Эшелон
Терпению моему подходил конец: это же надо, во всей деревне не найти хотя бы одного грузчика для погрузки сена. Скосил на полянке, под горой, скосил между делом, по пути: жалко, трава хорошая, зачем пропадать. Недалеко, в копнах уже, немного, можно и самому загрузить, но неудобно прыгать каждый раз с тележки, переезжать, опять забираться наверх. Все трудоспособные мужики и парни, да и нетрудоспособные, да и не только мужики, все пьяны уже или пьют. Одни таджики работают, дом строят, загородный дом для городского состоятельного человека. Судя по величине дома и по качеству материала – очень состоятельного. Местные давно уже ничего не строят, так, ремонтируют иногда. Таджики и рады бы помочь, но:
– Федырыч! Ты прасти, всё панимаю, хазяин ругаться будет, давай вечером, после работы, харашо?
Ждать до вечера не хотелось и, в надежде найти хоть кого-нибудь, забрел на другой конец деревни, у железной дороги. Со стороны станции показался поезд. На платформах что-то странное, брезентом покрытое, но знакомое. Вот уж близко. Ба! Воинский эшелон! На платформах, под брезентом БТРы, БМП, танки, автомашины, кухни полевые. В товарных вагонах солдаты сидят, свесив ноги наружу, стоят, оперевшись на перекладину. А вот и пассажирский вагон, наверное, офицерский. От неожиданности появления столь редкого в последние годы (ничего себе годы, почти уж два десятка лет) состава, я даже растерялся, немо стоял, рот раскрыв. Такие эшелоны забыли совсем, на глазах, примелькались уже, цистерны с нефтью. Быстро пришел в себя, вспомнил, что я главный старшина запаса, оправил одежду и отдал честь солдатам, эшелону.
Солдаты тоже честь отдали, замахали приветливо руками, что-то весело кричали. А мне почему-то подумалось: «Сколько же моих земляков прошло через такие эшелоны, через армию, в разное время и мирное и военное?». Деревня маленькая, но в годы войны мужчины ее были и пограничниками, и танкистами, и пехотинцами, и артиллеристами. Заметил я одну закономерность в нашей деревне, да может и не только в нашей: сыновья повторили армейскую судьбу своих отцов, слава Богу, в мирное время. То ли карточки в военкоматах как-то по-особенному лежат, а может сама система призыва устоявшаяся, десятилетиями без изменений. Но было вот что.
Отца моего призывали в армию в мае 1941 года. Сразу привезли во Владивосток, начал служить в частях береговой артиллерии Тихоокеанского флота. Потом его словами:
– Нас, когда под Москву везли, в декабре 41-го, в Ногинске стали переодевать. Новенько, флотское сымам, жалко страсть, а получам чистое, но не новое, даже зашитое и с заплатками солдатское обмундирование.
– Ты хоть понял, почему с заплатками? – я ему.
– Че же не понять! С ранетых, аль с убитых!
Через 32 года я тоже попал во Владивосток, но после учебки и еще дальше, в Петропавловск-Камчатский.
… Разговаривают свояки:
– Я, Федя, войны-то и не видал. Всю войну бомбы подвешивал на самолеты. Так бомбили нас раза два.
– Чё ты, свояк, оправдываешься! Не всем жа на передовой быть: кому-то надо и бомбы подвешивать. Зато знашь как самолеты ваши выручали! О!
Сын свояка, друг и брат мой двоюродный, Коля, два года служил на аэродроме. «Полосу подметал» – так я над ним подшучиваю.
А сын еще одного свояка папиного, в войну шофера, стал командиром автобата Северного флота!
И последний, очень убедительный факт, без него не обойтись.
– А я ведь, Ваня, на фронте не только с братом встречался. Идем по дороге, навстречу машины с ранеными, телеги с барахлом всяким. Гляжу, а на одной Митька сидит. Сзади, на телеге, катушки с проводами. Надо же, в колхозе всегда при лошадях и на фронте с ними!
У Митьки после войны четыре сына выросли. Двое из них связистами служили. Вот такая закономерность, вот такие «армейские династии».
С сожалением вспомнил двух хлопцев, частенько помогавших мне, двух Саней, ушедших осенью в армию. Вот бы кто сейчас помог, выручил, безотказные ребята. Когда уходили служить, я им совет дал: «Оставайтесь в армии, контрактниками. Здесь вы сопьетесь, пропадете». Один в Хабаровске, другой в Екатеринбурге сейчас. Зашел как-то к матери одного Сани, узнать как он там. «Ничего, служит, доволен, вчера звонил, всё у него хорошо!». «Как звонил?» – удивился я. «Просто по мобильному». «А что, писем не пишет?». «А зачем? Поговорили, всё знаю, и так ладно».
Мне подумалось, что не совсем и ладно: телефон телефоном, а письма – это совсем другое. Те веселые ребята из эшелона тоже, наверное, не пишут, звонят только. А я вспомнил о своих письмах, о письмах мне.
Какие разлуки у нас с домом родным в детстве? Уедешь в лагерь пионерский, а на завтра уже домой хочется. А тут разлука на долгих три года. Отпуск будет ли? Еще в поезде, на шестой день пути во Владивосток, спускался со второй вагонной полки, нечаянно, мельком прочитал у соседа в письме: «Здравствуйте, дорогие мои…». Прочитал и не понял, слово «дорогие» здесь зачем? В чувствах своих к родителям очень сдержаны ребята деревенские. В моем понятии тогда это слово имело прямой смысл: как дорогой костюм, дорогая вещь, а тут родители! Скоро и сам понял и тоже писать стал дорогие мои – это значит дорогие сердцу.
На службе с удивлением заметил, что я слово «мама» вслух, обращаясь, уже два года не говорил, только в письмах его писал. Разве дома, за суетой будничной или телефон имея, случилось бы? И тогда, и сейчас состояние одинаковое, почти одинаковое – некому говорить вслух, обращаясь, «мама», но с одной разницей – сейчас это уже навсегда.
А письма любимой! Надо мной смеялись целый год, когда я в день два письма получал (подожди не надолго это), но когда я и одно в неделю, на третий год службы от той же любимой получал – уже и завидовали белой завистью: и девушка есть, и ждёт, и пишет.
Письма – весточки с далекой Родины, по которой так тоскуешь на службе. И в каких бы живописных местах не служил (Камчатка! Вулканы! Океан! Гейзеры!), но Родина малая, вроде бы ничем таким не отмеченная, всё равно милей и желанней. Я так торопился с ней, Родиной малой, встретится, когда через 2,5 года на поезде ехал в отпуск, что в тамбур с чемоданом вышел за 50 километров до своей станции. Вот так! А тут звонки телефонные: это всё буднично, не испытательно (и не воспитательно).
Эшелон прошел уже давно, а я сидел на лавочке. Курил, вспоминал. Надо же! Один эшелон, а сколько всего нахлынуло! А вон и электричка пришла. Тетя Лена идет, хозяйка дома, возле которого я сижу, мама друга моего Коли.
– Ба! Ваня! Ты чего здесь?
– Да вот, сам не знаю, сено должен возить, да грузчиков не найду, пьяные все. А тут еще эшелон воинский прошел, я свою службу вспомнил, вот сижу, курю.
– Погоди маненько со следующей электричкой Коля приедет, он тебе поможет. А Коля-то мой тоже в 74-ом, постой аль в 73, нет в 74-ом, мимо дома проезжал, тоже в эшелоне. На уборку в Тоцкий район везли. Вечер уж был, 11 часов, темно. Он, когда в письме написал, что мимо проехал, и что кричал приветы Марусе Шадреевой, она на переезде дежурила, там ведь свет горит ночью, я к ней ходила. Она мне рассказала, да, мол, было такое. Солдатик шибко кричал, пилоткой махал, да ведь быстро всё, она и не узнала. Мы к нему ездили. Приехали, а командир говорит: «Выбирайте, мамаша, любого!». А они стоят, голые по пояс, физзарядка что ли у них, лысые все, одинаковые. Я гляжу, гляжу, а Коли-то нету! «Мама» – слышу, смотрю, а он прям напротив меня. Вот и встретились через полтора года – вытирает концом платка глаза тетя Лена. – Нас на ночь в будку автомобильну всех поселили. Цела «делегация» из Гребеней приехала: тетка с дядей, племянник, да Петя мой. В лес утташшили будку, она хороша, с койками и столик есть. Выпили, всё как положено. И командиров угостили тоже. А как же! Коля ребятёшкам гостинцы отнес, выпил маненько, капитан разрешил. Приходит, а ремень болтается у самых… Отец ему: «Эй воин, ремень-то подтяни, не по уставу так-то». Ну, вылитый старшина, чё б понимал, чай сам-то в стройбате так всё по уставу и делал!
От эшелона, от воспоминаний, от рассказа и слёз тети Лены хорошо стало на душе. Вспомнились слова губернатора, что к нам на учения в Тоцкое будут прибывать части с других регионов России. Оживает страна, оживает и армия, появились денежки на учения. Давно пора – может перестанут ноги-то о нас вытирать американцы, да и другие все, кому не лень. На другой день из новостей узнал, что одна из тяжелых машин въехала ночью в здание интерната, разрушила стену, крышу. Жертв не было, а спящий танкист даже и не проснулся, крепко, видать, выпил парень, может один из тех, кто мне махал приветливо рукою.
Да! Видимо застоялись, разболтались ребятишки, гайки надо бы им подтянуть. Подтянуть, да и не им только надо бы. Был я недавно в Севастополе, встретился с юностью своей – флотом, только Черноморским. Впечатления тяжелые: крейсер «Москва», да еще три корабля классом пониже в строю. И всего одна дизель-электрическая подводная лодка класса «Варшавянка», годная лишь для съемок фильмов (на ней снимался фильм «72 метра»). Остальное – металлолом почти. В годы моей службы в нашей 2ой Камчатской флотилии одномоментно стояли у пирса 24 атомные подводные лодки. Это не секрет теперь. Да еще примерно столько же на вахте, в океанах. А еще есть (или был?) Северный флот. Вот это силища! Не зря американцы называли нашу флотилию «осиным гнездом». Сейчас понимаю – тогда многовато всего было. Но если хотим, чтобы страну уважали – строить надо и армию, и флот, новую силу, как модно сейчас говорить адекватную, создавать. Поезд тронулся. Эшелоны пошли!
А сено с Колей мы привезли вечером затемно. Успели до дождя.
P S Спустя три года, сын Николая, Саша, уезжал на службу в далёкий
город Уссурийск тоже мимо дома, той же дорогой, что и отец.
Баба Лена: « Я заранее знала, стою, жду, вот он - поезд, все
ребятёшки кричат, машут руками, а наш-то всех шибче кричит: «
Бабуля! Я тебя люблю! Ты дождись меня! » Не знай, дождусь, аль
нет, старая уж совсем, 80 лет скоро!»