось сизой облачко…
Рядовой бросился к своему командиру, согнулся, дотронулся до плеча. И вдруг Ковалёв спокойно встал, поднял гранату, с удивлением рассматривая её. Затем обратился к солдату:
– Что же это вы? Неужели забыли, что перед броском гранаты нужно извлечь предохранительное кольцо? Вот видите, взрыва не было. А если б в настоящем бою!?
Мохов оторопело смотрел на командира роты. До него с трудом доходил смысл сказанного.
«А если бы граната взорвалась? – думал он. – Что было бы, если б взорвалась?»
Но капитан Ковалёв оставался спокоен, разве только слегка побледнело лицо, да напружинились желваки на скулах, выдавая нарастающее внутреннее напряжение. Конечно же, и до него постепенно доходил смысл происшедшего.
Несколько солдат уже подбежали к месту происшествия, подбежал и командир взвода. Ковалёв посмотрел на них и неожиданно громко скомандовал:
– В атаку! Вперёд! – первым побежал к траншее «противника». Учения продолжались…
Ирина сидела с газетой в руках, позабыв о делах. Она вглядывалась в знакомые, родные черты. И вдруг её осенило: «Вот где узнаю адрес. Напишу в газету…» Адрес в скором времени прислали, правда, официальный адрес войсковой части. Ирина тут же написала и отправила письмо.
…Письмо выбило Ковалёва из колеи. Он уже почти сумел заставить себя забыть всё, убедил, что не имеет права давать волю чувствам, что слишком серьёзная, непреодолимая преграда лежит между ними. Но теперь!.. Что же делать теперь?
Он подумал и решил:
«Что ж, придётся всё рассказать без утайки!»
И в тот же вечер, когда в квартире наступила тишина, сел за письмо.
«Милая Ириночка! Там, в санатории, я признался тебе в любви. Это признание вырвалось невольно. Я не должен, не имел права делать этого. Но душой не кривил. Теперь, в разлуке, чувство моё стало глубже и крепче, оно проверено временем. И, тем не менее, мы не можем быть вместе, как бы мне этого ни хотелось, ибо жизнь моя принадлежит не мне, а двум моим маленьким дочуркам-близнецам.
Два года назад трагически погибла моя жена. Она и теперь как живая перед глазами. В последний раз я её видел перед отъездом в командировку. Она стояла между двумя нашими дочками в жёлтом ситцевом платьице. Дочурки были в белых блузках, и тогда я сравнил их всех троих с полевой ромашкой…
А потом меня вызвали из командировки.. Узнав о случившемся, я сказал дочкам, что мама уехала надолго. И они, несмотря на то, что прошло так много времени, часто спрашивают, когда же она вернётся. Но постепенно стирается в детской памяти образ родного им человека. Недавно, увидев на улице постороннюю женщину в похожем жёлтом платье, дружно воскликнули: «Мама, мамочка!» Неужели им запомнился только цвет платья… Что ж, время лечит…
Я не рассказывал тебе обо всём этом, потому что не хотел ворошить в памяти. Да и понимал, что не могу, не смею предложить совсем ещё юной девушке связать свою судьбу с человеком, у которого двое детей…
Прощай. Не предлагаю тебе остаться друзьями, поскольку для меня это невозможно…»
С того момента, как письмо с негромким стуком упало на дно почтового ящика, Ковалёв уже больше не думал об Ирине. Усилием воли запретил себя думать. А, может, ему так только казалось!?
Прошла неделя. Закончив дела, Ковалёв уже направился к выходу из канцелярии, когда зазвонил телефон. С досадой посмотрев на часы, он взял трубку.
– Папа, папочка, – неожиданно для себя услышал он голос одной из своих дочурок. – Мама вернулась. Мы ждём тебя у проходной.
Ковалёв на мгновение оторопел, затем, словно спохватившись, выбежал из канцелярии и помчался к проходной.
Перед контрольно-пропускным пунктом он увидел Ирину в жёлтом ситцевом платьице, а рядом дочурок, одетых в белые блузки. Они тянули её к нему, прыгая и смеясь.
*-*-*
Тут следует прояснить один важный момент… Возможно, у читателей возникнет вопрос, как могла Ирина взять из детского сада дочурок Ковалёва, чтобы прийти с ними к проходной части, вопрос, резонный для эпохи демократии. Не слишком ли надумал автор сцену? Ответ прост – социализм не рассматривал детей, в качестве предмета купли продажи, как это делает демократия. При социализме никому и в голову не приходило, что девушка может придумать этакую душещипательную историю, чтобы украсть детей. Социализм был совершенно иным строем с иными ценностями. Ну а относительно сцены… Так я писал с натуры.
История же начиналась с того, что как-то летом меня второй раз подряд назначили в суточный наряд с субботы на воскресенье. Я возмутился, мол, почему такой-то (не буду называть фамилию, по объективной причине) офицер «сачкует»… Его очередь. Тогда-то мне и объяснили, что на руках у того офицера две маленькие дочери. Правда, жена не погибла к катастрофе, её лишили материнства за чрезмерное пристрастие к спиртному. Офицер развёлся с нею и сам воспитывал дочек. Всё остальное – быль!!!
Такое решение Ирины исключение ли из правил? Нет… И тому есть косвенное подтверждение. Когда я в очередной раз приехал в Пятигорский военный санаторий, где бывал не раз и прежде, в санаторий, о котором даже написал несколько очерков, а потому меня там знали не только начальники, одна сестричка, проводившая процедуры, стала расспрашивать об этом рассказе. Она прочитала его в Краевой курортной газете Кавказских минеральных вод. Причём, она решила, что герой рассказа – это я, что у меня на руках две дочурки, ну а вопрос, который решён в развязке рассказа, не решён – это как бы моя мечта… И всячески старалась дать понять, что она готова совершить такой поступок, который совершила героиня. Я даже спросил: «Вы бы решились?» И получил ответ: «Да!» Ну и вынужден был разочаровать… Рассказ не обо мне, просто ввело в заблуждение повествование от «Я». Кстати, часто повествование от «Я» истолковывается ошибочно.
Рассказ напечатан в газете «Кавказская здравница» 29 декабря 1980 года
Издан в сборнике «Патриот» (Издательство ДОСААФ СССР, 1980 год)
Старая граната
Николай Шахмагонов
***Рассказы о Советской Армии***
СТАРАЯ ГРАНАТА
Рассказ
Море плескалось у ног, ласковое, лазурное море, доброе и тёплое.
Майор Новиков стоял на берегу и высматривал кого-то на залитом знойным солнцем пляже. Он только что прилетел в этот родной ему город, чтобы повидаться с женой и сыном, которые отдыхали здесь. В этом году снова не удалось провести отпуск вместе. Что делать – служба.
Как давно он не был здесь, у моря, где, кажется, всё знакомо ему до мельчайшей песчинки.
«А не заплыли ли они за камни? – он присмотрелся и едва не воскликнул: – Точно, они уже там!» – Новиков узнал стройную фигуру жены и рядом с ней коричневого от загара мальчугана с выгоревшими на солнце русыми волосами.
Они тоже заметили его. Хотели плыть к берегу, но он помахал рукой и закричал:
– Я сейчас к вам.
Скинул одежду и прыгнул в воду. До камней – излюбленного места купания – было расстояние немалое. Новиков подумал, как же успел вырасти его Андрейка, если он запросто плавает туда. Сам-то Новиков плавал и в меньшем возрасте, но он ведь рос на море. Потому, наверное, этот путь был всегда для него лёгким и привычным, всегда, кроме одного раза…
Тем летом Александр Новиков отдыхал дома у родителей. Это были последние каникулы перед выпускным классом суворовского военного училища. Каждый день он стремился потихоньку улизнуть на пляж, но всякий раз мама успевала навязать ему младшего братишку. Разница в возрасте была такой, что по тем временам, на том жизненном рубеже, исключала всякую дружбу. Для старшего брата младший был обузой, для младшего старший – кумиром. Это теперь, спустя годы, стёрлась разница, тем более, Сергей пошёл по стопам брата – вот уже стал капитаном.
…Навязала ему мама Сергея и в тот день, а так хотелось пойти на море одному, насладиться тихой, после штормовой ночи погодой, покачаться на волнах, ещё не успокоившихся после шторма.
К счастью, Сергей встретил на пляже своих маленьких друзей, и они умчались куда-то шумной ватагой. Умчались, но ненадолго. Вскоре появились вновь.
– Саня, Санечка! – кричал Сергей, этим вот самым «Санечка», повергая старшего брата в уныние. – Гляди-ка, что мы нашли, гляди, – он указывал на бежавшего рядом с ним полного губастого мальчугана, сжимавшего что-то в руке.
– Что это?! – воскликнул Новиков, с непонятной пока тревогой вглядываясь в ржавый предмет и чувствуя, как начинает в волнении биться сердце. – Что? Не может быть?!. Граната?!
Да, это была граната, старая, местами ржавая. Как она оказалась на пляже в этот тихий, солнечный день? Может, её выбросило ночью штормовое море из своих глубин, и сейчас ещё полных всяких опасных предметов. В те минуты было не до рассуждений о том, откуда взялась граната. Да и сами ребята уже затараторили, сообщая, что увидели её на берегу, у самой кромки воды.
– Смотрите, с колечком, – сказал полный мальчуган.
– Не трогай, – крикнул Новиков и бросился к нему. – Отдай сейчас же.
Но было уже поздно. Кольцо отвалилось и упало на песок – видно, проржавело насквозь. К счастью, граната оказалась зажатой в кулаке так, не отошёл от её корпуса спусковой рычаг запала.
Новиков схватил гранату, прижимая рычаг, и осторожно отстранил руку мальчугана.
– Отдайте, это моё, это я нашёл, – завопил тот.
Новиков ощутил ладонью уже нагретое рукой мальчика ребристое тело гранаты.
«Оборонительная, разлёт осколков до двухсот метров, – мелькнуло в голове. – Здесь не бросишь, пострадают люди… Двести метров, целых двести метров!..»
Он огляделся. Пляж постепенно заполнялся отдыхающими. И нигде ни единого укрытия, лишь какое-то белое строение возвышалось посреди жёлтой песчаной полосы, что тянулась вдоль берега.
«Вывернуть запал? Попробую осторожно!»
– А ну отойдите от меня! – крикнул он мальчишкам, но не тут-то было.
Ватага ребят ещё теснее обступила его, а «колобок», как мысленно окрестил Новиков мальчугана, у которого отобрал гранату, не унимался:
– Отдайте, это моё, это я нашёл…
«Вот тот миг, когда ты должен без помощи командиров – без помощи своего офицера-воспитателя – принять решение, – подумал Новиков. – Оценивай обстановку и решай!»
Конечно, единственно верное решение сообщить в военкомат, вызвать сапёров… Но это можно было сделать, пока предохранительное кольцо удерживало спусковую скобу гранаты. Теперь это исключалось – граната была почти что на боевом взводе. Одно неосторожное движение и…
Новиков посмотрел на камни. Сейчас там никого не было. И тогда, ни слова ни говоря, шагнул к берегу, вошёл по пояс в воду, осторожно вошёл (прежде он всегда прыгал с разбегу) и поплыл.
Море качало и бросало его из стороны в сторону.
«Только бы не выпустить гранату, только бы доплыть до камней…»
О том, что граната могла взорваться от любого неосторожного движения, поскольку предохранительное устройство проржавело, он не думал.
Никогда не был путь до камней столь трудным. Новиков плыл на боку, подгребая одной правой рукой, поскольку в левой была зажата граната. Переворачивался на спину, снова плыл, работая ногами.
«Разлёт осколков до двухсот метров», – только это сейчас занимало его мысли. – А мальчишки-то, мальчишки так и стоят на берегу. Хорошо, что плыть за мной не решились! Но и на берегу… лучшей мишени для ржавой смерти не надо!»
Он едва добрался до камней, едва вылез из воды. Лёгкая дрожь колотила ноги, вздрагивали руки. Нет, не от страха – от напряжения.
«Что делать дальше? Вывернуть запал или бросить гранату в море? Спрятаться за камни и бросить. А если она рванёт в воздухе?! Двести метров, двести метров!.. До берега меньше… Осколки могут долететь… И потом… А вдруг она при броске не взорвётся, вдруг что-то заело? Ведь её снова может выбросить на пляж».
Он решительно шагнул за камни, чтобы они загородили берег. Присел, взялся правой рукой за запал, попробовал повернуть. Запал не поддавался. Нажал сильнее… пошёл. Один оборот, второй, третий. Наконец, удалось вывернуть запал. Новиков тут же отшвырнул его в сторону, в море. Запал щелкнул в воздухе – сработал… Значит, граната точно могла взорваться… Она могла взорваться в любую минуту, пока он плыл. Но теперь она была безопасной, теперь она представляла собой кусочек металла, начинённого взрывчаткой, которая не может взорваться без детонатора.
Новиков размахнулся, чтобы бросить её подальше в море, и тут почувствовал, что пальцы не хотят разгибаться, не слушаются его. Он с трудом высвободил из них гранату. Описав дугу, она плюхнулась в набежавшую волну.
Обессиленно сел на камни. Сколько сидел на них без движения, не запомнил. О чём думал? Наверное, ни о чём. Просто отдыхал перед тем, как плыть назад, к берегу.
А там его ждали мальчишки. Рядом с ними он увидел дородную полную женщину – мать «колобка».
– За что обидел ребёнка? – взяла она руки в боки. – Что у него отнял?
– Гранату, – обыденно сказал Новиков, да так обыденно, что женщина не удержалась от нового вопроса:
– Игрушечную?
– Боевую. Ржавую, боевую гранату. С войны.., – устало пояснил он.
– Как? Не может быть…
– Очень даже может, – Новиков оглядел песок и нагнулся, что-то поднимая. – Вот… Предохранительное кольцо… Ваш сын случайно вытащил его и поставил гранату на боевой взвод… А поражение – двести метров. Двести метров, – повторил он, протянув ей ржавый кусочек металла.
Женщина замерла в оцепенении, потеряв дар речи, а он тихо пошёл к тому месту, где оставил свою одежду. Ватага мальчишек молча сопровождала его, держась на почтительном расстоянии.
Всё это промелькнуло в памяти майора Новикова, пока он плыл к камням. И вдруг кольнула мысль: «А тогда ведь даже не задумывался о том, что граната могла взорваться, пока плыл и пока вывинчивал запал, могла рвануть и разнести меня в клочья. И всё, и ничего бы не было… всё бы исчезло для меня – и камни, и море… А Марина бы так и не появилась в моей жизни, ну а Андрейка и вовсе не родился бы… Его бы убила ржавая смерть ещё до рождения. Впрочем, разве думаешь об этом в шестнадцать лет… Но важно, очень важно, когда в шестнадцать лет думаешь о своём долге, думаешь о Родине».
А сейчас?! Как бы поступил он сейчас, уже по-иному понимая и оценивая все прелести жизни? Подумал бы о том, что может потерять, вступив в единоборство со смертью? Подумал бы, нет ли, а поступил бы также по той простой причине, по которой, часто забывая себя, не жалея сил, здоровья делал дело, начатое в юности суворовцем, – учился защищать Родину и учил этой великой науке своих подчинённых. Он делал это ради Андрейки, ради Марины, ради всех людей… И ради того, чтобы вот так же светило солнце, заливая пляж своим животворящим светом, ради того, чтобы вот также плескалось море, он годами не видит ни этого пляжа, ни моря, часто неделями не видит семьи. Он несёт службу.
Мысли путались, сбивались, потому что едва он вышел из воды, на шее у него повисли жена и сын, как воплощение счастья, за которое всю жизнь сражается он.
*-*-*
Газета Одесского военного округа «Защитник Родины». 22 августа 1982 года.